Подойдя к соседской комнате, он услышал легкий храп – там еще не вставали. Делать нечего – надо ждать, когда проснутся.
Зыков побрился, умылся, наодеколонился, и тут дверь у соседа хлопнула. Он выглянул в коридор, увидел встрепанного Митю, направлявшегося к нему с неполным стаканом в руке.
– Здорово, пьяница! – приветствовал его Митя.
– От такого слышу, – добродушно отвечал Зыков.
– На-ка поправься, да продолжим.
Зыков водку выпил, крякнул и сказал:
– Мне нынче в ночь вкалывать.
– Идем-идем, какая ночь? Тут, как за Полярным обручем, – сплошной день.
У Зыкова возникли зыбкие догадки насчет Саши и Мити еще тогда, когда он увидел синие от татуировки руки Саши. Поэтому он спросил, проверяя себя:
– А ты видал, каково за Полярным-то кругом? Митя посмотрел на него и сказал нахально:
– Я только лысого ежа не видал. Там, как у тебя на роже, – сверху светло, внизу темно.
Зыков не успел обидеться. Митя одной рукой отнял у него пустой стакан, другой обнял за шею, притянул к себе, нос к носу, и заговорил жарко и притворно, как артист или цыганка, с придыханием:
– Ходишь ты по крутой горе, ты слышишь? Счастье по пять пудов по пяткам бьется, в руки не дается, ты понимаешь? На лице твоем печаль и скука, ты слышишь? А сама ты… – Он оборвал себя и нормальным голосом сказал: – Не обижайся, Костя, вот рука. А на пару мы с тобой – ни одна стерва не устоит.
Этот молодой, но все угадывающий Митя одновременно и раздражал Зыкова, и располагал к себе.
– Язык у тебя, – скривясь, сказал Зыков.
– Знаю – помело, – быстро согласился Митя, и они пошли в комнату, где за столом сидели невеселые Шальнев и Балакин.
Так как выпивки оставалось по ничтожной норме, а из всей компании самым бодрым был Зыков, ему и выпало снова отправиться в ресторан.
И само собой получилось, что уже часам к четырем он понял: на работу сегодня лучше не показываться. Но без замены никак нельзя, и Зыков поехал на квартиру к своему сменщику. Тот вошел в положение – сам иной раз просил о том же, – и Зыков, вернувшись, с легкой душой продолжил начатое…
И закружило Зыкова на две недели. Он и на работу ходил вполпьяна, а трое его собутыльников, можно сказать, трезвыми не бывали.
Как-то вечером пожаловала рыженькая Агриппина. Шальнев к себе в комнату ее не пустил, говорили в прихожей, и Агриппина ушла, расстроенная видом Игоря Андреевича.
Когда на следующий день Зыков проснулся, он вышел в прихожую. Из комнаты соседа доносились громкие голоса. Зыков притаился.
– Не будь жлобом, – сказал Саша.
– Мы так не договаривались, – зло ответил Митя.
– А теперь договоримся.
– Чего это я должен от себя отрывать? – не соглашался Митя. – В благодетели лезешь?
– Не твое дело. Тебе трех пока хватит.
– А если не дам?
– Не финти, Чистый! – нервно, с угрозой крикнул Саша. – Забыл, кто я и кто ты?
– Смотри – не пожалеть бы, – смиряясь, но все же по-прежнему зло произнес Митя.
– Заткнись, надоело! Сказано – и ша. Давай!
Зыкову почудился шелест бумаг, но дальше подслушивать он побоялся и поспешил в ванную. Это было вовремя: в квартиру вошел Игорь Андреевич с двумя полными сумками в руках – он вернулся из магазина… Все опохмелились, и опять закрутилось пьяное колесо.
Так прошла неделя, началась вторая. Во вторник, 3 июля, Зыков предложил всем сходить в баню, попариться с веником. И тут между ним и Сашей произошел такой разговор.
– В баню мы не пойдем, но вот насчет помыться ты прав, – сказал Саша.
– А что? – удивился Зыков. – Оченно даже помогает – похлестаться веничком. От головы оттягивает.
– Оно так, да сердце больное, пару не выдерживает… Но ты вот что купи-ка нам белья… Ну, трусы, майки, носки покрасивше. Можно?
– Отчего же? Конечно, можно.
Саша дал денег, и Зыков съездил в Военторг на Невском, купил все, что надо. Саша и Митя мылись в ванной, а Зыков собирался в баню и про себя рассуждал: чудной народ – не понимают своей пользы. Какое это мытье – в ванне? Как в корыте… И насчет сердца ерунда. Непохоже, чтоб у таких мотор барахлил. Водку хлещут, как за плечо бросают, а пару вдруг испугались.
Но окончательно странными показались Зыкову гости соседа на следующий день, в среду. Саша позвал его к себе и сказал:
– Васильич, не в службу, а в дружбу… Нам с Митей костюмчики новые надо купить, а идти неохота. Морды опухшие – стыд. Сделаешь?
– Можно, да не ровен час мерка не сойдется.
– Чего ей не сойтись? Размеры мы знаем: мне – пятьдесят четвертый, рост второй, ему – пятьдесят второй, рост четвертый.
– Ну а цвет? Матерьял?
– Это все равно, лишь бы неодинаковые. И не синий и не светлый. И подороже. Саша отсчитал пятьсот рублей.
– Вот, хватит?
– За две сотни хороший костюм достать можно.
– Ну на твой вкус…
Когда Зыков в универмаге выбрал два костюма и, не примеряя, попросил выписать на них квитанцию и завернуть, продавщица посмотрела на него как-то удивленно, даже опасливо. Тут-то Зыков и подумал, что гости Шальнева – люди все же очень непонятные, а может быть, и такие же малахольные, как сам Шальнев. Но он успокоил себя, что всяк по-своему с ума сходит. Да и морды у них вправду опухшие, со стороны глянуть – как только что из вытрезвителя.
Саша и Митя, надев обновки, остались довольны. Костюмы были чехословацкие, модно сшитые, чистошерстяные. У Саши коричневый в синеватую клетку, у Мити мышиного цвета.
Оставшиеся деньги – сотню с рублями – Саша подарил Зыкову.
А ровно через неделю, 11 июля, часов в девять утра (Зыков как раз вернулся с ночной смены), Саша постучался к нему, вошел в комнату и попросил спуститься на улицу, поймать машину лучше не такси, а «левую», можно даже грузовую. Ехать, мол, до Колпина, и пассажир шофера не обидит. И машину желательно подогнать прямо к подъезду, во двор. Саша, между прочим, побрился, оставил лишь усики, которые выглядели вполне подходящими, а борода у него так и не отросла до подобающих размеров, потому что времени было мало.
Зыков нанял черную «Волгу», поднялся за Сашей, потом вместе с ним спустился. Они обнялись внизу на прощание, Саша сказал: «Не поминай лихом», сел в машину и уехал.
Как он простился с Шальневым и Митей, Зыков не видел, но с Митей скорее всего без слез, потому что в последние дни, после того подслушанного разговора, они меж собой мирных, а тем более дружеских бесед и за чаркой не вели, а трезвые и подавно, будто черная кошка между ними пробежала. Митя и зубоскалить перестал, ходил туча тучей, только глазами злыми поблескивал, а Саша недобро усмехался, глядя на него.
Митя отбыл тем же манером, с помощью Зыкова, через два дня, 14 июля. И тоже в сторону Колпина.
Шальнев после отъезда Саши сделался сам не свой. Ничего не ел. От выпивки отказывался категорически. И не спал совсем. Только курил и кашлял, кашлял и курил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51