– поразилась Мэкси.
После ее беседы с Каттером у него в офисе прошло несколько дней, и она была убеждена, что матери уже все известно.
– Нет. Так, что-то весьма неопределенное. Мне показалось, что ему хочется избежать этого разговора. Из-за этого-то я и решила выяснить, что же все-таки происходит. Не витает ли чего-то в воздухе, что мне следует знать, поскольку это касается вас обоих.
– «В воздухе»? Ты хочешь сказать, возникли у меня проблемы с Каттером или нет? Да?
– Совершенно верно. – И Лили подлила Мэкси еще чаю.
– У нас с ним небольшая ссора, мама. Он считает, что я трачу чересчур много денег, а я убеждена, что не могу тратить ни цента меньше, если рассчитывать на будущий успех. Если я перестану сейчас вкладывать деньги в журнал, то все первоначальные издержки полетят в тартарары. Поступать так, как я считаю правильным, или вообще от всего отказаться – другого выбора нет, а этого он не может понять, как я ни старалась. Отец бы сразу со мной согласился. Да, я признаю, что не была с Каттером особенно тактична, даже грубила ему, но, мама, он ведь ничего не понимает в журналах! У него образ мыслей типично уолл-стритовский: лишь бы баланс сходился. Это и понятно, он же всю жизнь занимался банковскими инвестициями, но говорить с ним об издательских делах невозможно. Если бы отец…
– Мэксим, твой отец умер. Твоя ссора с Каттером вызвана твоей личной к нему неприязнью. Это лишенное всякой логики слепое чувство доставляет мне много горя. Между тем он весьма сведущий человек и заинтересован в том, чтобы понять тебя.
– Мама, дело совсем не в моей…
– Минутку, Мэкси. Дай мне докончить. Я старалась разгадать причину твоего глубокого… антагонизма… по отношению к Каттеру. Уверена, что кто бы ни появился в моей жизни после твоего отца, он вызвал бы у тебя такие же чувства. Ты всегда была отцовой дочкой. И тебе от этого не избавиться.
В голосе Лили зазвучала прежняя знакомая горечь, которую обычно она умудрялась держать под контролем: этот голос лучше всяких слов сказал Мэкси, что мать считает само собой разумеющимся, что, как и раньше, должна получать все, что ей хочется, – и никто не вправе ей перечить.
– Ты просто не представляешь себе, как много значит для меня этот человек, – продолжала Лили. – А если все-таки представляешь, хотя в это и верится с трудом, то тебе нет до зтого дела. Мне пятьдесят, Мэкси, а в январе будет пятьдесят один. Уверена, ты считаешь, что я уже слишком стара, чтобы иметь какие-то там чувства. В двадцать девять чем может казаться тебе мой возраст, когда у тебя самой вся жизнь впереди, и та, что уже прошла, не была вроде бы такой уж тусклой? И сможешь ли ты, в свои двадцать девять, даже отдаленно догадываться о моих подлинных переживаниях.
– Бога ради, мама, пятьдесят – это еще не вечер! И я не настолько глупа, чтобы полагать, что у тебя нет сердца и тела. Хоть в этом ты должна мне церить. Может быть, тебе в моем возрасте пятьдесят и казались глубокой старостью, но времена меняются! – В возбуждении Мэкси так резко отставила чашку с чаем, что Лили всю передернуло от звука тонко звякнувшего фарфора.
– Хорошо, пусть времена изменились, но только в принципе. Человеческая природа остается прежней, – настаивала на своем Лили. – И природа эта заставляет тебя считать собственную мать безнадежной мумией. Такое отношение неизбежно, хотя, видит Бог, ты сама пыталась избежать того же в своих отношениях с Анжеликой, и пока что успешно. Ты до такой степени непредсказуема, что она может вполне участвовать в твоей жизни и тебе кажется это вполне само собой разумеющимся. Она как бы хвост твоей кометы. Но учти, Мэксим, придет день – и она будет считать тебя такой же древней мумией.
– Постой, при чем тут Анжелика? – обиделась Мэкси. – Мне казалось, ты хочешь поговорить о том, что я трачу чересчур много денег на «Би-Би».
– Придет день, Мэксим, и ты на себе почувствуешь, каково это – оставаться вечно молодой, тогда как твое тело стареет, несмотря на все твои усилия остановить бег времени. – Лили говорила, словно дочь уже не ответила ей. – Вот я смотрю на фотомодели в журналах мод и думаю: да, сейчас вы все, но через двадцать лет на эти фото будет невыносимо смотреть. Быть красивой в прошлом – о, это пожизненное заключение, а не благо. Знать, что ты потеряла то замечательное, которое было частью тебя самой…
– Мама, перестань себя заводить. Ты красива сейчас, ты была красива и такой же останешься всегда. Но какое это все имеет отношение к нашему чаепитию?
– Мне следовало бы знать, что этот разговор будет бесполезен, – вздохнула Лили, поправляя гладкий тяжелый шиньон. – Я пыталась объяснить тебе кое-то насчет себя и Каттера, но твоя толстокожесть, как всегда, затрудняет мою задачу. А теперь, Мэксим, скажи мне, во что обойдется этот твой журнал?
– Точной суммы я не смогу назвать… пока. Ведь если все будет хорошо, сумма будет одна, а если нет – совсем другая.
– Хорошо, а сколько ты уже истратила денег?
– Сумма расходов составит где-то около пяти миллионов на ближайшие полгода.
– Да? И что, это, по-твоему, нормально? Еще до того как точно станет известно, что выйдет из новой затеи?
– Абсолютно нормально. Это даже меньше, чем у других. Вот Морт Цукерман. В «Атлантик» он вложил восемь миллионов и в течение, по крайней мере, года не рассчитывает на получение прибыли. А сколько вложил Ганнет в «Ю-Эс-Эй Тудэй»? И это при том, что его издает не кто-нибудь, а сама Кэти Блэнк. Ну и наконец, ты же сама знаешь, что на «Стиль» ушло целое состояние, прежде чем он стал на ноги…
– Пощади меня, Мэксим! Когда ты начинаешь забрасывать меня цифрами, я просто умираю. Совсем как твой отец, но ты просто попугайничаешь, а он, по крайней мере, знал, что делает. В общем, с тех пор как ты вернулась из Европы, «Эмбервилл пабликейшнс» лишилась пяти миллионов долларов.
– Да, мама. Не стану скрывать, это лишь начало. Но обещаю, что результат тебя не разочарует!
Если бы Лили повнимательнее пригляделась к лицу дочери, она увидела бы в нем то же выражение упрямой решимости, какое бывало у Зэкари.
– Обещаешь… – Лили пожала плечами с еле уловимой иронией. – Что ж, я больше не буду ни о чем беспокоиться. Хочешь еще чаю?
– Нет, мама, спасибо. Мне, правда, надо уже ехать обратно в офис.
– Понимаю, дорогая. Передай Анжелике мои наилучшие пожелания. Если она в следующую субботу свободна, то учти, у меня билеты на балет на дневной спектакль.
– Уверена, что она будет просто счастлива, – произнесла Мэкси, целуя мать на прощание.
Опять они не поняли друг друга. Как и всегда, послушать Лили, так во всем виновата только она, Мэксим: и толстокожа, и Каттера не ценит, и папенькина дочка, да еще хочет, чтобы мать вникала в ее работу. В общем, ты, Мэксим, слишком уж многого ждешь от своей матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
После ее беседы с Каттером у него в офисе прошло несколько дней, и она была убеждена, что матери уже все известно.
– Нет. Так, что-то весьма неопределенное. Мне показалось, что ему хочется избежать этого разговора. Из-за этого-то я и решила выяснить, что же все-таки происходит. Не витает ли чего-то в воздухе, что мне следует знать, поскольку это касается вас обоих.
– «В воздухе»? Ты хочешь сказать, возникли у меня проблемы с Каттером или нет? Да?
– Совершенно верно. – И Лили подлила Мэкси еще чаю.
– У нас с ним небольшая ссора, мама. Он считает, что я трачу чересчур много денег, а я убеждена, что не могу тратить ни цента меньше, если рассчитывать на будущий успех. Если я перестану сейчас вкладывать деньги в журнал, то все первоначальные издержки полетят в тартарары. Поступать так, как я считаю правильным, или вообще от всего отказаться – другого выбора нет, а этого он не может понять, как я ни старалась. Отец бы сразу со мной согласился. Да, я признаю, что не была с Каттером особенно тактична, даже грубила ему, но, мама, он ведь ничего не понимает в журналах! У него образ мыслей типично уолл-стритовский: лишь бы баланс сходился. Это и понятно, он же всю жизнь занимался банковскими инвестициями, но говорить с ним об издательских делах невозможно. Если бы отец…
– Мэксим, твой отец умер. Твоя ссора с Каттером вызвана твоей личной к нему неприязнью. Это лишенное всякой логики слепое чувство доставляет мне много горя. Между тем он весьма сведущий человек и заинтересован в том, чтобы понять тебя.
– Мама, дело совсем не в моей…
– Минутку, Мэкси. Дай мне докончить. Я старалась разгадать причину твоего глубокого… антагонизма… по отношению к Каттеру. Уверена, что кто бы ни появился в моей жизни после твоего отца, он вызвал бы у тебя такие же чувства. Ты всегда была отцовой дочкой. И тебе от этого не избавиться.
В голосе Лили зазвучала прежняя знакомая горечь, которую обычно она умудрялась держать под контролем: этот голос лучше всяких слов сказал Мэкси, что мать считает само собой разумеющимся, что, как и раньше, должна получать все, что ей хочется, – и никто не вправе ей перечить.
– Ты просто не представляешь себе, как много значит для меня этот человек, – продолжала Лили. – А если все-таки представляешь, хотя в это и верится с трудом, то тебе нет до зтого дела. Мне пятьдесят, Мэкси, а в январе будет пятьдесят один. Уверена, ты считаешь, что я уже слишком стара, чтобы иметь какие-то там чувства. В двадцать девять чем может казаться тебе мой возраст, когда у тебя самой вся жизнь впереди, и та, что уже прошла, не была вроде бы такой уж тусклой? И сможешь ли ты, в свои двадцать девять, даже отдаленно догадываться о моих подлинных переживаниях.
– Бога ради, мама, пятьдесят – это еще не вечер! И я не настолько глупа, чтобы полагать, что у тебя нет сердца и тела. Хоть в этом ты должна мне церить. Может быть, тебе в моем возрасте пятьдесят и казались глубокой старостью, но времена меняются! – В возбуждении Мэкси так резко отставила чашку с чаем, что Лили всю передернуло от звука тонко звякнувшего фарфора.
– Хорошо, пусть времена изменились, но только в принципе. Человеческая природа остается прежней, – настаивала на своем Лили. – И природа эта заставляет тебя считать собственную мать безнадежной мумией. Такое отношение неизбежно, хотя, видит Бог, ты сама пыталась избежать того же в своих отношениях с Анжеликой, и пока что успешно. Ты до такой степени непредсказуема, что она может вполне участвовать в твоей жизни и тебе кажется это вполне само собой разумеющимся. Она как бы хвост твоей кометы. Но учти, Мэксим, придет день – и она будет считать тебя такой же древней мумией.
– Постой, при чем тут Анжелика? – обиделась Мэкси. – Мне казалось, ты хочешь поговорить о том, что я трачу чересчур много денег на «Би-Би».
– Придет день, Мэксим, и ты на себе почувствуешь, каково это – оставаться вечно молодой, тогда как твое тело стареет, несмотря на все твои усилия остановить бег времени. – Лили говорила, словно дочь уже не ответила ей. – Вот я смотрю на фотомодели в журналах мод и думаю: да, сейчас вы все, но через двадцать лет на эти фото будет невыносимо смотреть. Быть красивой в прошлом – о, это пожизненное заключение, а не благо. Знать, что ты потеряла то замечательное, которое было частью тебя самой…
– Мама, перестань себя заводить. Ты красива сейчас, ты была красива и такой же останешься всегда. Но какое это все имеет отношение к нашему чаепитию?
– Мне следовало бы знать, что этот разговор будет бесполезен, – вздохнула Лили, поправляя гладкий тяжелый шиньон. – Я пыталась объяснить тебе кое-то насчет себя и Каттера, но твоя толстокожесть, как всегда, затрудняет мою задачу. А теперь, Мэксим, скажи мне, во что обойдется этот твой журнал?
– Точной суммы я не смогу назвать… пока. Ведь если все будет хорошо, сумма будет одна, а если нет – совсем другая.
– Хорошо, а сколько ты уже истратила денег?
– Сумма расходов составит где-то около пяти миллионов на ближайшие полгода.
– Да? И что, это, по-твоему, нормально? Еще до того как точно станет известно, что выйдет из новой затеи?
– Абсолютно нормально. Это даже меньше, чем у других. Вот Морт Цукерман. В «Атлантик» он вложил восемь миллионов и в течение, по крайней мере, года не рассчитывает на получение прибыли. А сколько вложил Ганнет в «Ю-Эс-Эй Тудэй»? И это при том, что его издает не кто-нибудь, а сама Кэти Блэнк. Ну и наконец, ты же сама знаешь, что на «Стиль» ушло целое состояние, прежде чем он стал на ноги…
– Пощади меня, Мэксим! Когда ты начинаешь забрасывать меня цифрами, я просто умираю. Совсем как твой отец, но ты просто попугайничаешь, а он, по крайней мере, знал, что делает. В общем, с тех пор как ты вернулась из Европы, «Эмбервилл пабликейшнс» лишилась пяти миллионов долларов.
– Да, мама. Не стану скрывать, это лишь начало. Но обещаю, что результат тебя не разочарует!
Если бы Лили повнимательнее пригляделась к лицу дочери, она увидела бы в нем то же выражение упрямой решимости, какое бывало у Зэкари.
– Обещаешь… – Лили пожала плечами с еле уловимой иронией. – Что ж, я больше не буду ни о чем беспокоиться. Хочешь еще чаю?
– Нет, мама, спасибо. Мне, правда, надо уже ехать обратно в офис.
– Понимаю, дорогая. Передай Анжелике мои наилучшие пожелания. Если она в следующую субботу свободна, то учти, у меня билеты на балет на дневной спектакль.
– Уверена, что она будет просто счастлива, – произнесла Мэкси, целуя мать на прощание.
Опять они не поняли друг друга. Как и всегда, послушать Лили, так во всем виновата только она, Мэксим: и толстокожа, и Каттера не ценит, и папенькина дочка, да еще хочет, чтобы мать вникала в ее работу. В общем, ты, Мэксим, слишком уж многого ждешь от своей матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154