Его рубашка была и без того мокрая, теперь она облепила его тело и холод пробирал его до кости. Ему нужно было зайти в дом, но мысль о том, чтобы постучаться в чьи-нибудь двери была ему невыносима. Оставалось только одно место. Наверх, в церковь. У Троуэра там припасены дрова и он сможет обогреться. И в церкви он сможет помолиться и понять, почему Господь оставил его. Господи, разве не тебе я служил изо всех моих сил?
Преподобный Троуэр открыл дверь церкви и медленно, боязливо зашел внутрь. Его ужасала мысль о встрече с Гостем после того, как его миссия столь бесславно провалилась. Потому что вина лежала на нем самом, теперь ему было это ясно. Сатана не должен был обладать над ним такой властью, чтобы так вот выгнать из дома. Рукоположенный священник, действующий как посланник Господа и следующий указаниям, данным ангелом — Сатана просто не мог выкинуть его из дома, да еще так, что он только потом стал понимать, что происходит.
Он сбросил свое пальто, затем свой сюртук. В церкви было жарко. Должно быть, огонь в камине горел дольше, чем он предполагал. Или, возможно, ему было жарко от стыда.
Не могло быть так, что Сатана оказался сильнее Господа. Единственно возможным объяснением было то, что сам Троуэр был слишком слаб. Его подвело то, что он не был достаточно крепок в вере.
Троуэр встал на колени перед алтарем и принялся выкрикивать имя Господа. «Прости меня за неверие мое!», кричал он. «В руках у меня был нож, но Сатана встал передо мной и я утратил силу!». Он прочел покаянную литанию, перечисляя до полного изнеможения все поражения, которые претерпел за этот день.
И только тогда, когда глаза его покраснели от плача, и голос ослабел и охрип, он осознал, когда именно вера оставила его. Это произошло, когда он стоял в комнате Алвина и пытался добиться, чтобы мальчик объяснил, в чем его вера, на что тот отвечал измывательством над Божьими таинствами. «Как он может сидеть на том, что безгранично?» Хотя Троуэр и отмахнулся от этого вопроса, сочтя его результатом невежества и порочности, вопрос этот тем не менее засел у него в сознании и принялся подтачивать твердыню его веры. Веши, которые всю жизнь оставались для него неоспоримыми, внезапно были подвергнуты сомнению вопросами невежественного мальчика. «Он похитил мою веру», сказал Троуэр. «Я вошел в его комнату человеком Господа и вышел усомнившимся».
«Это уж точно», произнес голос позади него. Голос, который был ему знаком.
Голос, который сейчас, в момент своего унижения, он одновременно и боялся и жаждал услышать. О, прости меня, утешь меня, мой Гость, друг мой! Прости, но и накажи меня ужасным гневом Бога ревнивого. «Наказать тебя?», спросил Гость. «Как же я могу наказать тебя, являющегося столь превосходным образцом гуманизма?» «Я не могу быть образцом», жалко пролепетал Троуэр. «Ты всего на всего человек», сказал Гость. «По чьему образу и подобию ты был сделан? Я послал тебя в этот дом, чтобы принести туда мое слово, и вместо этого они едва не обратили тебя в свою веру. И как же мне называть тебя теперь? Еретиком? Или всего лишь скептиком?» «Христианином!», вскричал Троуэр. «Прости меня и назови опять христианином!»
«В твоей руке был нож, но ты опустил его».
«Но я не хотел!»
«Слаб, слаб, слаб, слаб, слаб…» — каждый раз, повторяя это слово, Гость произносил его все медленнее и медленнее, пока оно не стало звучать как песня. И распевая его, он начал обходить церковь. Он не бежал, но шел очень быстро, много быстрей, чем мог идти обычный человек. «Слаб, слаб…» Он двигался так быстро, что Троуэр должен был поворачиваться, чтобы не потерять его из виду. Теперь уже Гость шел не по полу. Он несся по стенам с проворством и легкостью таракана, затем еще быстрее, пока не стал смутной тенью, и Троуэр перестал следить за ним. Священник оперся об алтарь, лицом к пустым скамьям, смотря на то, как Гость появлялся снова, снова и снова. Понемногу Троуэр начал замечать, что Гость меняет обличье и вытягивается, как длинное тонкое животное, ящерица или сверкающий яркой чешуей аллигатор, становится все длиннее и длиннее, пока в конце концов тело Гостя не превратилось в длинного, опоясавшего всю церковь огромного червя, зажавшего свой хвост между зубов.
И Троуэр понял, как он мал и ничтожен в сравнении с этим великолепным существом, сверкающим тысячью различных цветов, вспыхивающим огненными блестками, вдыхающим тьму и выдыхающим свет. Я поклоняюсь тебе! — беззвучно вскричал он. Никто кроме тебя не нужен мне! Подари мне поцелуй, полный своей любви, чтобы я мог ощутить ее величие!
Внезапно Гость остановился и громадные челюсти приблизились к нему. Не для того, чтобы расправиться с ним, потому что Троуэр знал, что недостоин даже быть пожранным этим прекрасным созданием. Он увидел, в каком ужасном положении находится человек: он увидел, что на самом деле он висит над адскими безднами, как паук на тонкой нити, и единственной причиной, почему Господь не позволяет ему упасть, является та, что он не достоин разрушения. Бог не может ненавидеть его. Он столь мерзок, что Бог презирает его. Троуэр посмотрел в глаза Гостя, и его охватило отчаяние. Потому что в них не было ни любви, ни прошения, ни гнева, ни порицания. Глаза эти были абсолютно пусты. Чешуйки слепили его, брызжа искрами внутреннего огня. Но в глазах не было и следа огня. Они даже не были черными. Они совершенно отсутствовали здесь, их ужасающая пустота дрожала, не на секунду не оставаясь неподвижной, и Троуэр знал, что видит в этих глазах свое собственное отражение, что именно он и является никчемной пустотой и продолжать свое существование для него означает бесполезную трату пространства, занимаемого им, и единственный оставшийся для него выход — исчезнуть, раствориться, чтобы мир смог, очистившись от него, прийти к тому состоянию, в котором он находился б, если бы преподобный Троуэр никогда не появлялся на этот свет.
Молитва Троуэра разбудила Армора. Он лежал, свернувшись, у камина. Может быть, он растопил камин чересчур жарко, но ему было это необходимо, чтобы промерзшие кости могли отойти. Ведь когда он зашел в церковь, его рубашка превратилась в ледяной футляр. Потраченный уголь он может возместить священнику потом.
Он хотел сразу же подать голос, чтобы преподобный Троуэр знал о его присутствии, но когда он услышал слова этой молитвы, то не знал, что и сказать. Троуэр говорил о ножах и артериях и о том, как нужно истреблять врагов Господних. Через минуту ему стало ясно: Троуэр ходил в дом на холме не для того, чтобы спасти мальчика, а для того, чтобы убить его! Что же это творится, думал Армор, если муж-христианин бьет свою жену, жена-христианка наводит порчу на своего мужа, а христианский священник замышляет убийство и молит о прошении за то, что это убийство ему не удалось совершить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Преподобный Троуэр открыл дверь церкви и медленно, боязливо зашел внутрь. Его ужасала мысль о встрече с Гостем после того, как его миссия столь бесславно провалилась. Потому что вина лежала на нем самом, теперь ему было это ясно. Сатана не должен был обладать над ним такой властью, чтобы так вот выгнать из дома. Рукоположенный священник, действующий как посланник Господа и следующий указаниям, данным ангелом — Сатана просто не мог выкинуть его из дома, да еще так, что он только потом стал понимать, что происходит.
Он сбросил свое пальто, затем свой сюртук. В церкви было жарко. Должно быть, огонь в камине горел дольше, чем он предполагал. Или, возможно, ему было жарко от стыда.
Не могло быть так, что Сатана оказался сильнее Господа. Единственно возможным объяснением было то, что сам Троуэр был слишком слаб. Его подвело то, что он не был достаточно крепок в вере.
Троуэр встал на колени перед алтарем и принялся выкрикивать имя Господа. «Прости меня за неверие мое!», кричал он. «В руках у меня был нож, но Сатана встал передо мной и я утратил силу!». Он прочел покаянную литанию, перечисляя до полного изнеможения все поражения, которые претерпел за этот день.
И только тогда, когда глаза его покраснели от плача, и голос ослабел и охрип, он осознал, когда именно вера оставила его. Это произошло, когда он стоял в комнате Алвина и пытался добиться, чтобы мальчик объяснил, в чем его вера, на что тот отвечал измывательством над Божьими таинствами. «Как он может сидеть на том, что безгранично?» Хотя Троуэр и отмахнулся от этого вопроса, сочтя его результатом невежества и порочности, вопрос этот тем не менее засел у него в сознании и принялся подтачивать твердыню его веры. Веши, которые всю жизнь оставались для него неоспоримыми, внезапно были подвергнуты сомнению вопросами невежественного мальчика. «Он похитил мою веру», сказал Троуэр. «Я вошел в его комнату человеком Господа и вышел усомнившимся».
«Это уж точно», произнес голос позади него. Голос, который был ему знаком.
Голос, который сейчас, в момент своего унижения, он одновременно и боялся и жаждал услышать. О, прости меня, утешь меня, мой Гость, друг мой! Прости, но и накажи меня ужасным гневом Бога ревнивого. «Наказать тебя?», спросил Гость. «Как же я могу наказать тебя, являющегося столь превосходным образцом гуманизма?» «Я не могу быть образцом», жалко пролепетал Троуэр. «Ты всего на всего человек», сказал Гость. «По чьему образу и подобию ты был сделан? Я послал тебя в этот дом, чтобы принести туда мое слово, и вместо этого они едва не обратили тебя в свою веру. И как же мне называть тебя теперь? Еретиком? Или всего лишь скептиком?» «Христианином!», вскричал Троуэр. «Прости меня и назови опять христианином!»
«В твоей руке был нож, но ты опустил его».
«Но я не хотел!»
«Слаб, слаб, слаб, слаб, слаб…» — каждый раз, повторяя это слово, Гость произносил его все медленнее и медленнее, пока оно не стало звучать как песня. И распевая его, он начал обходить церковь. Он не бежал, но шел очень быстро, много быстрей, чем мог идти обычный человек. «Слаб, слаб…» Он двигался так быстро, что Троуэр должен был поворачиваться, чтобы не потерять его из виду. Теперь уже Гость шел не по полу. Он несся по стенам с проворством и легкостью таракана, затем еще быстрее, пока не стал смутной тенью, и Троуэр перестал следить за ним. Священник оперся об алтарь, лицом к пустым скамьям, смотря на то, как Гость появлялся снова, снова и снова. Понемногу Троуэр начал замечать, что Гость меняет обличье и вытягивается, как длинное тонкое животное, ящерица или сверкающий яркой чешуей аллигатор, становится все длиннее и длиннее, пока в конце концов тело Гостя не превратилось в длинного, опоясавшего всю церковь огромного червя, зажавшего свой хвост между зубов.
И Троуэр понял, как он мал и ничтожен в сравнении с этим великолепным существом, сверкающим тысячью различных цветов, вспыхивающим огненными блестками, вдыхающим тьму и выдыхающим свет. Я поклоняюсь тебе! — беззвучно вскричал он. Никто кроме тебя не нужен мне! Подари мне поцелуй, полный своей любви, чтобы я мог ощутить ее величие!
Внезапно Гость остановился и громадные челюсти приблизились к нему. Не для того, чтобы расправиться с ним, потому что Троуэр знал, что недостоин даже быть пожранным этим прекрасным созданием. Он увидел, в каком ужасном положении находится человек: он увидел, что на самом деле он висит над адскими безднами, как паук на тонкой нити, и единственной причиной, почему Господь не позволяет ему упасть, является та, что он не достоин разрушения. Бог не может ненавидеть его. Он столь мерзок, что Бог презирает его. Троуэр посмотрел в глаза Гостя, и его охватило отчаяние. Потому что в них не было ни любви, ни прошения, ни гнева, ни порицания. Глаза эти были абсолютно пусты. Чешуйки слепили его, брызжа искрами внутреннего огня. Но в глазах не было и следа огня. Они даже не были черными. Они совершенно отсутствовали здесь, их ужасающая пустота дрожала, не на секунду не оставаясь неподвижной, и Троуэр знал, что видит в этих глазах свое собственное отражение, что именно он и является никчемной пустотой и продолжать свое существование для него означает бесполезную трату пространства, занимаемого им, и единственный оставшийся для него выход — исчезнуть, раствориться, чтобы мир смог, очистившись от него, прийти к тому состоянию, в котором он находился б, если бы преподобный Троуэр никогда не появлялся на этот свет.
Молитва Троуэра разбудила Армора. Он лежал, свернувшись, у камина. Может быть, он растопил камин чересчур жарко, но ему было это необходимо, чтобы промерзшие кости могли отойти. Ведь когда он зашел в церковь, его рубашка превратилась в ледяной футляр. Потраченный уголь он может возместить священнику потом.
Он хотел сразу же подать голос, чтобы преподобный Троуэр знал о его присутствии, но когда он услышал слова этой молитвы, то не знал, что и сказать. Троуэр говорил о ножах и артериях и о том, как нужно истреблять врагов Господних. Через минуту ему стало ясно: Троуэр ходил в дом на холме не для того, чтобы спасти мальчика, а для того, чтобы убить его! Что же это творится, думал Армор, если муж-христианин бьет свою жену, жена-христианка наводит порчу на своего мужа, а христианский священник замышляет убийство и молит о прошении за то, что это убийство ему не удалось совершить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69