Все подчеркнуто чисто. Все это словно ненастоящее.
Я лежу и мне не хочется вставать. Нет сил встать. Я не могу пошевелить ни одним пальцем. Язык прилип к гортани. Мне ничего не хочется. Даже говорить. Лучше я буду закрывать веки в знак согласия и смотреть, не мигая, в знак отрицания, несогласия. Так будет лучше. Мне становится смешно. Значит, когда я сплю, я со всем согласен? А днем? Нет. Тут что-то не то. Впрочем, это ведь только сейчас. А раньше все было по-другому.
Тишина. Окна. Замерзшее стекло. Всего каких-нибудь два миллиметра. Потом слой холодного воздуха. Снова два миллиметра стекла. А дальше мир. Целый мир! Мир, в котором я жил. Ветер. Снег. Сугробы. Люди. Дома. Холод. Жар. Свет. Тьма. Там — все.
Я рвусь туда, стремлюсь всей душой. Примите меня. Возьмите. Я ваш, ваш! Я никогда не буду своим, я буду теперь только вашим. Да и был ли я когда своим? Наверное, был, потому что меня отличали от других. Каждый отличен. Но я был и вашим, потому что меня принимали, считали своим, не отделяли. Каждый должен быть с кем-то.
Но теперь барьер, стена, молчание.
Мне ни жарко, ни холодно, ни радостно, ни скучно.
Мне — никак.
Я вижу, что стена белая. Белая... Ну и что? На подоконнике стоят в горшках цветы. Пусть стоят. Все равно я даже не знаю, как они называются. Я этого никогда не знал. Срезанные цветы — другое дело. Гладиолусы, астры, флоксы. А названия тех, что стоят в горшках, я почему-то никогда не знал. На стене акварель. Три замерзшие березы и снег. Снег, снег. Ладно. Пусть снег. Что дальше? Ага. Вот шерстяное одеяло. Еще, поди, и верблюжье? Подумаешь... Какая разница...
Что-то еще и еще... Так было, так будет. Мне все безразлично.
Я слышу, что открылась дверь. Кто-то вошел. Я, конечно, даже не поворачиваю головы. Я даже суживаю сектор зрения, но человек все же врывается в него. А, это сосед по площадке! Я знаю его, но не узнаю.
— Здравствуй, — говорит он.
Я пока молчу. Мне все безразлично.
— Здравствуй, — повторяет он. — Ты что, не узнаешь меня?
— Здравствуй, — неожиданно для самого себя отвечаю я.
— Он говорит! — кричит сосед. — Он уже говорит!
Я не знаю, к кому он обращается. Но в дверях какое-то шевеление. Значит, там ждали. Ждали, что я заговорю. Ждали, что я что-нибудь сделаю. Безразлично — что. А я взял и сказал: «Здравствуй».
— Что, что он сказал? — спрашивает кто-то. — Он заговорил?
— Он сказал... он сказал... З-з.
Мучительное удивление появляется на лице соседа. Он не может выговорить такое простое, такое необходимое слово. Я удивлен. Я удивлен дважды. Тем, что он не может выговорить такое простое слово. И еще раз тем, что я сам удивлен этим. Неужели мне не все равно? Раз я удивлен, значит, нет. Странно.
— Он сказал, он сказал...
— Здравствуй, — подсказываю я.
— Да, да, он это самое и сказал, — подтверждает сосед.
Комната наполняется людьми. Эти — с работы. Те — просто знакомые. А вот и родственники. Свояки, сестры жены, племянницы.
— Ну! Что я вам говорил?! — восторженно кричит один.
— А я им говорю...
— Молодец! Встанешь и еще плясать будешь. И на рыбалку, и по грибы.
— Давай, давай, поворачивайся. На работе без тебя все горит.
— Да ты молодцом!
— А, что она, эта медицина, знает?! Я сто раз всем говорил!
— Я говорю вам: здравствуй, — твердо произношу я. Фраза не совсем правильная, но по-другому я сказать не могу.
— Здравствуйте, дядюшка! — Это говорит племянница.
Как хорошо! Теперь у меня есть правильный набор слов.
— Я говорю вам всем: здравствуйте!
— Ну! Что я... что я каждому... что я каждому произносил?! — Он сказал, но с каким-то трудом. Ведь ему пришлось искать слова! И вместо обычного и естественного: вам говорил, он нашел: каждому произносил.
— Что я вам говорил! — кричу я. — Я молодцом!
— Чудеса! Ты и впрямь... это... как его... м-м... огурцом выглядишь!
Я вижу, с какой натугой он искал слово. Что они, разучились говорить?
— Молодцом! — уверенно говорю я. — Что она, эта медицина, знает?! Я сто раз всем говорил!
Они ошеломлены. Они все обрадованы тем, что я выздоравливаю, что я могу говорить. Но такого темпа, такой прыти никто из них от меня не ожидал. Ведь я же разговариваю вполне нормально. Правда, набор слов у меня пока невелик. Ну, да это дело наживное! Уже кто-то выскочил за дверь. Сейчас врача позовет. Вот вам медицина — чудо. Действительно, что медицина знает?
Говорят почти все, сразу, не слушая друг друга, да и меня тоже. Им сейчас надо выговориться, успокоиться. Они часто не могут найти слов. Самых обыкновенных слов, которые произносили минуту назад. Им приходится совершать обходные маневры, заходить с тыла. И от этого их речь кажется напыщенной и тяжеловесной. Но зато у меня в запасе уже несколько сот слов.
— Мы тут поболтаем с тобой немного, а потом уж жена. Мешать не будем. Хорошо?
— Хорошо, — отвечаю я. — Пусть она придет потом.
— А дети еще не прилетели. Но завтра уж будут наверняка.
В комнату врывается врач.
— Что тут происходит?
— Происходит? — спокойно спрашиваю я. — Мы тут поболтаем немного...
— Как это поболтаем? Да ведь!.. — Он вовремя замолкает.
— Здравствуй! — говорю я. — Здравствуйте!
— Здравствуйте, — отвечает он, все еще ничего не понимая.
Да и никто ничего не понимает. Неважно. Главное — я говорю.
— Да ты, поди, и плясать можешь?
— Ты можешь шею повернуть?
— Шею повернуть?
— Нельзя, — кричит врач. — Да как это повернуть? Вы что-нибудь смыслите в медицине?
— А вот так, — говорит товарищ с работы. — А вот так! — И начинает крутить шеей, вправо, влево, вверх, вниз. Ух и старается! У него, наверное, даже мышцы заболели от такого верчения.
— Пожалуйста! — уже умоляет врач. — Не беспокоите больного. Не волнуйте!
— Пожалуйста, — говорю я. — Повернуть шею?
Я верчу шеей вправо и влево, верчу энергично, как только что мой товарищ. А у него глаза на лоб вылезли от удивления. От удивления и какой-то натуги. Он окаменел. Потом какая-то мысль мелькает в его глазах. Он что-то нашел в своей памяти.
— Вот черт! — говорит он. — Опять шейный радикулит схватил. Полгода не беспокоил.
— Конечно, — говорит кто-то, — ты так крутил шеей, что и сломать ее было недолго.
— Да, да, — соглашается он. — Вот черт!
Он чуть отходит в сторону, нелепый со своей негнущейся шеей. Я осматриваю сразу ставшую непохожей палату, одеяло, под которым спрятано мое тело, тело которое как будто и не принадлежит мне. Две неподвижных руки, вытянутые вдоль него. Друзья перехватывают мой взгляд.
— Руку! Руку! Ты можешь согнуть руку!
Нет, я не могу. Я просто забыл, как это делается.
— Смотри-ка! Вот как это делается. — Один из родственников с силой сжимает руку в локте. Даже пиджак и халат не могут скрыть, как бугром выпирают его мускулы.
Он так и замирает с согнутой рукой.
Потому что, потому что... я тоже сгибаю руку. Правда, бугор мускулов у меня поменьше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Я лежу и мне не хочется вставать. Нет сил встать. Я не могу пошевелить ни одним пальцем. Язык прилип к гортани. Мне ничего не хочется. Даже говорить. Лучше я буду закрывать веки в знак согласия и смотреть, не мигая, в знак отрицания, несогласия. Так будет лучше. Мне становится смешно. Значит, когда я сплю, я со всем согласен? А днем? Нет. Тут что-то не то. Впрочем, это ведь только сейчас. А раньше все было по-другому.
Тишина. Окна. Замерзшее стекло. Всего каких-нибудь два миллиметра. Потом слой холодного воздуха. Снова два миллиметра стекла. А дальше мир. Целый мир! Мир, в котором я жил. Ветер. Снег. Сугробы. Люди. Дома. Холод. Жар. Свет. Тьма. Там — все.
Я рвусь туда, стремлюсь всей душой. Примите меня. Возьмите. Я ваш, ваш! Я никогда не буду своим, я буду теперь только вашим. Да и был ли я когда своим? Наверное, был, потому что меня отличали от других. Каждый отличен. Но я был и вашим, потому что меня принимали, считали своим, не отделяли. Каждый должен быть с кем-то.
Но теперь барьер, стена, молчание.
Мне ни жарко, ни холодно, ни радостно, ни скучно.
Мне — никак.
Я вижу, что стена белая. Белая... Ну и что? На подоконнике стоят в горшках цветы. Пусть стоят. Все равно я даже не знаю, как они называются. Я этого никогда не знал. Срезанные цветы — другое дело. Гладиолусы, астры, флоксы. А названия тех, что стоят в горшках, я почему-то никогда не знал. На стене акварель. Три замерзшие березы и снег. Снег, снег. Ладно. Пусть снег. Что дальше? Ага. Вот шерстяное одеяло. Еще, поди, и верблюжье? Подумаешь... Какая разница...
Что-то еще и еще... Так было, так будет. Мне все безразлично.
Я слышу, что открылась дверь. Кто-то вошел. Я, конечно, даже не поворачиваю головы. Я даже суживаю сектор зрения, но человек все же врывается в него. А, это сосед по площадке! Я знаю его, но не узнаю.
— Здравствуй, — говорит он.
Я пока молчу. Мне все безразлично.
— Здравствуй, — повторяет он. — Ты что, не узнаешь меня?
— Здравствуй, — неожиданно для самого себя отвечаю я.
— Он говорит! — кричит сосед. — Он уже говорит!
Я не знаю, к кому он обращается. Но в дверях какое-то шевеление. Значит, там ждали. Ждали, что я заговорю. Ждали, что я что-нибудь сделаю. Безразлично — что. А я взял и сказал: «Здравствуй».
— Что, что он сказал? — спрашивает кто-то. — Он заговорил?
— Он сказал... он сказал... З-з.
Мучительное удивление появляется на лице соседа. Он не может выговорить такое простое, такое необходимое слово. Я удивлен. Я удивлен дважды. Тем, что он не может выговорить такое простое слово. И еще раз тем, что я сам удивлен этим. Неужели мне не все равно? Раз я удивлен, значит, нет. Странно.
— Он сказал, он сказал...
— Здравствуй, — подсказываю я.
— Да, да, он это самое и сказал, — подтверждает сосед.
Комната наполняется людьми. Эти — с работы. Те — просто знакомые. А вот и родственники. Свояки, сестры жены, племянницы.
— Ну! Что я вам говорил?! — восторженно кричит один.
— А я им говорю...
— Молодец! Встанешь и еще плясать будешь. И на рыбалку, и по грибы.
— Давай, давай, поворачивайся. На работе без тебя все горит.
— Да ты молодцом!
— А, что она, эта медицина, знает?! Я сто раз всем говорил!
— Я говорю вам: здравствуй, — твердо произношу я. Фраза не совсем правильная, но по-другому я сказать не могу.
— Здравствуйте, дядюшка! — Это говорит племянница.
Как хорошо! Теперь у меня есть правильный набор слов.
— Я говорю вам всем: здравствуйте!
— Ну! Что я... что я каждому... что я каждому произносил?! — Он сказал, но с каким-то трудом. Ведь ему пришлось искать слова! И вместо обычного и естественного: вам говорил, он нашел: каждому произносил.
— Что я вам говорил! — кричу я. — Я молодцом!
— Чудеса! Ты и впрямь... это... как его... м-м... огурцом выглядишь!
Я вижу, с какой натугой он искал слово. Что они, разучились говорить?
— Молодцом! — уверенно говорю я. — Что она, эта медицина, знает?! Я сто раз всем говорил!
Они ошеломлены. Они все обрадованы тем, что я выздоравливаю, что я могу говорить. Но такого темпа, такой прыти никто из них от меня не ожидал. Ведь я же разговариваю вполне нормально. Правда, набор слов у меня пока невелик. Ну, да это дело наживное! Уже кто-то выскочил за дверь. Сейчас врача позовет. Вот вам медицина — чудо. Действительно, что медицина знает?
Говорят почти все, сразу, не слушая друг друга, да и меня тоже. Им сейчас надо выговориться, успокоиться. Они часто не могут найти слов. Самых обыкновенных слов, которые произносили минуту назад. Им приходится совершать обходные маневры, заходить с тыла. И от этого их речь кажется напыщенной и тяжеловесной. Но зато у меня в запасе уже несколько сот слов.
— Мы тут поболтаем с тобой немного, а потом уж жена. Мешать не будем. Хорошо?
— Хорошо, — отвечаю я. — Пусть она придет потом.
— А дети еще не прилетели. Но завтра уж будут наверняка.
В комнату врывается врач.
— Что тут происходит?
— Происходит? — спокойно спрашиваю я. — Мы тут поболтаем немного...
— Как это поболтаем? Да ведь!.. — Он вовремя замолкает.
— Здравствуй! — говорю я. — Здравствуйте!
— Здравствуйте, — отвечает он, все еще ничего не понимая.
Да и никто ничего не понимает. Неважно. Главное — я говорю.
— Да ты, поди, и плясать можешь?
— Ты можешь шею повернуть?
— Шею повернуть?
— Нельзя, — кричит врач. — Да как это повернуть? Вы что-нибудь смыслите в медицине?
— А вот так, — говорит товарищ с работы. — А вот так! — И начинает крутить шеей, вправо, влево, вверх, вниз. Ух и старается! У него, наверное, даже мышцы заболели от такого верчения.
— Пожалуйста! — уже умоляет врач. — Не беспокоите больного. Не волнуйте!
— Пожалуйста, — говорю я. — Повернуть шею?
Я верчу шеей вправо и влево, верчу энергично, как только что мой товарищ. А у него глаза на лоб вылезли от удивления. От удивления и какой-то натуги. Он окаменел. Потом какая-то мысль мелькает в его глазах. Он что-то нашел в своей памяти.
— Вот черт! — говорит он. — Опять шейный радикулит схватил. Полгода не беспокоил.
— Конечно, — говорит кто-то, — ты так крутил шеей, что и сломать ее было недолго.
— Да, да, — соглашается он. — Вот черт!
Он чуть отходит в сторону, нелепый со своей негнущейся шеей. Я осматриваю сразу ставшую непохожей палату, одеяло, под которым спрятано мое тело, тело которое как будто и не принадлежит мне. Две неподвижных руки, вытянутые вдоль него. Друзья перехватывают мой взгляд.
— Руку! Руку! Ты можешь согнуть руку!
Нет, я не могу. Я просто забыл, как это делается.
— Смотри-ка! Вот как это делается. — Один из родственников с силой сжимает руку в локте. Даже пиджак и халат не могут скрыть, как бугром выпирают его мускулы.
Он так и замирает с согнутой рукой.
Потому что, потому что... я тоже сгибаю руку. Правда, бугор мускулов у меня поменьше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30