Геренский испытывал большую симпатию к этому двадцативосьмилетнему парню. Для него Смилов был олицетворением нового поколения в милиции, – поколения людей, сильных духом и телом, образованных, интеллигентных. Они были аккуратны, деловиты, но без скованности, учтивы без раболепия, инициативны без панибратства.
Закончив юридический факультет, Смилов попросился в уголовный розыск. Геренский, когда-то попавший сюда по одному из комсомольских наборов, наблюдал – вначале с удивлением, потом с уважением, – сколько желания, увлеченности, ума вкладывает доброволец в любое дело. Будучи заместителем начальника управления, подполковник через год-другой понял, что из Смилова может получиться замечательный криминалист. То, что Любомир Смилов как-то незаметно стал правой рукой Геренского, никого не удивило: подполковник знал толк в людях. Естественно, между ними давно установились своеобразные приятельские отношения, выходящие за узкие служебные рамки. Их разговоры порою могли бы позабавить человека, ценящего юмор. Геренский обычно подтрунивал над чрезмерным пристрастием помощника к спорту. Смилов в свою очередь намекал, что человек, которому едва за сорок, еще не старик, что любовь к классической литературе не должна вытеснять из сердца все другие виды любви, коих неисчислимое множество, и прежде всего любовь к физическому совершенству.
– Приветствую, шеф. Вы точны, как ваши двойники в детективных романах, – шутливо откозырял Смилов и показал на часы. – Сейчас из-за поворота вынесется на роскошной машине бессердечная Даракчиева.
– Женщине не грех опоздать.
– Такая женщина не опаздывает. А вот и она! Машина, которая остановилась у ворот дачи, будто только что съехала с обложки западного журнала.
Зинаида Даракчиева оказалась подтянутой, прекрасно сохранившейся дамой средних лет. Ее стройной крепкой фигуре чуть-чуть недоставало женственности – так выглядят энергичные особы, которым приходится рассчитывать в жизни лишь на самих себя. Она не блистала красотой, однако сочетание темных волос, зеленых глаз и великолепного загара придавало ей большое очарование. На ней было неброское легкое платье идеального покроя, без намека на вычурность.
Геренский пожал ей руку.
– Позвольте принести вам свои соболезнования.
– Спасибо, – сказала она. – Я видела вас утром на похоронах, но подумала, что, вероятно, вы сослуживец моего мужа.
– Не совсем. Я из милиции. Подполковник Александр Геренский. – Он поклонился. – Веду расследование обстоятельств смерти вашего супруга. А это мой помощник, капитан Смилов.
– Я уже имела удовольствие познакомиться с капитаном, – вежливо улыбнулась Даракчиева.
…У дверей в гостиную хозяйка остановилась, как будто не могла решиться войти туда, где всего лишь два дня назад был отравлен ее муж. Потом решительным движением взялась за ручку, распахнула широко дверь и пригласила:
– Прошу вас!
Они уселись в широкие удобные кресла.
– Прошу извинить меня, – нарушила молчание Даракчиева, – после возвращения из Варны я еще не была здесь и потому не знаю, чем вас угостить.
– Если можно, минеральную воду. Или лимонад, – попросил подполковник.
– Посмотрю в холодильнике. Обычно он набит до отказа. Они не успели его опустошить.
Женщина встала и ушла на кухню, а Геренский с удивлением отметил, сколько ненависти и презрения можно вложить в такое короткое слово «они».
На низком столике Даракчиева оставила свои перчатки и сумку. Не теряя времени, Смилов быстрыми, но спокойными движениями вытаскивал оттуда содержимое: красивый носовой платок, золотистую зажигалку, пачку «Кента», фломастер, изящную пудреницу, два тюбика губной помады, тушь, паспорт, связку ключей, внушительную пачку банкнотов. Затем все с той же ловкостью, которой позавидовал бы профессиональный фокусник, он все вновь убрал в сумку.
Даракчиева вернулась с запотевшей бутылкой лимонада и тремя фужерами.
– Сожалею, что вынужден вас беспокоить, – начал Геренский, сделав глоток. – Что делать, служба у нас такова, что иногда приходится разговаривать с людьми в самый неподходящий момент. – Он умолк, ожидая, что Даракчиева что-то ответит. Но она молчала, и тогда он продолжал: – Я не буду вас расспрашивать о самом преступлении. Ибо тогда вы находились в Варне.
– На Золотых песках, – поправила она.
– Да, на Золотых песках. Мне интересно другое. Кто, по вашему мнению, был заинтересован в смерти вашего мужа?
Она вытащила из сумки пачку «Кента», начала разминать в пальцах сигарету. Потом спохватилась, протянула сигареты им. Они не воспользовались любезностью – Смилов вообще не курил, а Геренский предпочитал отечественные.
– Могу ли я говорить откровенно? – спросила она, поглядывая на капитана, который уже начал писать в блокноте.
– Естественно. – Геренский поднес зажигалку к ее сигарете. – Только так вы сможете помочь следствию.
– Не буду разыгрывать из себя убитую скорбью вдову. Заявляю сразу и недвусмысленно: мой муж был законченным подонком, – произнесла она отчетливо. – Вижу, мои слова вас шокируют, товарищ Геренский. Увы, я говорю правду. Абсолютный подонок. Не было порока, не было гнусности, которые отсутствовали бы в его репертуаре. Жестокость, разврат, алчность, шантаж, подлость – вот вам портрет моего мужа.
– Очень странно. Все, кто был здесь в пятницу, в один голос называют его чуть ли не ангелом. Говорят, он был хорошо воспитан, тактичен, выдержан…
– Красивые манеры – это всего лишь маскарад. Своим поведением он хотел подчеркнуть разницу между собой и окружающими. Потому что питал презрение ко всему человеческому роду, включая и своих приятелей.
– Хорошо, вернемся к моему первоначальному вопросу. Кто из гостей был заинтересован в его смерти?
– По-моему, нет человека, который, общаясь с моим мужем, тайно не желал бы его смерти. Впрочем, есть одно исключение… Никифор, наш сын. Он настолько отличается от своего папочки, что Георгий всю жизнь лицемерил перед ним. Нет, не из-за отцовских чувств. Георгий откровенно боялся сына. Потому что я воспитала его честным человеком. Слава богу, он не пошел в отца.
В разговор вмешался Любомир Смилов:
– Извините, почему вы сказали «есть одно исключение»? А сами вы?
– Может быть, это ужасно, но и я не исключение. Видите ли, я не хотела его смерти, но и скорбеть не могу. Он был подонком во всем, со всеми, включая и меня. Постарайтесь понять меня. Последние семь лет – как вам сказать? – у нас… не было… ну… нормальных супружеских отношений. Семья была для него благовидным фасадом, и только. Вы не поверите, но он запирался в спальне с этой Дарговой, а меня отправлял спать в другую комнату. Доходило до того, что он предлагал мне проявить благосклонность к разным своим дружкам, даже к старикам, если надеялся на какую-то выгоду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Закончив юридический факультет, Смилов попросился в уголовный розыск. Геренский, когда-то попавший сюда по одному из комсомольских наборов, наблюдал – вначале с удивлением, потом с уважением, – сколько желания, увлеченности, ума вкладывает доброволец в любое дело. Будучи заместителем начальника управления, подполковник через год-другой понял, что из Смилова может получиться замечательный криминалист. То, что Любомир Смилов как-то незаметно стал правой рукой Геренского, никого не удивило: подполковник знал толк в людях. Естественно, между ними давно установились своеобразные приятельские отношения, выходящие за узкие служебные рамки. Их разговоры порою могли бы позабавить человека, ценящего юмор. Геренский обычно подтрунивал над чрезмерным пристрастием помощника к спорту. Смилов в свою очередь намекал, что человек, которому едва за сорок, еще не старик, что любовь к классической литературе не должна вытеснять из сердца все другие виды любви, коих неисчислимое множество, и прежде всего любовь к физическому совершенству.
– Приветствую, шеф. Вы точны, как ваши двойники в детективных романах, – шутливо откозырял Смилов и показал на часы. – Сейчас из-за поворота вынесется на роскошной машине бессердечная Даракчиева.
– Женщине не грех опоздать.
– Такая женщина не опаздывает. А вот и она! Машина, которая остановилась у ворот дачи, будто только что съехала с обложки западного журнала.
Зинаида Даракчиева оказалась подтянутой, прекрасно сохранившейся дамой средних лет. Ее стройной крепкой фигуре чуть-чуть недоставало женственности – так выглядят энергичные особы, которым приходится рассчитывать в жизни лишь на самих себя. Она не блистала красотой, однако сочетание темных волос, зеленых глаз и великолепного загара придавало ей большое очарование. На ней было неброское легкое платье идеального покроя, без намека на вычурность.
Геренский пожал ей руку.
– Позвольте принести вам свои соболезнования.
– Спасибо, – сказала она. – Я видела вас утром на похоронах, но подумала, что, вероятно, вы сослуживец моего мужа.
– Не совсем. Я из милиции. Подполковник Александр Геренский. – Он поклонился. – Веду расследование обстоятельств смерти вашего супруга. А это мой помощник, капитан Смилов.
– Я уже имела удовольствие познакомиться с капитаном, – вежливо улыбнулась Даракчиева.
…У дверей в гостиную хозяйка остановилась, как будто не могла решиться войти туда, где всего лишь два дня назад был отравлен ее муж. Потом решительным движением взялась за ручку, распахнула широко дверь и пригласила:
– Прошу вас!
Они уселись в широкие удобные кресла.
– Прошу извинить меня, – нарушила молчание Даракчиева, – после возвращения из Варны я еще не была здесь и потому не знаю, чем вас угостить.
– Если можно, минеральную воду. Или лимонад, – попросил подполковник.
– Посмотрю в холодильнике. Обычно он набит до отказа. Они не успели его опустошить.
Женщина встала и ушла на кухню, а Геренский с удивлением отметил, сколько ненависти и презрения можно вложить в такое короткое слово «они».
На низком столике Даракчиева оставила свои перчатки и сумку. Не теряя времени, Смилов быстрыми, но спокойными движениями вытаскивал оттуда содержимое: красивый носовой платок, золотистую зажигалку, пачку «Кента», фломастер, изящную пудреницу, два тюбика губной помады, тушь, паспорт, связку ключей, внушительную пачку банкнотов. Затем все с той же ловкостью, которой позавидовал бы профессиональный фокусник, он все вновь убрал в сумку.
Даракчиева вернулась с запотевшей бутылкой лимонада и тремя фужерами.
– Сожалею, что вынужден вас беспокоить, – начал Геренский, сделав глоток. – Что делать, служба у нас такова, что иногда приходится разговаривать с людьми в самый неподходящий момент. – Он умолк, ожидая, что Даракчиева что-то ответит. Но она молчала, и тогда он продолжал: – Я не буду вас расспрашивать о самом преступлении. Ибо тогда вы находились в Варне.
– На Золотых песках, – поправила она.
– Да, на Золотых песках. Мне интересно другое. Кто, по вашему мнению, был заинтересован в смерти вашего мужа?
Она вытащила из сумки пачку «Кента», начала разминать в пальцах сигарету. Потом спохватилась, протянула сигареты им. Они не воспользовались любезностью – Смилов вообще не курил, а Геренский предпочитал отечественные.
– Могу ли я говорить откровенно? – спросила она, поглядывая на капитана, который уже начал писать в блокноте.
– Естественно. – Геренский поднес зажигалку к ее сигарете. – Только так вы сможете помочь следствию.
– Не буду разыгрывать из себя убитую скорбью вдову. Заявляю сразу и недвусмысленно: мой муж был законченным подонком, – произнесла она отчетливо. – Вижу, мои слова вас шокируют, товарищ Геренский. Увы, я говорю правду. Абсолютный подонок. Не было порока, не было гнусности, которые отсутствовали бы в его репертуаре. Жестокость, разврат, алчность, шантаж, подлость – вот вам портрет моего мужа.
– Очень странно. Все, кто был здесь в пятницу, в один голос называют его чуть ли не ангелом. Говорят, он был хорошо воспитан, тактичен, выдержан…
– Красивые манеры – это всего лишь маскарад. Своим поведением он хотел подчеркнуть разницу между собой и окружающими. Потому что питал презрение ко всему человеческому роду, включая и своих приятелей.
– Хорошо, вернемся к моему первоначальному вопросу. Кто из гостей был заинтересован в его смерти?
– По-моему, нет человека, который, общаясь с моим мужем, тайно не желал бы его смерти. Впрочем, есть одно исключение… Никифор, наш сын. Он настолько отличается от своего папочки, что Георгий всю жизнь лицемерил перед ним. Нет, не из-за отцовских чувств. Георгий откровенно боялся сына. Потому что я воспитала его честным человеком. Слава богу, он не пошел в отца.
В разговор вмешался Любомир Смилов:
– Извините, почему вы сказали «есть одно исключение»? А сами вы?
– Может быть, это ужасно, но и я не исключение. Видите ли, я не хотела его смерти, но и скорбеть не могу. Он был подонком во всем, со всеми, включая и меня. Постарайтесь понять меня. Последние семь лет – как вам сказать? – у нас… не было… ну… нормальных супружеских отношений. Семья была для него благовидным фасадом, и только. Вы не поверите, но он запирался в спальне с этой Дарговой, а меня отправлял спать в другую комнату. Доходило до того, что он предлагал мне проявить благосклонность к разным своим дружкам, даже к старикам, если надеялся на какую-то выгоду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28