Но меня не столько занимал ход поединка, сколько – чем все обернется. Парнишка, пожалуй, придумает, что у него неотложная встреча или срочное дело, и, засмущавшись, побредет оттуда неверной походкой – а ему бы хотелось уверенно, в раскачку – и спиной будет чувствовать насмешливо раздевающий взгляд женщины, но вполне возможно другое: завороженный или по робости, он останется, не хватит сил, чтобы удрать, и женщина начнет ерошить его волосы, нежно гладить по лицу и говорить с ним без слов, а уж там возьмет под руку и уведет к себе, хотя, как знать, а ну как его смятение обернется желанием, и тогда мальчишка осмелеет, пойдет навстречу любовной авантюре и, притянув к себе эту женщину, станет целовать ее. Могло произойти и то и это, но пока не происходило, и Мишель с тайным сладострастием ждал, сидя на парапете, однако, почти механически подготовил камеру, чтобы вовремя щелкнуть вполне живописную сценку – укромный уголок острова, где более чем странная парочка занята каким-то разговором.
Поразительно, почему эта сценка (в сущности, ничего особенного: он и она по-разному молодые) рождала какое-то тревожное ощущение? Я подумал, что очевидно дело во мне самом, и фотография, если хорошо получится, даст мне самое незатейливое объяснение. И вот тут-то захотелось узнать, какие мысли занимали мужчину в серой шляпе, который сидел за рулем в машине, застывшей на набережной у мостков. Этот мужчина то ли читал газету, то ли спал. Неудивительно, что я только-только его обнаружил: любой человек внутри неподвижной машины исчезает до незримости, просто теряется в жалкой клетке, лишенной красоты, которой ее наделяют движение и риск. Но машина, тем не менее, стояла здесь с самого начала, как бы нарушая композицию этой сценки, а может, наоборот, придавая ей завершенность. Машина – это все равно, что сказать фонарный столб или скамья, то ли дело ветер, солнечный свет, в них всегда есть что-то новое для наших глаз, нашей кожи. Да и эти двое, мальчик с дамой, они поставлены здесь затем, чтобы остров сразу стал другим, чтобы я увидел его совсем иначе. В конце концов, можно предположить, что углубившийся в газету человек тоже следит за ними и с тем же ожиданием чего-то дурного. Но вот женщина чуть повернулась и встала так, что мальчишка оказался между ней и парапетом. Теперь я видел их в профиль. Мальчик был выше ростом, ненамного – но выше, а меж тем она казалась больше и словно нависла над ним (в ее смехе – нежный как перышки – был свист хлыста), подавляя его своим присутствием, улыбкой, взмахом руки. Чего же ждать? Диафрагма – 16, и в кадре, спасибо, нет этой отвратительной черной машины, но зато есть дерево, оно необходимо, чтобы разбить ненужную монотонность фона…
Я поднес аппарат к глазам, сделав вид, что навел объектив туда, где парочки нет, а сам весь напрягся, чуя, что смогу наконец поймать то выражение лица, тот жест, где будет разгадка всему, зная, что схвачу саму жизнь, которая подтверждается движением и которая исчезает в неподвижном образе, если мы, рассекая время, не успеваем запечатлеть его самую главную, почти неуловимую частичку. Мне не пришлось долго ждать. Женщина уверенно шла к цели и мальчик, попавший в плен этой сладостной затянувшейся пытки, терял крупицу за крупицей последние остатки своей воли. Мне по-прежнему рисовались варианты финала (теперь по небу плывет одно-единственное пухлое облачко), я мысленно видел их приход к этой женщине (скорее всего, квартирка на первом этаже, кругом кошки и расшитые подушечки), вообразил его растерянность и то, как он, отчаянно скрывая это под напускной развя-занностью, пошел за ней – нам, мол, не в новинку. С закрытыми глазами (с закрытыми ли?) я отчетливо представил себе все по порядку, поцелуи сквозь усмешку, женщина ласково отталкивает руки, которые спешат раздеть ее, как положено в любовных романах, и сама раздевает его, притихшего и послушного, на постели под сиреневым покрывалом, – ну, поистине мать и дитя под желтоватым светом лампы. А дальше – дальше, все как всегда, но может, посвятительный обряд так и не состоится, может им это не удастся, слишком долгий пролог, и яростные ласки и суета торопливых неловких рук, кто знает, чем это завершится, наверно одиноким и ущербным наслаждением, а может, надменным отпором после искусного умения обессилить мальчишку, опозорить его жалкую невинность. Все вероятно, все вполне вероятно. Разве такая женщина станет искать любовника в этом юнце? Нет, она, завладевая им, преследовала невесть какие цели, если уж гнать мысль о какой-то жестокой игре, где не желают удовлетворить желание, где распаляют себя для кого-то другого, а вовсе не для этого мальчишки.
Мишель горазд на фантастические ходы в литературе. Ему лишь бы придумать ирреальную ситуацию, найти более чем странных героев, даже монстров, а они далеко не всегда вызывают отвращение. Но эта женщина, она явно будила воображение и пожалуй, именно по ее поведению могло все разъясниться. Боясь, что женщина уйдет (вот теперь она всецело займет мои мысли, поскольку у меня есть склонность подолгу пережевывать все события), я решил больше не ждать ни секунды: мой видоискатель сразу схватил и парочку и дерево, и парапет и солнце, каким оно бывает в одиннадцать утра. Снимок был сделан вовремя, потому что я еще успел понять, что они оба догадались об этом, что смотрят на меня – мальчик встревоженно и вопросительно, а женщина раздраженно, враждебно, это читалось во всем ее теле и в ее лице, которые были бессовестно похищены и стали вечными пленниками обыкновенной фотопленки.
Я мог бы рассказывать гораздо подробнее, но стоит ли?
Женщина заявила, что никто не имеет права фотографировать без разрешения, и потребовала отдать ей пленку. Судя по выговору, она была настоящей парижанкой, ее сухой, твердый голос с каждой фразой набирал высоту и силу окраски. В сущности, мне было абсолютно все равно – отдать или не отдавать пленку, но ведь каждому, кто меня знает, давно известно, что со мной надо только добром. Вот почему я уперся и стал говорить, что никто и никогда не запрещал фотографировать в общественных местах, и напротив, это всячески поощряется, как в официальном, так и в частном порядке. Выкладывая все это, я с тайным злорадством следил за тем, как мальчишка почти незаметно подался назад, явно готовясь рвануть прочь, и вдруг (совершенно невероятно – каким образом) бросился бежать, ему, должно быть, казалось, что он удаляется вполне достойно, а на самом деле бедняга понесся со всех ног, проскочил мимо машины и исчез, как исчезают в утреннем воздухе длинные, слетевшие с деревьев «Нити Пресвятой Девы»
Но у «Нитей Пресвятой Девы» есть еще название «Слюни Дьявола». И в Мишеля плевками полетели самые отвратительные проклятия, он был назван мерзавцем и наглецом, который лезет в чужие дела, но, к его чести, держался молодцом и принимал всю эту примитивную брань с учтивой улыбкой и легким наклоном головы.
1 2 3 4 5
Поразительно, почему эта сценка (в сущности, ничего особенного: он и она по-разному молодые) рождала какое-то тревожное ощущение? Я подумал, что очевидно дело во мне самом, и фотография, если хорошо получится, даст мне самое незатейливое объяснение. И вот тут-то захотелось узнать, какие мысли занимали мужчину в серой шляпе, который сидел за рулем в машине, застывшей на набережной у мостков. Этот мужчина то ли читал газету, то ли спал. Неудивительно, что я только-только его обнаружил: любой человек внутри неподвижной машины исчезает до незримости, просто теряется в жалкой клетке, лишенной красоты, которой ее наделяют движение и риск. Но машина, тем не менее, стояла здесь с самого начала, как бы нарушая композицию этой сценки, а может, наоборот, придавая ей завершенность. Машина – это все равно, что сказать фонарный столб или скамья, то ли дело ветер, солнечный свет, в них всегда есть что-то новое для наших глаз, нашей кожи. Да и эти двое, мальчик с дамой, они поставлены здесь затем, чтобы остров сразу стал другим, чтобы я увидел его совсем иначе. В конце концов, можно предположить, что углубившийся в газету человек тоже следит за ними и с тем же ожиданием чего-то дурного. Но вот женщина чуть повернулась и встала так, что мальчишка оказался между ней и парапетом. Теперь я видел их в профиль. Мальчик был выше ростом, ненамного – но выше, а меж тем она казалась больше и словно нависла над ним (в ее смехе – нежный как перышки – был свист хлыста), подавляя его своим присутствием, улыбкой, взмахом руки. Чего же ждать? Диафрагма – 16, и в кадре, спасибо, нет этой отвратительной черной машины, но зато есть дерево, оно необходимо, чтобы разбить ненужную монотонность фона…
Я поднес аппарат к глазам, сделав вид, что навел объектив туда, где парочки нет, а сам весь напрягся, чуя, что смогу наконец поймать то выражение лица, тот жест, где будет разгадка всему, зная, что схвачу саму жизнь, которая подтверждается движением и которая исчезает в неподвижном образе, если мы, рассекая время, не успеваем запечатлеть его самую главную, почти неуловимую частичку. Мне не пришлось долго ждать. Женщина уверенно шла к цели и мальчик, попавший в плен этой сладостной затянувшейся пытки, терял крупицу за крупицей последние остатки своей воли. Мне по-прежнему рисовались варианты финала (теперь по небу плывет одно-единственное пухлое облачко), я мысленно видел их приход к этой женщине (скорее всего, квартирка на первом этаже, кругом кошки и расшитые подушечки), вообразил его растерянность и то, как он, отчаянно скрывая это под напускной развя-занностью, пошел за ней – нам, мол, не в новинку. С закрытыми глазами (с закрытыми ли?) я отчетливо представил себе все по порядку, поцелуи сквозь усмешку, женщина ласково отталкивает руки, которые спешат раздеть ее, как положено в любовных романах, и сама раздевает его, притихшего и послушного, на постели под сиреневым покрывалом, – ну, поистине мать и дитя под желтоватым светом лампы. А дальше – дальше, все как всегда, но может, посвятительный обряд так и не состоится, может им это не удастся, слишком долгий пролог, и яростные ласки и суета торопливых неловких рук, кто знает, чем это завершится, наверно одиноким и ущербным наслаждением, а может, надменным отпором после искусного умения обессилить мальчишку, опозорить его жалкую невинность. Все вероятно, все вполне вероятно. Разве такая женщина станет искать любовника в этом юнце? Нет, она, завладевая им, преследовала невесть какие цели, если уж гнать мысль о какой-то жестокой игре, где не желают удовлетворить желание, где распаляют себя для кого-то другого, а вовсе не для этого мальчишки.
Мишель горазд на фантастические ходы в литературе. Ему лишь бы придумать ирреальную ситуацию, найти более чем странных героев, даже монстров, а они далеко не всегда вызывают отвращение. Но эта женщина, она явно будила воображение и пожалуй, именно по ее поведению могло все разъясниться. Боясь, что женщина уйдет (вот теперь она всецело займет мои мысли, поскольку у меня есть склонность подолгу пережевывать все события), я решил больше не ждать ни секунды: мой видоискатель сразу схватил и парочку и дерево, и парапет и солнце, каким оно бывает в одиннадцать утра. Снимок был сделан вовремя, потому что я еще успел понять, что они оба догадались об этом, что смотрят на меня – мальчик встревоженно и вопросительно, а женщина раздраженно, враждебно, это читалось во всем ее теле и в ее лице, которые были бессовестно похищены и стали вечными пленниками обыкновенной фотопленки.
Я мог бы рассказывать гораздо подробнее, но стоит ли?
Женщина заявила, что никто не имеет права фотографировать без разрешения, и потребовала отдать ей пленку. Судя по выговору, она была настоящей парижанкой, ее сухой, твердый голос с каждой фразой набирал высоту и силу окраски. В сущности, мне было абсолютно все равно – отдать или не отдавать пленку, но ведь каждому, кто меня знает, давно известно, что со мной надо только добром. Вот почему я уперся и стал говорить, что никто и никогда не запрещал фотографировать в общественных местах, и напротив, это всячески поощряется, как в официальном, так и в частном порядке. Выкладывая все это, я с тайным злорадством следил за тем, как мальчишка почти незаметно подался назад, явно готовясь рвануть прочь, и вдруг (совершенно невероятно – каким образом) бросился бежать, ему, должно быть, казалось, что он удаляется вполне достойно, а на самом деле бедняга понесся со всех ног, проскочил мимо машины и исчез, как исчезают в утреннем воздухе длинные, слетевшие с деревьев «Нити Пресвятой Девы»
Но у «Нитей Пресвятой Девы» есть еще название «Слюни Дьявола». И в Мишеля плевками полетели самые отвратительные проклятия, он был назван мерзавцем и наглецом, который лезет в чужие дела, но, к его чести, держался молодцом и принимал всю эту примитивную брань с учтивой улыбкой и легким наклоном головы.
1 2 3 4 5