– Дурацкие разговоры! Надо будет – вынесешь. Я сделаю что смогу, твой отчим тоже. Жаль, что ты не родила от него мальчика, – добавила она, бросив взгляд на своего сына, который играл в углу с деревянной лошадкой, – свое сокровище.
Джудит поморщилась. Сколько можно говорить об этом?
– Ты должна быть внимательнее с дочерьми, – предупредила Аделаида. – Нельзя допускать, чтобы им нравились мужчины, которые им не подходят.
– Я знаю, мама. – Джудит раздраженно сжала зубы.
– Старшая уже слишком похожа на отца. С ней нужно быть строгой, чтобы потом не жалеть.
– Позволь мне самой разобраться. – Джудит чувствовала, что скажи мать еще одно слово, – и она ее ударит. К счастью, Аделаида что-то такое почувствовала.
– Я только предупреждаю. – Она ушла, забрав сына, а Джудит опустилась на кровать. Ноги ее дрожали. Служанка сделала вид, что ничего не замечает, и занялась сундуком.
Джудит постепенно успокоилась. Послала вторую служанку предупредить грумов, чтобы готовили лошадей. Чем скорее она уедет из Винчестера, тем лучше будет себя чувствовать. Будто огромное темное облако здесь ее накрыло. Если бы кто-нибудь ей сказал, что это чувство вины, она бы яростно возразила. Вряд ли бы это помогло. Она старалась не думать об Уолтефе, сидящем в темнице. Он всегда так любил свет и солнце.
Он сам виноват в своих бедах, твердила она себе. И она тоже – его беда, как и он – ее.
– Ну? – обратилась Аделаида к мужу, когда тот задернул занавес, закрывавший дверь. – Что сказал брат? – Мужчины остались после ухода женщин, чтобы решить судьбу Уолтефа и обсудить другие государственные вопросы.
– Твой брат все еще подумывает, не отпустить ли ему Уолтефа за то золото, – сказал Юдо.
– Это глупо! – воскликнула Аделаида, яростно сверкая глазами. – Ему нельзя доверять. Предатель он всегда предатель. – Она говорила тихо, чтобы не разбудить спящего рядом сына, но голос ее был полон ненависти.
– Ланфранк предложил выслать Уолтефа из Англии, – продолжал Юдо, осторожно наблюдая за ней. – Твой брат раздумывает.
– Ланфранк – старый дурак! – раздражению Аделаиды не было предела. – Да он направится прямиком к Ральфу де Гаду, и они снова начнут мутить воду, или в Данию, чтобы поднять своих родственников-варваров.
– Как раз это и сказали Вильгельму мы с Монтгомери. – Юдо нервно потер ладони.
– И что?
– Вильгельм пообещал подумать.
Аделаида фыркнула.
– О чем тут думать?
Юдо все еще тер ладони.
– В чем дело? Что ты недоговариваешь?
Он откашлялся.
– Я говорил с церковником, знающим английские законы. Он говорит, что за предательство полагается смертная казнь. Так что если Уолтефа будут судить по законом его страны… – Он остановился, не договорив.
Аделаида не сводила с него глаз. Лицо ее залилось краской.
– Брат об этом знает?
– Пока нет, но скоро узнает.
Они смотрели друг на друга и молчали, но оба подумали об одном и том же.
– Это наш долг, – заявила Аделаида, – поддержать любое принятое им решение. – Она наклонилась, чтобы взглянуть на мирно спящего сына. – И убедиться, что это решение устраивает всех.
Глава 20
Винчестер, весна 1076 года
Стражник привел Симона туда, куда не проникали солнечные лучи. Горел единственный прикрепленный к стене факел, в воздухе пахло сыростью и плесенью. За дверью справа кто-то застонал, но стражник не обратил на это внимания и повел Симона дальше в темноту к прочной дубовой двери, окованной железом. Сверху имелась небольшая щель для наблюдения, внизу – отверстие для передачи пищи и помойного ведра.
Стражник заглянул в щель, снял большой ключ с кольца на поясе и повернул его в замке.
– Входите, сэр, – сказал он Симону и сделал приглашающий жест. – Если что, я буду снаружи. Крикните, когда будете уходить.
Симон кивнул, вложил ему в руку монетку и вошел в каземат. Помещение было большим, но там находился только один заключенный. Пол был застлан свежей соломой, вместо обычного соломенного тюфяка пленнику поставили кровать с простынями и шерстяным одеялом. Горели восковые свечи, освещая самые темные уголки. Пленник, будучи дворянином, имел возможность платить за такую роскошь.
– Милорд? – Дверь тяжело захлопнулась за Симоном, щелкнул замок. Он сделал шаг внутрь. Уолтеф стоял на коленях перед прибитым к стене распятием, по бокам которого горели две свечи, стоящие на низкой скамейке. Он повернулся, и лицо его осветилось радостью. Но он не вскочил резво на ноги, как бывало когда-то, а тяжело поднялся, как будто простоял на коленях очень долго.
– Рад тебя видеть, юноша. Что ты здесь делаешь? – Он подошел к Симону и обнял его.
– Я попросил короля позволить навестить вас, – ответил Симон. В тюрьме Уолтеф сильно похудел, Симону показалось, что он обнимает костлявого незнакомца – человека на полпути к смерти, полагающейся ему по английским законам.
– И он тебе разрешил попрощаться с приговоренным человеком? – скупо улыбнулся Уолтеф, отпуская Симона.
Симон не ответил, и Уолтеф не стал настаивать.
– Я рад всем гостям, что бы их сюда ни привело. – Улыбка стала ещё печальней. – Гости в этой камере редкость, да, по правде, я и не жду никого. Разве что Улфцителя и епископа Винчестерского. Они готовят мою душу к переходу в мир иной. Я думал, что Джудит… – Он поморщился и провел пальцами по волосам. – Я не видел ее с того дня, как уехал из Нормандии. Я слышал, что она была в Винчестере на Рождество, и именно тогда меня бросили гнить в эту камеру. Я все думаю, не ее ли это рук дело. Я хорошо ее знаю, и все же мне тяжело думать, что она могла так поступить со мной…
Симон продолжал молчать.
– Ты знаешь правду? – резко спросил Уолтеф. – Ты же слышишь почти все, что говорится в королевских покоях.
– Это так, – поднял голову Симон, – но я не предам доверия короля, рассказывая о том, что я слышал.
– Даже человеку, которому некуда это унести, кроме могилы? – с горечью спросил Уолтеф. – Разве я не имею права знать, кто меня предал?
– Вы предали сами себя на свадьбе Ральфа де Гала, – вздохнул Симон. Ему не нравился этот разговор, он уже начал сомневаться, стоило ли вообще приходить.
– Если меня лишили свободы не за мою поддержку восстания Ральфа, тогда дело в чем-то другом, – сказал Уолтеф. – Я имел слишком много власти, слишком высокий титул, чтобы теперь могли позволить мне сохранить его и благоденствовать. Люди завистливы и жадны, они всегда рады заполучить чужое, особенно если для этого не требуется особых усилий.
Симону становилось дурно. Стены давили на него. Как может Уолтеф день за днем жить в этом мраке, зная, что свет увидит только в конце тоннеля, ведущего к плахе?
– Я ничего не могу сказать, – повторил он.
– Даже о жене? Не потому ли ты молчишь, что она приложила свою руку к этому делу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102