Знакомый боец из Петиного батальона мелькнул в окне, я окликнула его.
– Сковородникова? Сейчас сообразим…
Петя торопливо вышел из ворот, мы поздоровались и пошли по набережной, к Сфинксам.
– Катя, мы сегодня уходим, – сказал он. – Я очень рад.
Он замолчал. Он был взволнован.
– Никто не думал. Мы должны были на днях отправиться в учебный поход. Но, очевидно, положение изменилось.
Я кивнула. Раненые в последнее время поступали из–под Луги – нетрудно было догадаться о том, что положение изменилось.
– Я написал письма, – продолжал он и стал рыться в сумке. – И хотел просить вас… Вот это не нужно посылать.
Он достал конверт, не заклеенный, ненаписанный, и протянул его мне.
– Это – Петьке. Вы ему отдадите, если меня…
Он хотел сказать «убьют», даже губы сложил, и вдруг улыбнулся по–детски.
– Понятно, не сейчас отдадите, а так – лет через десять.
– Саня никогда не стал бы писать таких писем.
– У него нет сына.
Должно быть, у меня немного дрогнуло лицо, потому что он испугался – подумал, что обидел меня… Мы остановились, и он крепко взял меня за руку.
– Что же Саня? Где он?
– Не знаю.
– Я писал ему на ППС, но не получил ответа. Все равно – он живив, и с ним ничего не случится.
– Почему?
Он помолчал.
– Верю, что не случится. Помните, он говорил: «Небо меня не подведет. Вот за землю я не ручаюсь».
И правда, Саня так говорил. Но это было давно, а теперь, во время войны, как–то пусто прозвучали эти слова.
– А это отцу. – Петя достал из сумки второе письмо. – Если он жив.
Видите, все такие письма, что никак не пошлешь почтой, – добавил он горько. – Работы мои возьмут в Русский музей. Я уже сговорился.
Я даже руками всплеснула.
– Да нет, это просто так, – поспешно сказал Петя, не потому, что могут убить, а вообще. И Косточкин сделал то же, и Лифшиц, и Назаров.
Это были художники.
– Мало ли что может случиться… Да не со мной же, господи, – добавил он уже нетерпеливо. – Или вы думаете, что Москву бомбят, а Ленинград так и не тронут?
Я этого не думала. Но он так распорядился всеми своими делами, как будто в глубине души и не надеялся на возвращение.
– Нам еще кажется, что мы – одно, а война – другое, – задумчиво сказал он. – А на самом деле…
В конце концов, он стал совать мне свои часы, но тут уж я возмутилась и стала так ругать его, что он засмеялся и положил часы обратно.
– Чудачка, мне же выдали новые, с компасом, – сказал он. – Ведь вы знаете, Катя, кто я? Младший лейтенант, – пожалуйста, не шутите!
Не знаю, когда он успел получить младшего лейтенанта, – он всего–то был в армии месяц. Но он сказал, что еще в академии прошел курс и числился командиром запаса.
Мы дошли до Сфинксов и, как всегда, остановились у того места, где почему–то был снят парапет и кусок сломанных перил болтался на талях. Вздохнув, Петя уставился на Сфинксов – прощался? Длинный, подняв голову, стоял он, и что–то орлиное было в этом худом профиле с гордо прикрытыми, рассеянными глазами. «Плевал он на эту смерть», как рассказывал мне потом, через много дней, командир его батальона. Как ни странно, но именно в этот день, прощаясь с Петей у Сфинксов, я почувствовала эту гордость, это презрение.
Он знал, что я всегда считала Петеньку за сына. Но, наверно, нужно было еще раз сказать ему об этом всеми словами. Расставаясь, непременно нужно говорить все слова – уж кому–кому, а мне–то пора было этому научиться! Но я почему–то не сказала ему и, вернувшись домой, сразу же пожалела об этом.
Он снова взял меня за руки, поцеловал руки, мы крепко обнялись, и он чуть слышно сказал:
– Сестра…
Я проводила его до института и пешком пошла на Петроградскую, хотя чувствовала усталость после бессонной ночи.
Жарко было, свежий асфальт у Ростральных колонн плавился и оседал под ногами. Легкий запах смолы доносился от барок, стоявших за Биржевым мостом, и Нева, великолепная, просторная, не шла, а шествовала, раскинувшись на две такие же великолепные, просторные Невы, именно там, где это было прекрасно. И странно, дико было подумать о том, что в какой–нибудь сотне километров отсюда немецкие солдаты, обливаясь потом, со звериной энергией рвутся к этим зданиям, к этому праздничному летнему сиянию Невы, к этому новому, молодому скверу между Биржевым и Дворцовым мостами.
Но пока еще тихо, спокойно было вокруг, в сквере играли дети, и старый сторож с металлическим прутиком в руке шел по дорожке, останавливаясь время от времени, чтобы наколоть на прутик бумажку.
Глава 6.
ТЕПЕРЬ МЫ РАВНЫ.
Как прежде я помнила по числам все наши встречи с Саней, так же теперь я запомнила, и, кажется, навсегда, те дни, когда получала от него письма. Второе письмо, если не считать записочки, в которой он называл меня «Пира–Полейкин», я получила 7 августа – день, который потом долго снился мне и как–то участвовал в тех мучительных снах, за которые я даже сердилась на себя, как будто за сны можно сердиться.
Я ночевала дома, не в госпитале, и рано утром пошла разыскивать Розалию Наумовну, потому что квартира оставалась пустая. Я нашла ее во дворе: трое мальчиков стояли перед ней, и она учила их разводить краску.
– Слишком густо так же плохо, как и слишком жидко, – говорила она. – Где доска? Воробьев, не чешись. Попробуйте на доске. Не все сразу.
По инерции она и со мной заговорила деловым тоном:
– Противопожарное мероприятие: окраска чердаков и других деревянных верхних частей строений. Огнеупорный состав. Учу детей красить.
– Розалия Наумовна, – спросила я робко, – вы еще не скоро вернетесь домой? Мне должны позвонить.
Я ждала звонка из Русского музея. Петины работы давно были упакованы, но за ними почему–то не присылали.
– Через час. Пойду с детьми на чердак, задам каждому урок и буду свободна. Катя, да что же это я! – сказала она живо и всплеснула руками. – Вам же письмо, письмо! У меня руки в краске, тащите!
Я залезла к ней в карман и вытащила письмо от Сани…
Как всегда, я сначала пробежала письмо, чтобы поскорее узнать, что с Саней ничего не случилось, потом стала читать еще раз, уже медленно, каждое слово.
«Помнишь ли ты Гришу Трофимова? – писал он уже в конце, прощаясь. – Когда–то мы вместе с ним распыляли над озерами парижскую зелень. Вчера мы его похоронили».
Я плохо помнила Гришу Трофимова, он сразу же куда–то улетел, едва я приехала в Саратов, и я вовсе не знала, что он служит в одном полку с Саней. Но Варя, несчастная Варя мигом представилась мне – и письмо выпало из рук, листочки разлетелись.
…Пора было ехать в госпиталь, но я зачем–то побрела домой, совсем забыв, что отдала Розалии Наумовне ключ от квартиры. На лестнице меня встретила «научная няня» и сразу стала жаловаться, что никак не может устроиться – никто не берет, потому что «не хватает питания», и что одна домработница поступила в Трест зеленых насаждений, а ей уже не под силу, и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
– Сковородникова? Сейчас сообразим…
Петя торопливо вышел из ворот, мы поздоровались и пошли по набережной, к Сфинксам.
– Катя, мы сегодня уходим, – сказал он. – Я очень рад.
Он замолчал. Он был взволнован.
– Никто не думал. Мы должны были на днях отправиться в учебный поход. Но, очевидно, положение изменилось.
Я кивнула. Раненые в последнее время поступали из–под Луги – нетрудно было догадаться о том, что положение изменилось.
– Я написал письма, – продолжал он и стал рыться в сумке. – И хотел просить вас… Вот это не нужно посылать.
Он достал конверт, не заклеенный, ненаписанный, и протянул его мне.
– Это – Петьке. Вы ему отдадите, если меня…
Он хотел сказать «убьют», даже губы сложил, и вдруг улыбнулся по–детски.
– Понятно, не сейчас отдадите, а так – лет через десять.
– Саня никогда не стал бы писать таких писем.
– У него нет сына.
Должно быть, у меня немного дрогнуло лицо, потому что он испугался – подумал, что обидел меня… Мы остановились, и он крепко взял меня за руку.
– Что же Саня? Где он?
– Не знаю.
– Я писал ему на ППС, но не получил ответа. Все равно – он живив, и с ним ничего не случится.
– Почему?
Он помолчал.
– Верю, что не случится. Помните, он говорил: «Небо меня не подведет. Вот за землю я не ручаюсь».
И правда, Саня так говорил. Но это было давно, а теперь, во время войны, как–то пусто прозвучали эти слова.
– А это отцу. – Петя достал из сумки второе письмо. – Если он жив.
Видите, все такие письма, что никак не пошлешь почтой, – добавил он горько. – Работы мои возьмут в Русский музей. Я уже сговорился.
Я даже руками всплеснула.
– Да нет, это просто так, – поспешно сказал Петя, не потому, что могут убить, а вообще. И Косточкин сделал то же, и Лифшиц, и Назаров.
Это были художники.
– Мало ли что может случиться… Да не со мной же, господи, – добавил он уже нетерпеливо. – Или вы думаете, что Москву бомбят, а Ленинград так и не тронут?
Я этого не думала. Но он так распорядился всеми своими делами, как будто в глубине души и не надеялся на возвращение.
– Нам еще кажется, что мы – одно, а война – другое, – задумчиво сказал он. – А на самом деле…
В конце концов, он стал совать мне свои часы, но тут уж я возмутилась и стала так ругать его, что он засмеялся и положил часы обратно.
– Чудачка, мне же выдали новые, с компасом, – сказал он. – Ведь вы знаете, Катя, кто я? Младший лейтенант, – пожалуйста, не шутите!
Не знаю, когда он успел получить младшего лейтенанта, – он всего–то был в армии месяц. Но он сказал, что еще в академии прошел курс и числился командиром запаса.
Мы дошли до Сфинксов и, как всегда, остановились у того места, где почему–то был снят парапет и кусок сломанных перил болтался на талях. Вздохнув, Петя уставился на Сфинксов – прощался? Длинный, подняв голову, стоял он, и что–то орлиное было в этом худом профиле с гордо прикрытыми, рассеянными глазами. «Плевал он на эту смерть», как рассказывал мне потом, через много дней, командир его батальона. Как ни странно, но именно в этот день, прощаясь с Петей у Сфинксов, я почувствовала эту гордость, это презрение.
Он знал, что я всегда считала Петеньку за сына. Но, наверно, нужно было еще раз сказать ему об этом всеми словами. Расставаясь, непременно нужно говорить все слова – уж кому–кому, а мне–то пора было этому научиться! Но я почему–то не сказала ему и, вернувшись домой, сразу же пожалела об этом.
Он снова взял меня за руки, поцеловал руки, мы крепко обнялись, и он чуть слышно сказал:
– Сестра…
Я проводила его до института и пешком пошла на Петроградскую, хотя чувствовала усталость после бессонной ночи.
Жарко было, свежий асфальт у Ростральных колонн плавился и оседал под ногами. Легкий запах смолы доносился от барок, стоявших за Биржевым мостом, и Нева, великолепная, просторная, не шла, а шествовала, раскинувшись на две такие же великолепные, просторные Невы, именно там, где это было прекрасно. И странно, дико было подумать о том, что в какой–нибудь сотне километров отсюда немецкие солдаты, обливаясь потом, со звериной энергией рвутся к этим зданиям, к этому праздничному летнему сиянию Невы, к этому новому, молодому скверу между Биржевым и Дворцовым мостами.
Но пока еще тихо, спокойно было вокруг, в сквере играли дети, и старый сторож с металлическим прутиком в руке шел по дорожке, останавливаясь время от времени, чтобы наколоть на прутик бумажку.
Глава 6.
ТЕПЕРЬ МЫ РАВНЫ.
Как прежде я помнила по числам все наши встречи с Саней, так же теперь я запомнила, и, кажется, навсегда, те дни, когда получала от него письма. Второе письмо, если не считать записочки, в которой он называл меня «Пира–Полейкин», я получила 7 августа – день, который потом долго снился мне и как–то участвовал в тех мучительных снах, за которые я даже сердилась на себя, как будто за сны можно сердиться.
Я ночевала дома, не в госпитале, и рано утром пошла разыскивать Розалию Наумовну, потому что квартира оставалась пустая. Я нашла ее во дворе: трое мальчиков стояли перед ней, и она учила их разводить краску.
– Слишком густо так же плохо, как и слишком жидко, – говорила она. – Где доска? Воробьев, не чешись. Попробуйте на доске. Не все сразу.
По инерции она и со мной заговорила деловым тоном:
– Противопожарное мероприятие: окраска чердаков и других деревянных верхних частей строений. Огнеупорный состав. Учу детей красить.
– Розалия Наумовна, – спросила я робко, – вы еще не скоро вернетесь домой? Мне должны позвонить.
Я ждала звонка из Русского музея. Петины работы давно были упакованы, но за ними почему–то не присылали.
– Через час. Пойду с детьми на чердак, задам каждому урок и буду свободна. Катя, да что же это я! – сказала она живо и всплеснула руками. – Вам же письмо, письмо! У меня руки в краске, тащите!
Я залезла к ней в карман и вытащила письмо от Сани…
Как всегда, я сначала пробежала письмо, чтобы поскорее узнать, что с Саней ничего не случилось, потом стала читать еще раз, уже медленно, каждое слово.
«Помнишь ли ты Гришу Трофимова? – писал он уже в конце, прощаясь. – Когда–то мы вместе с ним распыляли над озерами парижскую зелень. Вчера мы его похоронили».
Я плохо помнила Гришу Трофимова, он сразу же куда–то улетел, едва я приехала в Саратов, и я вовсе не знала, что он служит в одном полку с Саней. Но Варя, несчастная Варя мигом представилась мне – и письмо выпало из рук, листочки разлетелись.
…Пора было ехать в госпиталь, но я зачем–то побрела домой, совсем забыв, что отдала Розалии Наумовне ключ от квартиры. На лестнице меня встретила «научная няня» и сразу стала жаловаться, что никак не может устроиться – никто не берет, потому что «не хватает питания», и что одна домработница поступила в Трест зеленых насаждений, а ей уже не под силу, и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185