Я боялся идти туда один и предварительно встретился с Сакселем, который тоже был приглашен. Он заехал за мной на такси, и мы остановились по пути, чтобы выпить стаканчик укрепляющего.
– Незачем мне туда ехать, – сказал я.
– Вы испугались?
– Нет, абсолютно. Но мне будет скучно.
– Увидите, это очаровательная женщина. Англарес влюблен в нее; она знает всех медиумов Парижа. Не думаю, что она влюблена в него. По правде говоря, это она его прибрала к рукам, дрянь такая. Как-то раз пригласила его, потому что заинтересовалась одной написанной им статьей, как она объяснила. Он был сражен. С тех пор бегает за ней. А ей, естественно, это лестно.
– Решительно, у меня нет никакого желания идти туда.
– Пойдемте. Правда, у нее очень плохо кормят. Пока неясно – то ли по причине скупости, то ли по причине аскетизма.
Саксель вконец испортил мне настроение своими сплетнями, и я мрачно взошел на красивую виллу в нескольких километрах от Парижа, где гнездилась эта дама. Платить за такси я предоставил Сакселю.
Я сразу же увидел Англареса во всей красе, недалеко от него пять или шесть человек, которых я не смог распознать, пока не был представлен, и, наконец, графиню. Это была довольно красивая женщина, одетая, как мне показалось, очень вызывающе даже для более привычного глаза. Она сказала мне несколько фраз столь уместных, что я смог понять только, что она разбирается в математике, и не произнес ни слова; Саксель, стоя позади меня, ввернул какой-то комплимент. Потом я пил американские напитки из маленьких рюмок. Мы ушли из этого дома очень поздно, и некоторые вещи, которые я там увидел и услышал, все еще немного удивляли меня. Поскольку я начал интересоваться окружающими, я решил: на улице сразу же расспрошу Сакселя. Один из приглашенных, а точнее, один из тех, кого я не смог идентифицировать, довез нас до площади Оперы. Мы прошли вместе остаток пути.
– Этот Сабоден, что сидел напротив нас, – спросил я Сакселя, – он действительно коммунист?
– Да.
Я был этим наивно удивлен. Поделился удивлением со своим спутником.
– Вот еще, что за мысль! Почему бы одному коммунисту не зайти к одной графине? Почему бы двум коммунистам не зайти к одной графине? А почему бы и не дюжине? Это могло бы шокировать только реакционера.
– Графиня – коммунистка?
– По средам, четвергам и субботам. По воскресеньям она слушает проповедь одного священника-еретика, а в остальные дни принимает теософов и разных прочих сектантов, наших врагов. Вчера, например, приходил Эдуард Сальтон.
– Вы прямо ненавидите этого человека!
– Что меня раздражает, так это видеть влюбленного в нее Англареса.
– Разговор чуть было не принял дурной оборот из-за того толстопузого.
– Интересно, почему она пригласила этого мерзавца вместе с нами?
– А кто он?
– Литератор. Тоже коммунист. Но он не хочет допустить, что и мы могли бы быть коммунистами. Он считает, что наши принципы не совпадают с его принципами. По существу же, это вульгарный материалист. Во всяком случае, подлец. Он распускает множество слухов на наш счет.
– Действительно, Саксель, вы все еще не в партии?
– Нет. И Англарес тоже. Мы предпочитаем выжидать. Коммунисты надеются наладить прямую связь с Москвой.
Он добавил:
– Не рассказывайте об этом никому. Об этом никто не должен знать.
– Кому же я стану рассказывать? – Хотя бы Ж.
– Я уже несколько месяцев его не видел.
– И правильно делаете. Еще один ограниченный человек. Он ничего не видит дальше проблем с зарплатой и забастовок. Говорить ему о спиритизме и психоанализе бесполезно: он рассмеется вам в лицо. У него есть работа посерьезней – вот что он вам ответит.
– Как раз это он сказал мне, когда я учил арабский.
– Здесь я с ним согласен. Терпеть не могу арабов. Во-первых, все они педерасты.
Мы почти пришли к моему дому. Перед тем как расстаться, мы решили выпить вместе и уселись на террасе кафе.
– Нас не так уж плохо кормили сегодня, – сказал Саксель, возвращаясь к графине.
– Я в этом ничего не понимаю, – признался я, – мне показалось, что хорошо.
– Вот видите, может быть, как раз здесь мы особенно отличаемся от теософов и прочих аналогичных сект, а также от пацифистов, которые, как правило, вегетарианцы, а также от коммунистов, которые живут бедно, едят плохо и, следовательно, не могут судить о еде; мы не аскеты, как говорил Жорес. Его убили недалеко отсюда. Совпадение.
Из темноты вынырнул нищий с почтовыми открытками. Мрачный, впавший в маразм, он бормотал:
– Смилуйтесь над старым тружеником, смилуйтесь над старым тружеником. Я сорок лет проработал в одной конторе, месье.
– Ну и зря, – сказал Саксель, – видишь, что с тобой случилось.
– У меня было два сына, их убили на войне, месье.
– Они сами были в этом виноваты.
– Почтовую открытку, месье, почтовую открыточку.
– Спасибо, я никогда не посылаю открыток.
– Эй, бродяга, – сказал неожиданно появившийся официант, – оставишь ты этих господ в покое?
– Слушайте, я вас разве звал? – спросил Саксель. А потом старику:
– Выпьете с нами стаканчик, а?
– С величайшим удовольствием, месье, с величайшим удовольствием.
И сел.
Официант, исчезнув на секунду, вернулся с хозяином.
– Мы сожалеем, месье, но мы не можем обслуживать этого…
– Вы принесете ему то, что он закажет, – сказал Саксель.
– Нет, месье. Мне очень жаль, но…
– Какой позор, – воскликнул Саксель, – это такой же человек, как и мы! Он имеет право пить, если его мучает жажда. Революция 89 года по вас плачет, да, по вас с вашим толстым брюхом.
Вокруг нас образовалась толпа; местные проститутки, шоферы такси с соседней стоянки, разные ночные жители – все нас одобряли. Хозяин капитулировал. Нищему принесли стакан красного вина. Жестикулируя в попытке что-то объяснить, он его опрокинул. Нужно было заказывать другой. Он рассказывал нам, как его выставили за дверь конторы, в которой он проработал сорок лет. Саксель попытался втолковать ему некоторые методы классовой борьбы, но старик к своему бывшему хозяину не питал ничего, кроме любви. Сакселю стало противно. Я встал. Саксель тоже встал. А тот не хотел уходить. Он снова и снова начинал рассказывать свою историю. Саксель бросил деньги на стол, и мы ушли.
На следующий день без всякого конкретного повода я направился к площади Республики. Было около полудня. Я заметил Англареса – одного, на террасе знакомого кафе. Он увидел меня и дружески поприветствовал. Я подсел к его столику. Пока я раздумывал, что бы мне выпить, он улыбался сам себе, протирая стекла пенсне. Потом он взглянул на меня – и снова я заметил странное выражение его взгляда, но он тут же изменил его, словно снял маску, и надел пенсне.
– Ну, мой дорогой Трави, что вы думаете о нас? Несколько мгновений я думал, что я могу ответить на такой вопрос, но он снова спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Незачем мне туда ехать, – сказал я.
– Вы испугались?
– Нет, абсолютно. Но мне будет скучно.
– Увидите, это очаровательная женщина. Англарес влюблен в нее; она знает всех медиумов Парижа. Не думаю, что она влюблена в него. По правде говоря, это она его прибрала к рукам, дрянь такая. Как-то раз пригласила его, потому что заинтересовалась одной написанной им статьей, как она объяснила. Он был сражен. С тех пор бегает за ней. А ей, естественно, это лестно.
– Решительно, у меня нет никакого желания идти туда.
– Пойдемте. Правда, у нее очень плохо кормят. Пока неясно – то ли по причине скупости, то ли по причине аскетизма.
Саксель вконец испортил мне настроение своими сплетнями, и я мрачно взошел на красивую виллу в нескольких километрах от Парижа, где гнездилась эта дама. Платить за такси я предоставил Сакселю.
Я сразу же увидел Англареса во всей красе, недалеко от него пять или шесть человек, которых я не смог распознать, пока не был представлен, и, наконец, графиню. Это была довольно красивая женщина, одетая, как мне показалось, очень вызывающе даже для более привычного глаза. Она сказала мне несколько фраз столь уместных, что я смог понять только, что она разбирается в математике, и не произнес ни слова; Саксель, стоя позади меня, ввернул какой-то комплимент. Потом я пил американские напитки из маленьких рюмок. Мы ушли из этого дома очень поздно, и некоторые вещи, которые я там увидел и услышал, все еще немного удивляли меня. Поскольку я начал интересоваться окружающими, я решил: на улице сразу же расспрошу Сакселя. Один из приглашенных, а точнее, один из тех, кого я не смог идентифицировать, довез нас до площади Оперы. Мы прошли вместе остаток пути.
– Этот Сабоден, что сидел напротив нас, – спросил я Сакселя, – он действительно коммунист?
– Да.
Я был этим наивно удивлен. Поделился удивлением со своим спутником.
– Вот еще, что за мысль! Почему бы одному коммунисту не зайти к одной графине? Почему бы двум коммунистам не зайти к одной графине? А почему бы и не дюжине? Это могло бы шокировать только реакционера.
– Графиня – коммунистка?
– По средам, четвергам и субботам. По воскресеньям она слушает проповедь одного священника-еретика, а в остальные дни принимает теософов и разных прочих сектантов, наших врагов. Вчера, например, приходил Эдуард Сальтон.
– Вы прямо ненавидите этого человека!
– Что меня раздражает, так это видеть влюбленного в нее Англареса.
– Разговор чуть было не принял дурной оборот из-за того толстопузого.
– Интересно, почему она пригласила этого мерзавца вместе с нами?
– А кто он?
– Литератор. Тоже коммунист. Но он не хочет допустить, что и мы могли бы быть коммунистами. Он считает, что наши принципы не совпадают с его принципами. По существу же, это вульгарный материалист. Во всяком случае, подлец. Он распускает множество слухов на наш счет.
– Действительно, Саксель, вы все еще не в партии?
– Нет. И Англарес тоже. Мы предпочитаем выжидать. Коммунисты надеются наладить прямую связь с Москвой.
Он добавил:
– Не рассказывайте об этом никому. Об этом никто не должен знать.
– Кому же я стану рассказывать? – Хотя бы Ж.
– Я уже несколько месяцев его не видел.
– И правильно делаете. Еще один ограниченный человек. Он ничего не видит дальше проблем с зарплатой и забастовок. Говорить ему о спиритизме и психоанализе бесполезно: он рассмеется вам в лицо. У него есть работа посерьезней – вот что он вам ответит.
– Как раз это он сказал мне, когда я учил арабский.
– Здесь я с ним согласен. Терпеть не могу арабов. Во-первых, все они педерасты.
Мы почти пришли к моему дому. Перед тем как расстаться, мы решили выпить вместе и уселись на террасе кафе.
– Нас не так уж плохо кормили сегодня, – сказал Саксель, возвращаясь к графине.
– Я в этом ничего не понимаю, – признался я, – мне показалось, что хорошо.
– Вот видите, может быть, как раз здесь мы особенно отличаемся от теософов и прочих аналогичных сект, а также от пацифистов, которые, как правило, вегетарианцы, а также от коммунистов, которые живут бедно, едят плохо и, следовательно, не могут судить о еде; мы не аскеты, как говорил Жорес. Его убили недалеко отсюда. Совпадение.
Из темноты вынырнул нищий с почтовыми открытками. Мрачный, впавший в маразм, он бормотал:
– Смилуйтесь над старым тружеником, смилуйтесь над старым тружеником. Я сорок лет проработал в одной конторе, месье.
– Ну и зря, – сказал Саксель, – видишь, что с тобой случилось.
– У меня было два сына, их убили на войне, месье.
– Они сами были в этом виноваты.
– Почтовую открытку, месье, почтовую открыточку.
– Спасибо, я никогда не посылаю открыток.
– Эй, бродяга, – сказал неожиданно появившийся официант, – оставишь ты этих господ в покое?
– Слушайте, я вас разве звал? – спросил Саксель. А потом старику:
– Выпьете с нами стаканчик, а?
– С величайшим удовольствием, месье, с величайшим удовольствием.
И сел.
Официант, исчезнув на секунду, вернулся с хозяином.
– Мы сожалеем, месье, но мы не можем обслуживать этого…
– Вы принесете ему то, что он закажет, – сказал Саксель.
– Нет, месье. Мне очень жаль, но…
– Какой позор, – воскликнул Саксель, – это такой же человек, как и мы! Он имеет право пить, если его мучает жажда. Революция 89 года по вас плачет, да, по вас с вашим толстым брюхом.
Вокруг нас образовалась толпа; местные проститутки, шоферы такси с соседней стоянки, разные ночные жители – все нас одобряли. Хозяин капитулировал. Нищему принесли стакан красного вина. Жестикулируя в попытке что-то объяснить, он его опрокинул. Нужно было заказывать другой. Он рассказывал нам, как его выставили за дверь конторы, в которой он проработал сорок лет. Саксель попытался втолковать ему некоторые методы классовой борьбы, но старик к своему бывшему хозяину не питал ничего, кроме любви. Сакселю стало противно. Я встал. Саксель тоже встал. А тот не хотел уходить. Он снова и снова начинал рассказывать свою историю. Саксель бросил деньги на стол, и мы ушли.
На следующий день без всякого конкретного повода я направился к площади Республики. Было около полудня. Я заметил Англареса – одного, на террасе знакомого кафе. Он увидел меня и дружески поприветствовал. Я подсел к его столику. Пока я раздумывал, что бы мне выпить, он улыбался сам себе, протирая стекла пенсне. Потом он взглянул на меня – и снова я заметил странное выражение его взгляда, но он тут же изменил его, словно снял маску, и надел пенсне.
– Ну, мой дорогой Трави, что вы думаете о нас? Несколько мгновений я думал, что я могу ответить на такой вопрос, но он снова спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30