Чему тут удивляться? Я нашел Дж. Джеффера, он нашел хакера, тот нашел генерала, генерал нашел меня… Великий круговорот человеческого идиотизма в природе. На том стоим.
После официального представления началась невнятная сутолока. Как я понял, высокая комиссия решила-таки посчитать убытки прежде, чем сесть за стол переговоров. Боюсь, всему виной был наш генерал. Он ходил за чужими клерками и скрежетал зубищами, как проголодавшийся аллигатор в мутном водостоке Нила.
К счастью, я был занят светской беседой. С дамой. И делал вид, что любуюсь её шелковистыми соболями. Не знаю, но мне больше нравилась летняя девочка в платьице из хлопка… Та девочка была живая…
— А ты, Саша, такой же, — улыбнулась Анна, да так, как полагается на подобных мероприятиях. — Что же ты так разбушевался, Александр?
— Знаешь же.
— Знаю.
— И что?
— Намудили, товарищ боец, — снова улыбнулась, словно говорила о погоде. Что может быть прекраснее февральской мороси. Для дохлых соболей.
— Знаю, — признался я. — И что?
— Нет, ничего, — пожала плечиком. — Можно ведь было и без этих эпохальных событий.
— Нет, нельзя, — буркнул. — Какие ещё вопросы?
— Как сына будешь звать-величать?
— Какого сына? — не понял.
— Саша, ты, кажется, контуженый?
— Да нет вроде, — потрогал себя. — Какого сына-то?
— О Господи! Ну, Смородино! — закатила очи к люстре.
— Моего, что ли?
— Ну да.
— Что?!
— Родила богатыря. Четыре четыреста. Вчера.
— Уррра! — заорал я и нечаянно, каюсь, нажал на спусковой крючок АКМ. Остатки хрустального града хрустнули вниз. На головы зазевавшимся клеркам. И генералу Орешко. Которому повезло больше всех, поскольку был защищен пыжиковой шапкой.
— Селихов! — затопал он ногами по хрусталю, усиливая тем самым общую сумятицу. — Прекрати это безобразие!.. Э, не трогай меня…
— Орешко, братушка, — обнял его. — У меня же Санька! Четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря.
— А кто платить за все это будет, — вырывался генерал. — Пушкин?! Или кто? Ты?!
— Орешко, ты ничего не понял! У меня сын! Санька. Четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря.
— Уберите от меня этого психопата! — взъярился генерал. — Или я его пристрелю.
Тут на его вопль появились Никитин и Резо, которые до этого прятались от гнева руководителя, и с рьяной услужливостью взяли меня под белы ручки. И повели на февральский ветерок, чтобы выстудить из меня торжествующую радость. Глупцы! Они не понимали, что такое: четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря! Они этого не могли понять, их, дуралеев, можно было только пожалеть.
Протрезвел я от хмельной новости, когда мы сели за «круглый стол» переговоров и мне сообщили, что убытки компании составляют три миллиона четыреста пятьдесят две тысячи девятьсот девяносто девять долларов и тридцать девять центов. Ну и что, не понял я. А то, объяснили клерки, эту сумму надо уплатить в казну компании, и только тогда будет возвращен мой ребенок. Мне.
Не буду говорить о своих новых чувствах. Их не было. Были эпитеты по поводу скряги дядюшки Джо и фольклорная музыка, которую клерки внимательно выслушали, посчитав это, видимо, бесплатным приложением к вышеуказанной сумме. Фраза:
— Вы…..! Совсем…! Где я такие… башли…! — была ключевой, при этом рука сама тянулась к «стечкину». К сожалению, генерал и два моих боевых товарища повисли на ней, мешая моему желанию использовать пушку в качестве весомого аргумента в споре.
Как всегда, в конфликт вмешалась женщина. Анна попросила меня выйти. Вместе с ней. Зачем? Может быть, решила ссудить в долг? Или взять в качестве секьюрити для своей фирмы?
— Саша, — сказала она. — Ты меня прости, но у тебя же Феникс.
— Ну и что? — огрызнулся. — Тебе-то что? И кто вообще сказал?
— Догадайся сам.
— Орешко, кто еще?
— Ну и…
— Что?
— Саша, ты идиот? — вскричала Анна. — У тебя Феникс, едрить твою!
И тут, наконец, я все понял. Что называется, озарило, е'! Просто, как в детстве, когда мы меняли марки на кошачьи какашки и наоборот. Боже мой, наверное, меня контузило-таки в бою. Хрусталем. Или, быть может, этот алмазный булыжник не представлял никакой ценности? Для меня. Никакой. Порода — и порода. Где-то там, в смородинских недрах. Под бочкой с малосольными огурцами.
Вот так всегда. Не знаем, что имеем, не знаем, что теряем. А когда теряем, смеемся. Чтобы не плакать.
— А где гарантии? — занервничал я.
— Гарантии — я, — улыбнулась дама Нового света. — Уж за «крестника» в четыре четыреста я горло перегрызу… Всему миру.
И я ей поверил — перегрызет. Потому что сохранила в себе смородинскую Аню. А может быть, я просто доверчивый чаплан? Как весь наш народец-хитрован. А?
Что же потом? Через несколько дней нервотрепки и переживаний мы отправились в аэропорт близ знаменитой деревни Шереметьево. Который надо взрывать, к такой-то матери. Чтобы эти воздушные ворота не смущали неокрепшие души моих соотечественников, мечтающих о чудных, о халявных краях за облаками. Признаюсь, последние минуты ожидания для меня были самыми трудными в жизни. Я чувствовал, как закипает моя рубиновая кровь. Еще немного… Наконец в пассажиро — тьфу! — накопителе появилась горластая и беспечная группа туристов. Среди них я заметил Полину… (Ох, Жена-Жена!) В её руках был конвертик атласного алого цвета.
Какие чувства может испытать перезревший папаша, когда ему несут… как бы его самого. Только маленького. Самые положительные чувства-с. М-да. Ноги мои подкосились, и я хотел сесть на сапоги Карацупы. Чтобы без проблем пропустили моего ребенка на Родину. Друзья удержали меня от опрометчивых шагов. Пришлось терпеть, пока проштампуют документы. И все! Полина перешагнула невидимую границу — и мир закружился, как детская карусель.
Помню, как потом меня отпустили и я почувствовал в своих руках… Легкое, как перышко, тяжелое, как судьба.
И пока все члены коллектива (Никитин, Ника, Резо, тетя Катя) братались, царапая лица морожеными розами, смеялись и плакали, я стоял, как последний чаплан, под звездным февральским небом, не зная, что делать. И кто виноват? И как обращаться с тем человеком, кто прятался за треугольничком одеяла? Что и говорить, с базукой проще.
Наконец вспомнили и про нас, виновников, собственно, торжества.
— Саша, прости меня, дуру, — виновато проговорила Полина. Познакомься с Саней. — И приоткрыла «конвертик».
И мы, два Сани-Сашки-Александра, встретились взглядами. Оторопело-недоумевающими. И смотрели друг на друга, кажется, вечность. Затем Санька-маленький хмельно зевнул и, признав Родину, сделал то, что и следовало сделать после далекого и трудного путешествия.
Я, почувствовал под ладонями теплое расплывающееся пятно и понял, что это уже факт моей жизни. Факт. Который нельзя опровергнуть. Забыть. И уничтожить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161