Князь Иван Львов, приставленный надзирать за учившейся за границей русской молодежью, убедительно просил царя не посылать его соотечественников в Англию, ибо они там занимаются только пьянкой и кулачным боем с англичанами. На то же жаловался и тогдашний посол России в Англии: ему пришлось утихомиривать англичанина, которому в драке один из русских парней выбил глаз.
Для тех же, кто оставался у себя на родине, шумная пирушка продолжала служить единственным способом снять накапливаемые усталость и напряженность. Во всем этом традиционном обряде "пития непомерного", однако стали усваиваться и некоторые иноземные образцы: московское "варварство" смешивалось с европейским "политесом" в какой-то странный "коктейль" костюмов, нравов и поступков. Разгул прежнего барства, не ведавшего ни чувства приличия, ни человеческого достоинства, давал, как и прежде, волю животным инстинктам, но появились и некоторые сдерживающие "новации": упившегося до бессознания на пиршестве царь или кто-то из вельмож мог наградить кнутом - "за оскорбление мундира".
Суровость и мучительность определяемых военным судом наказаний говорили сами за себя: за чародейство полагалось сожжение, за поругание икон - прожигание языка раскаленным железом и отрубание головы, за убийство назначалась смертная казнь, но за убийство отца, матери, малого дитяти или офицера - через колесование. Поругание матери приводило к отсечению сустава или к смертной казни, поджигательство влекло за собой сожжение преступника, равно как и фальшивомонетничество. За бранное слово, произнесенное пусть даже по неосторожности, в первый раз - тюремное заключение, во второй раз наказание шпицрутенами, в третий раз - расстрел, или отрубление уха и носа, или ссылка на каторгу. За злоумышление против генерала - четвертовали, за дерзость против генерала - смерть или телесное наказание, против другого начальства - шпицрутены. Ленивые и нерадивые офицеры разжаловывались в рядовые. Самовольно вступивших в контакт с неприятелем - четвертовали или рвали тело клещами. Под угрозой смертной казни запрещалось переписываться с кем-либо о военных делах, о состоянии войска или крепостей. Согласно "Инструкциям и артикулам военным Российскому флоту" разработанным лично Петром, "Ежели кто на корабле нож обнажит с сердца, хотя не уязвимого, и того рука к мачте ножем же прибита да будет потаместь, дондеже сам у себя оную прорежет".
Система преследования и наказания за "непотребные" мысли путем повального шпионства и розыска с приходом Петра стала приобретать невиданные доселе масштабы. В избах Преображенского приказа вздернутого на дыбу вспаривали пылающим веником, и редко у кого хватало сил поддерживать в себе упорство и стройность первых показаний - разве только у тех, кто ведал, что троекратная пытка, сопровождающаяся прежними показаниями, освобождает от дальнейших мучений, а может и снять обвинение.
Необычная для новой эпохи доля выпадала на служителей церкви сотрудничать с сыщиками Тайной канцелярии, вытягивать признания у особенно упрямых не пыткою, а "страхом будущего суда Божьего" и добытые таким путем показания немедленно направлять в письменном доносе суду.
Сам донос становился своего рода оброком, который платил власти любой гражданин от мала до велика, превращался в ремесло и хобби, средство получения заработка, а одновременно, и вместе с наказанием, в средство охраны благочестия и правопорядка. Потому-то вместе с появлением фискалов, занимавшихся надзором за судебным разбирательством, сбором налогов и розыском по делам без челобитчика, донос стал государственным учреждением поистине свободным выполнять свои служебные обязанности без всякого риска. В сфере церкви аналогичными функциями занимались монахи во главе с иеромонахом Пафнутием. Право доносить было действительно единственным, которое предоставлялось всем сословиям без исключения - формально в форме "общественной" инициативы и средства контроля за деятельностью правительственного механизма.
Явление это не было изобретением Петра: оно существовало и при Иване Грозном, и при Борисе Годунове, и при первых царях династии Романовых. Принцип доноса вытекал и из второй главы "Уложения", принятого при царе Алексее Михайловиче, которая так рекомендовала оберегать государеву честь: "всякий, кто сведал про злой умысел на царское величество, обязан доносить, а кто этого не сделает, повинен смерти." Любой, кто изучал следственные дела допетровской Руси, видел, как доносы лились нескончаемыми потоками и делались с такой обыденной непосредственностью, по столь маловажным поводам, что оставалось только гадать - откуда больше проистекает все это доносительство - из общественной или физиологической потребностей, которые делают человека бесчувственным не только к страданиям ближнего, но и к чувству собственного самосохранения, заставляя его вытягиваться по струнке перед государем в рабской готовности допросить любого "с пристрастием" или "розыскать накрепко"...
При Екатерине II правду разыскивать было поручено главному распорядителю в делах тайной экспедиции, тайному советнику Степану Ивановичу Шешковскому, ещё с молодых лет виртуозу в сыскных делах. Радищев, написавший "Путешествие из Петербурга в Москву", когда узнал, что дело его поручено Шешковскому, упал в обморок. Этакий мозглявый сморчок в застегнутом на все пуговицы сером сюртучке не чинился ни с кем, кто "обвинялся во враках", и допрос с вынуждением признания начинал с внезапного удара своей толстой камышовкой под самый подбородок подозреваемого лица с такой силой, что зубы выскакивали. При этом инквизитор старался казаться богобоязненным, усердно посещал церкви. Та комната тайной экспедиции, где он снимал "пристрастные" допросы с истязаниями, вся обвешена была иконами. Вопросы к жертве он уснащал текстами священного писания, а когда раздавались стоны и мольбы о пощаде, "верный пес" начинал читать акафист Божией Матери или "Иисусу сладчайшему".
* * *
В своих записках Екатерина II назвала Москву "столицей безделья, чья чрезмерная величина всегда будет главной причиной этого". Императрица не скрывала своей неприязни к старому стольному граду где, по её словам, "на каждом шагу чудотворные иконы, церкви, попы, монастыри, богомольцы, нищие, воры, бесполезные слуги в домах, - какие дома, какая грязь в домах, площади которых огромны, а дворы грязные болота. Обыкновенно каждый дворянин имеет в городе не дом, а маленькое имение. И вот такой сброд разношерстной толпы, которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по малейшему поводу, страстно даже любит рассказы об этих возмущениях и питает ими свой ум".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Для тех же, кто оставался у себя на родине, шумная пирушка продолжала служить единственным способом снять накапливаемые усталость и напряженность. Во всем этом традиционном обряде "пития непомерного", однако стали усваиваться и некоторые иноземные образцы: московское "варварство" смешивалось с европейским "политесом" в какой-то странный "коктейль" костюмов, нравов и поступков. Разгул прежнего барства, не ведавшего ни чувства приличия, ни человеческого достоинства, давал, как и прежде, волю животным инстинктам, но появились и некоторые сдерживающие "новации": упившегося до бессознания на пиршестве царь или кто-то из вельмож мог наградить кнутом - "за оскорбление мундира".
Суровость и мучительность определяемых военным судом наказаний говорили сами за себя: за чародейство полагалось сожжение, за поругание икон - прожигание языка раскаленным железом и отрубание головы, за убийство назначалась смертная казнь, но за убийство отца, матери, малого дитяти или офицера - через колесование. Поругание матери приводило к отсечению сустава или к смертной казни, поджигательство влекло за собой сожжение преступника, равно как и фальшивомонетничество. За бранное слово, произнесенное пусть даже по неосторожности, в первый раз - тюремное заключение, во второй раз наказание шпицрутенами, в третий раз - расстрел, или отрубление уха и носа, или ссылка на каторгу. За злоумышление против генерала - четвертовали, за дерзость против генерала - смерть или телесное наказание, против другого начальства - шпицрутены. Ленивые и нерадивые офицеры разжаловывались в рядовые. Самовольно вступивших в контакт с неприятелем - четвертовали или рвали тело клещами. Под угрозой смертной казни запрещалось переписываться с кем-либо о военных делах, о состоянии войска или крепостей. Согласно "Инструкциям и артикулам военным Российскому флоту" разработанным лично Петром, "Ежели кто на корабле нож обнажит с сердца, хотя не уязвимого, и того рука к мачте ножем же прибита да будет потаместь, дондеже сам у себя оную прорежет".
Система преследования и наказания за "непотребные" мысли путем повального шпионства и розыска с приходом Петра стала приобретать невиданные доселе масштабы. В избах Преображенского приказа вздернутого на дыбу вспаривали пылающим веником, и редко у кого хватало сил поддерживать в себе упорство и стройность первых показаний - разве только у тех, кто ведал, что троекратная пытка, сопровождающаяся прежними показаниями, освобождает от дальнейших мучений, а может и снять обвинение.
Необычная для новой эпохи доля выпадала на служителей церкви сотрудничать с сыщиками Тайной канцелярии, вытягивать признания у особенно упрямых не пыткою, а "страхом будущего суда Божьего" и добытые таким путем показания немедленно направлять в письменном доносе суду.
Сам донос становился своего рода оброком, который платил власти любой гражданин от мала до велика, превращался в ремесло и хобби, средство получения заработка, а одновременно, и вместе с наказанием, в средство охраны благочестия и правопорядка. Потому-то вместе с появлением фискалов, занимавшихся надзором за судебным разбирательством, сбором налогов и розыском по делам без челобитчика, донос стал государственным учреждением поистине свободным выполнять свои служебные обязанности без всякого риска. В сфере церкви аналогичными функциями занимались монахи во главе с иеромонахом Пафнутием. Право доносить было действительно единственным, которое предоставлялось всем сословиям без исключения - формально в форме "общественной" инициативы и средства контроля за деятельностью правительственного механизма.
Явление это не было изобретением Петра: оно существовало и при Иване Грозном, и при Борисе Годунове, и при первых царях династии Романовых. Принцип доноса вытекал и из второй главы "Уложения", принятого при царе Алексее Михайловиче, которая так рекомендовала оберегать государеву честь: "всякий, кто сведал про злой умысел на царское величество, обязан доносить, а кто этого не сделает, повинен смерти." Любой, кто изучал следственные дела допетровской Руси, видел, как доносы лились нескончаемыми потоками и делались с такой обыденной непосредственностью, по столь маловажным поводам, что оставалось только гадать - откуда больше проистекает все это доносительство - из общественной или физиологической потребностей, которые делают человека бесчувственным не только к страданиям ближнего, но и к чувству собственного самосохранения, заставляя его вытягиваться по струнке перед государем в рабской готовности допросить любого "с пристрастием" или "розыскать накрепко"...
При Екатерине II правду разыскивать было поручено главному распорядителю в делах тайной экспедиции, тайному советнику Степану Ивановичу Шешковскому, ещё с молодых лет виртуозу в сыскных делах. Радищев, написавший "Путешествие из Петербурга в Москву", когда узнал, что дело его поручено Шешковскому, упал в обморок. Этакий мозглявый сморчок в застегнутом на все пуговицы сером сюртучке не чинился ни с кем, кто "обвинялся во враках", и допрос с вынуждением признания начинал с внезапного удара своей толстой камышовкой под самый подбородок подозреваемого лица с такой силой, что зубы выскакивали. При этом инквизитор старался казаться богобоязненным, усердно посещал церкви. Та комната тайной экспедиции, где он снимал "пристрастные" допросы с истязаниями, вся обвешена была иконами. Вопросы к жертве он уснащал текстами священного писания, а когда раздавались стоны и мольбы о пощаде, "верный пес" начинал читать акафист Божией Матери или "Иисусу сладчайшему".
* * *
В своих записках Екатерина II назвала Москву "столицей безделья, чья чрезмерная величина всегда будет главной причиной этого". Императрица не скрывала своей неприязни к старому стольному граду где, по её словам, "на каждом шагу чудотворные иконы, церкви, попы, монастыри, богомольцы, нищие, воры, бесполезные слуги в домах, - какие дома, какая грязь в домах, площади которых огромны, а дворы грязные болота. Обыкновенно каждый дворянин имеет в городе не дом, а маленькое имение. И вот такой сброд разношерстной толпы, которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по малейшему поводу, страстно даже любит рассказы об этих возмущениях и питает ими свой ум".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100