Сперва я волновалась и чувствовала, что бледна, но только что он спросил низким, вежливым голосом: «Чем могу служить?», как все мое волнение пропало. Потом оно вернулось, но это было уже другое, азартное волнение, от которого не помнишь себя и становится холодно и приятно.
– Летчик Григорьев представил вам проект поисковой экспедиции, – начала я, – и сперва было решено, что она состоится. Но вчера…
Он внимательно слушал меня. Он был так удивительно похож на свой портрет, тысячу раз печатавшийся в газетах и журналах, что у меня было странное чувство, как будто я разговариваю не с ним самим, а с его портретом.
– Нет, – возразил он, когда я спросила, думает ли и он, что не стоит заниматься розысками пропавших капитанов, – но мы внимательно взвесили все «за» и «против» и решили, что подобные поиски заранее обречены на неудачу. В самом деле: во–первых, места, указанные в проекте, более или менее изучены за последние годы, и, однако, до сих пор не было обнаружено никаких следов экспедиции «Святой Марии»; во–вторых, от Северной Земли до устья Пясины более тысячи километров, и организовать поиски на таком расстоянии – это очень сложная задача. Наконец – и это самое главное – у меня нет уверенности, что экспедицию вашего отца следует искать именно в этом районе.
– Нет никаких сомнений, что именно в этом, – возразила я энергично.
– Почему?
– Потому что… – Я вдруг забыла все доказательства, хотя еще в приемной повторила их еще раз и даже сосчитала на пальцах. – Потому что…
Он смотрел на меня и ждал. У него были совершенно светлые глаза, а борода черная, и он хладнокровно смотрел на меня и ждал. Это была страшная минута.
– Во–первых, это видно по дневникам штурмана, – сказала я немного дрожащим голосом. – Помните, он приводит слова отца: «Если безнадежные обстоятельства заставят меня покинуть корабль, я пойду к земле, которую мы открыли». Во–вторых… – И я вынула из портфеля фотографии, которые оставил мне Саня. – Вот взгляните… Здесь написано – «Шхуна „Святая Мария“. Этот багор найден на Таймыре.
– Положим. Но почему не допустить, что он принадлежал партии штурмана, который двумя месяцами раньше оставил шхуну?
– Потому что штурман… Где у вас карта? – спросила я, хотя огромная карта Арктики висела над письменным столом и я все время смотрела на нее, но, должно быть, не видела от волнения. – Он шел по дрейфующему льду и совсем в другом направлении. Можно? Я взяла указку и влезла на стул, потому что с полу мне было не достать до мыса Флора. – Вот как он шел. Он вернулся в Архангельск с экспедицией лейтенанта Седова. Но пойдем дальше, – продолжала я, чувствуя, что мне становится холодно и что я снова бледнею, но теперь уже от воодушевления. – Вы говорите, что от Северной Земли до устья Пясины – изученные места и странно, что до сих пор никто не наткнулся на следы экспедиции хотя бы случайно. А Русанов? Сколько лет прошло до тех пор, как были найдены остатки его снаряжения? И где же? В тех местах, куда ходили суда и тысячу раз бывали люди. А этот матрос Амундсена, которого нашли на Диксоне в трех километрах от станции?
Я тогда не знала, что могила этого матроса (его звали Тиссен) находится у портовой столовой и что каждый, кто после обеда отправляется на полярную станцию, проходит тот путь, который оставалось пройти Тиссену, то есть путь от жизни до смерти.
– Нет, дело не в том, что это изученные места, а в том, что отца никогда не искали. Вот его путь: от 79 градуса 35 минут широты между 86–м и 87–м меридианами к Русским островам, архипелагу Норденшельда. Потом, вероятно после долгих блужданий, от мыса Стерлегова к устью Пясины. Здесь старый ненец нашел лодку, поставленную на нарты. Потом к Енисею, потому что Енисей – это была единственная надежда встретить людей и помощь.
Я соскочила со стула. Он гладил бороду и смотрел на меня – кажется, с любопытством.
– Вы так уверены?
– Да. Не может быть иначе. Что же предлагает Григорьев? Ледокольный пароход «Пахтусов» направляется к Северной Земле для научных работ. Это гидрографическая экспедиция, верно?
– Да.
– Отлично. Дорогой он устраивает в нескольких местах базы для двух–трех поисковых партий. Григорьев считает, что нужны только две партии, по три человека в каждой. Мне кажется, что нужны три или моторный бот вместо третьей. Они пойдут мористой стороной прибрежных островов, а «Пахтусов» тем временем будет работать где–нибудь поблизости, так что от него можно будет почти не отрываться.
Я остановилась, потому что начальник Главсевморпути засмеялся и встал. Он обошел стол и сел рядом со мною.
– Да вы настоящая дочка капитана Татаринова, – весело сказал он. – Географ?
– Геолог.
– На котором курсе?
Я отвечала, что давно уже окончила университет и уже два года, как работаю в Башкирском геологическом управлении.
– У вас есть сестры, братья?
– Нет, я одна.
– А мать?
– Умерла.
Он деликатно помолчал некоторое время, потом вернулся к Саниному проекту.
– Конечно, все это далеко не так просто, – задумчиво сказал он. – Но не невозможно… Моторный бот тут, конечно, ни при чем. А вот Григорьева, очевидно, придется вызвать. Где он?
– В Заполярье.
У меня сердце стало биться и биться, и зачем–то я еще раз сказала:
– В Заполярье.
Он лукаво посмотрел на меня.
– Вот возьмем и вызовем, – с детским удовольствием повторил он, и я поняла, что Ч. рассказал ему обо мне и Сане. – Как вы полагаете, ведь он же нам тут необходим для решения этого вопроса?
– Мне кажется, да, – сказала я смело.
– Ну вот. Я был очень рад, – серьезно сказал он, вставая, – познакомиться с вами. Состоится ли экспедиция или нет, но это превосходно, что вы пришли ко мне и так энергично, горячо говорили.
Глава 6.
У БАБУШКИ.
Я уже писала о том, что бабушка приходила ко мне каждый вечер. Она приходила надутая, важная и гордо разговаривала с Кириной мамой. Ей не нравилось, что я «живу у чужих людей», а дома – «чудная комната», и она боялась какой–то Доры Абрамовны, которая уже два раза «забегала и нюхала».
– Уже и старость моя стала, – однажды сказала она мне со слезами, – а в таком одиночестве я еще не жила.
Но вот однажды бабушка не пришла, а наутро позвонила и сказала, что у нее что–то стало с сердцем. Она рассердилась, когда я спросила, дома ли Николай Антонович.
– Глупый вопрос, – сказала она строго. – А где же ему быть? Как ты, что ли? Хатки считать?
Потом она сказала, что он ушел, и я живо собралась и поехала к ней.
Она лежала на диване, покрывшись своею старенькой зеленой шубкой. Лавровишневые капли стояли на столике подле дивана – единственное лекарство, которое она признавала, и она только махнула рукой, когда я спросила о ее здоровье.
– Чуть что, поклоны бьет, – сказала она сердито.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185