Я поковылял в дом, мне
было не очень удобно стоять, меня почему-то разбирал смех, а в моем
положении это было просто физически тяжело. За огромной перекошенной
дверью я сразу увидел Аньку, спавшую на куче подозрительного вида тряпья,
повалился рядом и пропал.
4
Ощущение было не из спокойных. Предчувствие северных ветров. Когда
выходили из Коломенского, видели крест на холме, была пятница, а впереди
суббота, все размеренно и тихо, ожидание такой обыденной уже смерти. Мы
все давно знали, что не выживем на этот раз, мы все привыкли к этой мысли
и не думали вперед, но ожидание оставалось, оно мешало, иной раз хотелось,
чтобы быстрее все это закончилось, жалко, конечно, но зато сразу. Она шла
рядом, когда этот проклятый крест проплывал справа, притягивая и мозоля
глаза, она держалась за мою полуотсохшую руку и тихо мурлыкала, что-то как
нам славно, как мы любим и какие все вокруг мудаки. Дикий вой, раздавшийся
с Вознесенской башни, возвестил об их приближении. Она прижалась ко мне
еще крепче, мы замерли, замерли все, глядя туда, откуда они должны были
появиться. Горизонт вдруг стал почти незаметно выше и темнее, смутная
волна хлынула вниз, сначала медленно, как бы нехотя, а потом все быстрее и
быстрее потекла к нам. Услышав высокий гул надвигавшейся тьмы все наше
доморощенное войско слитно подалось назад. Наемный ирландец, один из
немногих здесь умевших воевать, поднял к лицу огромный полевой бинокль,
посмотрел и протянул тяжеленную штуку мне. Я взглянул, хотя мне этого не
очень-то хотелось. Они бежали монолитным стадом, не замечая оступившихся,
давя их тысячами ног и уткнув в землю злейшие желтые глаза. Прямо по
центру, впереди всех бежал старый, облезлый вожак с седой бородой и
огромными, неестественно вывернутыми рогами. Он смотрел не себе под ноги,
а прямо перед собой, сначала я подумал, что на меня. А мне, а мне
посмотреть, - шептала нетерпеливая моя любовь, и когда зверь стал вылезать
из поля зрения мощнейшего бинокля, я протянул его ей. И только теперь,
когда я взглянул на козла невооруженным глазом, стало ясно, куда он бежит.
Что бежит он прямо на нее. Бежит со скоростью распространения паники. Я
начал раскрывать рот, чтобы крикнуть ей, самый громкий крик в моей жизни,
но рот открывался так медленно, руки отнялись, а козел был уже здесь, рога
его - не рога, а торчащие далеко вперед блестящие заточенные монтировки,
которые через полсекунды вонзились в грудь доверчивой моей любви, оторвали
от земли, подняли гибкое и теплое тело высоко вверх, обдавая меня и
ирландца потоками красивой и такой живой крови, а она все продолжала
держать бинокль и рассматривать в упор грязно-белую козлиную лысину,
улыбаясь и шепча: еще, еще, глубже, вот так, еще...
И мне не было больше сил, я ушел. Я бежал с поля боя как последняя
баба, яростно дыша и повторяя криком степным: еще, еще, глубже, вот так,
еще... А козел был здесь, он не отставал, он несся за мной, я чувствовал
его чугунный взгляд, над которым болталось на металлических рогах все то,
что нужно мне было раньше. Я знал, что больше уже не смогу бежать, я
чувствовал, как тяжело дышать, как козел с каждым моим шагом все ближе и
ближе. Еще! - прокричал я и повернулся к нему, а его холодные рога уже
вошли в меня, уже подняли вверх, вот я уже прижимаюсь телом к ней, всем
телом к ней, а она поворачивается и начинает отталкивать меня, колотить
меня маленькими своими ручками, смеясь и шепча что хватит уже, довольно,
что придут сейчас все, что увидят, а ей этого не хочется, ей от этого
неуютно. Вот теперь-то наконец я и умер.
5
На следующий день поднялись где-то в полдень. Это было даже рано,
если вспомнить наши последние две недели. Естественно, во рту было гнусно,
пить хотелось страшно и жрать. Не было ничего - ни зубных щеток, ни еды,
ни даже воды. Воду, впрочем, быстро нашли - сначала в трейлере, потом в
крохотном озерке недалеко от дома. Все остальные, кроме нас с Анькой,
сидели часов до четырех утра, думая, что делать дальше. Саша собирался
ехать искать еду, Петя с Рудольфом хотели ехать с ним. Анька выглядела
достаточно помятой и никуда не собиралась, Федя сказал, что пойдет за
грибами, Леня решил туда же. А я хотел чего-нибудь придумать. Конечно,
поехать на поиски еды - это очень романтично, но их и так уже трое, дело
это небезопасное и Аньку одну оставлять не хотелось. Кроме того, я
чувствовал невероятную вольность, у меня не было больше проблем, их у меня
и раньше-то немного было, а теперь они исчезли все, так какого черта их
выдумывать? Короче, грузовик уехал, грибники ушли, а мы с Анькой остались.
Выпив для лечения водки, я отправился осматривать дом. Строение при
дневном свете выглядело не столь мрачным, как ночью, но не менее огромным.
Внутри не было никаких перегородок, никаких печей, просто ничего, очень
странного предназначения дом. Сколько я ни искал следов жилья, сколько ни
лазил по темным полам - не нашел. Было такое ощущение, что дом этот -
природное явление, что он сам вырос в этом лесу, вдали от всех, на самом
конце никому не нужной грунтовой дороги. Может даже и дорога эта выросла
вместе с ним, как часть дома, и мы - первые люди, проехавшие по ней. Потом
я поднял Аньку, которая решила было спать дальше. Я тронул ее за плечо,
она развернулась в мою сторону, но глаза не открыла и продолжала лежать,
как будто чего-то ждала.
Это меня, кстати, удивило.
Пошли, - сказал я, видя, что она не спит, - пошли, побродим вокруг.
Мы взяли с собой бутылку и отправились в лес. Сигарет уже не было, и мы
прикладывались к водке очень редко, непонятно для чего, заедая листьями -
еще встречались зеленые листья. Зеленые листья без всяких признаков пыли.
А что листья? Нам не привыкать - сколько раз по утрам мы вытряхивали на
газету большую банку с окурками и, выбрав самые длинные, с наслаждением их
докуривали. Анька шла чуть спереди и справа, я специально отставал, чтобы
видеть ее, мне так хотелось рисовать ее, но я не умел рисовать Я умел
очень много, а вот рисовать не умел никогда. В ней не было ничего
особенного, да в нас всех не было ничего особенного, ничего необычного.
Все мы были почти-что одинаковые, за исключением, быть может, отношения к
происходящему. А что, спросила Анька не оборачиваясь, мы всю жизнь здесь
просидим? Я сказал, что не знаю, я действительно не знал этого, я даже не
знал, сколько она еще продолжится, эта наша жизнь. Наверное, пока нас не
найдут. Или может быть так: кто-нибудь отправится в Москву и не вернется,
потом другой, третий, пока мы не останемся здесь вдвоем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
было не очень удобно стоять, меня почему-то разбирал смех, а в моем
положении это было просто физически тяжело. За огромной перекошенной
дверью я сразу увидел Аньку, спавшую на куче подозрительного вида тряпья,
повалился рядом и пропал.
4
Ощущение было не из спокойных. Предчувствие северных ветров. Когда
выходили из Коломенского, видели крест на холме, была пятница, а впереди
суббота, все размеренно и тихо, ожидание такой обыденной уже смерти. Мы
все давно знали, что не выживем на этот раз, мы все привыкли к этой мысли
и не думали вперед, но ожидание оставалось, оно мешало, иной раз хотелось,
чтобы быстрее все это закончилось, жалко, конечно, но зато сразу. Она шла
рядом, когда этот проклятый крест проплывал справа, притягивая и мозоля
глаза, она держалась за мою полуотсохшую руку и тихо мурлыкала, что-то как
нам славно, как мы любим и какие все вокруг мудаки. Дикий вой, раздавшийся
с Вознесенской башни, возвестил об их приближении. Она прижалась ко мне
еще крепче, мы замерли, замерли все, глядя туда, откуда они должны были
появиться. Горизонт вдруг стал почти незаметно выше и темнее, смутная
волна хлынула вниз, сначала медленно, как бы нехотя, а потом все быстрее и
быстрее потекла к нам. Услышав высокий гул надвигавшейся тьмы все наше
доморощенное войско слитно подалось назад. Наемный ирландец, один из
немногих здесь умевших воевать, поднял к лицу огромный полевой бинокль,
посмотрел и протянул тяжеленную штуку мне. Я взглянул, хотя мне этого не
очень-то хотелось. Они бежали монолитным стадом, не замечая оступившихся,
давя их тысячами ног и уткнув в землю злейшие желтые глаза. Прямо по
центру, впереди всех бежал старый, облезлый вожак с седой бородой и
огромными, неестественно вывернутыми рогами. Он смотрел не себе под ноги,
а прямо перед собой, сначала я подумал, что на меня. А мне, а мне
посмотреть, - шептала нетерпеливая моя любовь, и когда зверь стал вылезать
из поля зрения мощнейшего бинокля, я протянул его ей. И только теперь,
когда я взглянул на козла невооруженным глазом, стало ясно, куда он бежит.
Что бежит он прямо на нее. Бежит со скоростью распространения паники. Я
начал раскрывать рот, чтобы крикнуть ей, самый громкий крик в моей жизни,
но рот открывался так медленно, руки отнялись, а козел был уже здесь, рога
его - не рога, а торчащие далеко вперед блестящие заточенные монтировки,
которые через полсекунды вонзились в грудь доверчивой моей любви, оторвали
от земли, подняли гибкое и теплое тело высоко вверх, обдавая меня и
ирландца потоками красивой и такой живой крови, а она все продолжала
держать бинокль и рассматривать в упор грязно-белую козлиную лысину,
улыбаясь и шепча: еще, еще, глубже, вот так, еще...
И мне не было больше сил, я ушел. Я бежал с поля боя как последняя
баба, яростно дыша и повторяя криком степным: еще, еще, глубже, вот так,
еще... А козел был здесь, он не отставал, он несся за мной, я чувствовал
его чугунный взгляд, над которым болталось на металлических рогах все то,
что нужно мне было раньше. Я знал, что больше уже не смогу бежать, я
чувствовал, как тяжело дышать, как козел с каждым моим шагом все ближе и
ближе. Еще! - прокричал я и повернулся к нему, а его холодные рога уже
вошли в меня, уже подняли вверх, вот я уже прижимаюсь телом к ней, всем
телом к ней, а она поворачивается и начинает отталкивать меня, колотить
меня маленькими своими ручками, смеясь и шепча что хватит уже, довольно,
что придут сейчас все, что увидят, а ей этого не хочется, ей от этого
неуютно. Вот теперь-то наконец я и умер.
5
На следующий день поднялись где-то в полдень. Это было даже рано,
если вспомнить наши последние две недели. Естественно, во рту было гнусно,
пить хотелось страшно и жрать. Не было ничего - ни зубных щеток, ни еды,
ни даже воды. Воду, впрочем, быстро нашли - сначала в трейлере, потом в
крохотном озерке недалеко от дома. Все остальные, кроме нас с Анькой,
сидели часов до четырех утра, думая, что делать дальше. Саша собирался
ехать искать еду, Петя с Рудольфом хотели ехать с ним. Анька выглядела
достаточно помятой и никуда не собиралась, Федя сказал, что пойдет за
грибами, Леня решил туда же. А я хотел чего-нибудь придумать. Конечно,
поехать на поиски еды - это очень романтично, но их и так уже трое, дело
это небезопасное и Аньку одну оставлять не хотелось. Кроме того, я
чувствовал невероятную вольность, у меня не было больше проблем, их у меня
и раньше-то немного было, а теперь они исчезли все, так какого черта их
выдумывать? Короче, грузовик уехал, грибники ушли, а мы с Анькой остались.
Выпив для лечения водки, я отправился осматривать дом. Строение при
дневном свете выглядело не столь мрачным, как ночью, но не менее огромным.
Внутри не было никаких перегородок, никаких печей, просто ничего, очень
странного предназначения дом. Сколько я ни искал следов жилья, сколько ни
лазил по темным полам - не нашел. Было такое ощущение, что дом этот -
природное явление, что он сам вырос в этом лесу, вдали от всех, на самом
конце никому не нужной грунтовой дороги. Может даже и дорога эта выросла
вместе с ним, как часть дома, и мы - первые люди, проехавшие по ней. Потом
я поднял Аньку, которая решила было спать дальше. Я тронул ее за плечо,
она развернулась в мою сторону, но глаза не открыла и продолжала лежать,
как будто чего-то ждала.
Это меня, кстати, удивило.
Пошли, - сказал я, видя, что она не спит, - пошли, побродим вокруг.
Мы взяли с собой бутылку и отправились в лес. Сигарет уже не было, и мы
прикладывались к водке очень редко, непонятно для чего, заедая листьями -
еще встречались зеленые листья. Зеленые листья без всяких признаков пыли.
А что листья? Нам не привыкать - сколько раз по утрам мы вытряхивали на
газету большую банку с окурками и, выбрав самые длинные, с наслаждением их
докуривали. Анька шла чуть спереди и справа, я специально отставал, чтобы
видеть ее, мне так хотелось рисовать ее, но я не умел рисовать Я умел
очень много, а вот рисовать не умел никогда. В ней не было ничего
особенного, да в нас всех не было ничего особенного, ничего необычного.
Все мы были почти-что одинаковые, за исключением, быть может, отношения к
происходящему. А что, спросила Анька не оборачиваясь, мы всю жизнь здесь
просидим? Я сказал, что не знаю, я действительно не знал этого, я даже не
знал, сколько она еще продолжится, эта наша жизнь. Наверное, пока нас не
найдут. Или может быть так: кто-нибудь отправится в Москву и не вернется,
потом другой, третий, пока мы не останемся здесь вдвоем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13