Атакуйте гранатами.
Человек десять гвардейцев загрохотали по настилу моста следом за отступившими жандармами. Вскоре на том берегу глухо рванула граната и послышались крики «ура!».
К рассвету отряд переправился на левый берег Лаговицы. Дождь прекратился. После напряжения ночной схватки партизаны чувствовали себя вялыми. Хотелось спать, но Ленька не дал никому ни минуты передышки.
— Вперед, ребята! Как можно дальше от берега!
Неизвестно, скольким гитлеровцам удалось бежать. На мосту и на берегу нашли восемь трупов. Трое или четверо утонули.
Взошло солнце. Отряд медленно тянулся по редколесью. Мокрая земля парила. Уже несколько раз падали лошади в обозе. Их с трудом поднимали на ноги. Впереди на низких холмах синела роща. Часам к одиннадцати добрались наконец до нее. Гвардейцы засыпали на ходу,
— В лес! Поглубже в лес, там отдохнем, — подбадривал Ленька.
Но роща оказалась неширокой. Не успели углубиться в нее и на километр, как связной передового охранения доложил, что вышли к дороге, по которой двигаются грузовики с военной жандармерией.
— Сволочь! — выругался Ленька. — Этого еще не хватало!
Остановив отряд, он приказал, чтобы никто не разговаривал и чтобы — упаси бог! — не заржали кони, и сам пошел к дороге.
Колонна машин с ревом неслась к Лаговице. В кузовах грузовиков плотно сидели жандармы в черных мундирах. Они покачивались в такт движению и походили не на людей, а на больших темных кукол. В двух грузовиках Ленька рассмотрел зеленые трубы минометов.
— Шесть, — сосчитал он. — По двадцать человек в машине.
— Наверное, ищут нас. Будут прочесывать леса, — сказал один из разведчиков.
— Плохо, — отозвался Ленька. — Ты не заметил, сколько машин прошло до меня?
— Тоже штук шесть или восемь. Мы не считали точно. Только подсунулись к шоссе, они тут и появились.
— Плохо, — повторил Ленька. — Беги в отряд и скажи, чтобы приготовились.
Машины исчезли, отгороженные лесом, но с высоты холма, как с перевала, просматривалась вторая петля дороги и синий выступ соседнего леса.
«Они попытаются отрезать нам путь в горы и прижмут к реке, — подумал Ленька. — Атака начнется с дальней стороны рощи… «
Надо было подготовить отряд к бою, но он все еще чего-то ждал, не опуская от глаз бинокль. Он все еще надеялся на чудо. И чудо произошло. На петлю дороги, вздрагивающую в стеклах бинокля, одна за одной выползли семь машин. Они медленно поднялись к выступу дальнего леса и остановились. Скоро к ним подошли еще шесть. На землю посыпались жандармы. Они быстро вытянулись в длинную неровную цепь и скрылись в лесу. Несколько темных фигур осталось на дороге около грузовиков.
«Пронесло. Они не знают, где мы», — вздохнул Ленька.
Через несколько минут отряд двинулся в противоположном направлении.
За два дня прошли сорок километров.
Ночью делали короткие привалы. Люди валились как мертвые, не выпуская из рук оружия. Но едва только начинался настоящий сон, как в уши ввинчивалась команда: «Подъем!» — и опять деревья, поляны, кусты, которых уже не замечали. Они проходили перед глазами как продолжение сна, как длинный выматывающий кошмар.
На одном из привалов бросили две фуры с одеждой и кое-какими припасами. Лошадей, сбивших ноги, пристрелили. Станислав освежевал их и вырезал из туш лучшие куски мяса.
Несколько раз пытались связаться с Пинчувом, но центр не отвечал.
Дожди кончились. Над заброшенными гибнущими полями стояла звенящая сушь. В лесах тоже все пересохло. Хворост трещал под ногами, и в бурую пыль рассыпались прошлогодние листья.
— Хоть бы наткнуться на какой-нибудь отряд Гвардии, — бормотал Ян Косовский.
Но леса будто вымерли — ни гвардейцев, ни швабов.
На третью ночь Ленька решил сделать большой привал. Надо было дать людям хороший отдых.
Нашли место около небольшого ручья. Поужинали наскоро. И завалились спать.
…Кто-то сильно толкнул Станислава в бок. Станислав резко поднялся на колени и через секунду был уже на ногах. Рука автоматически передернула затвор карабина.
— Ты это… потише. Ведь он может выстрелить, — сказал человек, разбудивший его.
Станислав присмотрелся. Перед ним стоял Каминский.
— Твоя очередь идти в дозор, — сказал он.
— Куда? — спросил Станислав.
Каминский показал на восток.
— От лагеря далеко не отходи. Шагов пятьдесят вперед, потом назад. Не кури. А если сильно захочешь— прячь огонь в рукав.
— Угу, — сказал Станислав. — Понял.
Повесив карабин на шею, как это делали швабы, он положил на него обе руки и пошел в темноту.
Ночь принесла в лес слабую прохладу. Остывая, сильно пахли смолой деревья. Над ними в невероятной высоте синими и желтыми искрами мерцали звезды.
Станислав стоял, прислонившись спиной к осине, и слушал тишину. Она была такой же, как и в лесах Толанди, и звезды были такими же, и люди, которых он охранял, были похожи на его соплеменников. Такие же гонимые и такие же несломленные. Они умели улыбаться и шутить в самые трудные минуты, они помогали друг другу и неистово любили свободу. Они ненавидели швабов так же, как и он. Теперь он полностью доверял им. Права была мать, когда говорила, что есть хорошие белые и есть белые-негодяи. Прав отец, сказавший однажды, что в будущем тропы краснокожих и белых обязательно должны сойтись в одной общей дороге к солнцу. Да, тропы начали сходиться, но они бегут по земле горя и крови. Сколько еще отважных воинов закроет глаза навсегда, прежде чем наступит победа?..
Он всматривался в темноту, но перед глазами стояли не смутные тени деревьев, а тот вечер за несколько дней до оккупации Кельце фашистами, когда мать впервые заговорила с ним о будущем.
Станислава просматривала газеты, изредка взглядывая на сына. Он перелистывал журнал и пытался прочесть надписи под фотографиями. Он уже разбирал по складам несложные фразы. На улицах останавливался почти у каждой вывески и, шевеля губами, читал: «Цукер-ня», «Дам-ски зак-лад фри-зер-ски», «Оп-ти-ка». Он никогда не спрашивал значения слов, а пытался понять их сам, разглядывая вещи, разложенные в витринах. Когда он заходил в тупик, мать помогала ему, и делала это незаметно, ненастойчиво, чтобы не оскорбить его самолюбия. Она знала, что он, как все индейцы, не любит показывать свое незнание,
Он давно заметил взгляды, матери. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать, и ждал, когда она начнет. И она наконец решилась:
— Сын мой, отложи журнал и послушай меня.
Он послушно закрыл журнал и бросил его на стол.
— Сат-Ок, тебе уже девятнадцать лет. Девятнадцать Больших Солнц прошло над землей с тех пор, как ты закричал первый раз в моей типи.
Она говорила не по-польски, а на шауни, чтобы он хорошо понял все.
— Ты уже взрослый, Сат. В позапрошлом году ты прошел Посвящение и участвовал в Большой Охоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Человек десять гвардейцев загрохотали по настилу моста следом за отступившими жандармами. Вскоре на том берегу глухо рванула граната и послышались крики «ура!».
К рассвету отряд переправился на левый берег Лаговицы. Дождь прекратился. После напряжения ночной схватки партизаны чувствовали себя вялыми. Хотелось спать, но Ленька не дал никому ни минуты передышки.
— Вперед, ребята! Как можно дальше от берега!
Неизвестно, скольким гитлеровцам удалось бежать. На мосту и на берегу нашли восемь трупов. Трое или четверо утонули.
Взошло солнце. Отряд медленно тянулся по редколесью. Мокрая земля парила. Уже несколько раз падали лошади в обозе. Их с трудом поднимали на ноги. Впереди на низких холмах синела роща. Часам к одиннадцати добрались наконец до нее. Гвардейцы засыпали на ходу,
— В лес! Поглубже в лес, там отдохнем, — подбадривал Ленька.
Но роща оказалась неширокой. Не успели углубиться в нее и на километр, как связной передового охранения доложил, что вышли к дороге, по которой двигаются грузовики с военной жандармерией.
— Сволочь! — выругался Ленька. — Этого еще не хватало!
Остановив отряд, он приказал, чтобы никто не разговаривал и чтобы — упаси бог! — не заржали кони, и сам пошел к дороге.
Колонна машин с ревом неслась к Лаговице. В кузовах грузовиков плотно сидели жандармы в черных мундирах. Они покачивались в такт движению и походили не на людей, а на больших темных кукол. В двух грузовиках Ленька рассмотрел зеленые трубы минометов.
— Шесть, — сосчитал он. — По двадцать человек в машине.
— Наверное, ищут нас. Будут прочесывать леса, — сказал один из разведчиков.
— Плохо, — отозвался Ленька. — Ты не заметил, сколько машин прошло до меня?
— Тоже штук шесть или восемь. Мы не считали точно. Только подсунулись к шоссе, они тут и появились.
— Плохо, — повторил Ленька. — Беги в отряд и скажи, чтобы приготовились.
Машины исчезли, отгороженные лесом, но с высоты холма, как с перевала, просматривалась вторая петля дороги и синий выступ соседнего леса.
«Они попытаются отрезать нам путь в горы и прижмут к реке, — подумал Ленька. — Атака начнется с дальней стороны рощи… «
Надо было подготовить отряд к бою, но он все еще чего-то ждал, не опуская от глаз бинокль. Он все еще надеялся на чудо. И чудо произошло. На петлю дороги, вздрагивающую в стеклах бинокля, одна за одной выползли семь машин. Они медленно поднялись к выступу дальнего леса и остановились. Скоро к ним подошли еще шесть. На землю посыпались жандармы. Они быстро вытянулись в длинную неровную цепь и скрылись в лесу. Несколько темных фигур осталось на дороге около грузовиков.
«Пронесло. Они не знают, где мы», — вздохнул Ленька.
Через несколько минут отряд двинулся в противоположном направлении.
За два дня прошли сорок километров.
Ночью делали короткие привалы. Люди валились как мертвые, не выпуская из рук оружия. Но едва только начинался настоящий сон, как в уши ввинчивалась команда: «Подъем!» — и опять деревья, поляны, кусты, которых уже не замечали. Они проходили перед глазами как продолжение сна, как длинный выматывающий кошмар.
На одном из привалов бросили две фуры с одеждой и кое-какими припасами. Лошадей, сбивших ноги, пристрелили. Станислав освежевал их и вырезал из туш лучшие куски мяса.
Несколько раз пытались связаться с Пинчувом, но центр не отвечал.
Дожди кончились. Над заброшенными гибнущими полями стояла звенящая сушь. В лесах тоже все пересохло. Хворост трещал под ногами, и в бурую пыль рассыпались прошлогодние листья.
— Хоть бы наткнуться на какой-нибудь отряд Гвардии, — бормотал Ян Косовский.
Но леса будто вымерли — ни гвардейцев, ни швабов.
На третью ночь Ленька решил сделать большой привал. Надо было дать людям хороший отдых.
Нашли место около небольшого ручья. Поужинали наскоро. И завалились спать.
…Кто-то сильно толкнул Станислава в бок. Станислав резко поднялся на колени и через секунду был уже на ногах. Рука автоматически передернула затвор карабина.
— Ты это… потише. Ведь он может выстрелить, — сказал человек, разбудивший его.
Станислав присмотрелся. Перед ним стоял Каминский.
— Твоя очередь идти в дозор, — сказал он.
— Куда? — спросил Станислав.
Каминский показал на восток.
— От лагеря далеко не отходи. Шагов пятьдесят вперед, потом назад. Не кури. А если сильно захочешь— прячь огонь в рукав.
— Угу, — сказал Станислав. — Понял.
Повесив карабин на шею, как это делали швабы, он положил на него обе руки и пошел в темноту.
Ночь принесла в лес слабую прохладу. Остывая, сильно пахли смолой деревья. Над ними в невероятной высоте синими и желтыми искрами мерцали звезды.
Станислав стоял, прислонившись спиной к осине, и слушал тишину. Она была такой же, как и в лесах Толанди, и звезды были такими же, и люди, которых он охранял, были похожи на его соплеменников. Такие же гонимые и такие же несломленные. Они умели улыбаться и шутить в самые трудные минуты, они помогали друг другу и неистово любили свободу. Они ненавидели швабов так же, как и он. Теперь он полностью доверял им. Права была мать, когда говорила, что есть хорошие белые и есть белые-негодяи. Прав отец, сказавший однажды, что в будущем тропы краснокожих и белых обязательно должны сойтись в одной общей дороге к солнцу. Да, тропы начали сходиться, но они бегут по земле горя и крови. Сколько еще отважных воинов закроет глаза навсегда, прежде чем наступит победа?..
Он всматривался в темноту, но перед глазами стояли не смутные тени деревьев, а тот вечер за несколько дней до оккупации Кельце фашистами, когда мать впервые заговорила с ним о будущем.
Станислава просматривала газеты, изредка взглядывая на сына. Он перелистывал журнал и пытался прочесть надписи под фотографиями. Он уже разбирал по складам несложные фразы. На улицах останавливался почти у каждой вывески и, шевеля губами, читал: «Цукер-ня», «Дам-ски зак-лад фри-зер-ски», «Оп-ти-ка». Он никогда не спрашивал значения слов, а пытался понять их сам, разглядывая вещи, разложенные в витринах. Когда он заходил в тупик, мать помогала ему, и делала это незаметно, ненастойчиво, чтобы не оскорбить его самолюбия. Она знала, что он, как все индейцы, не любит показывать свое незнание,
Он давно заметил взгляды, матери. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать, и ждал, когда она начнет. И она наконец решилась:
— Сын мой, отложи журнал и послушай меня.
Он послушно закрыл журнал и бросил его на стол.
— Сат-Ок, тебе уже девятнадцать лет. Девятнадцать Больших Солнц прошло над землей с тех пор, как ты закричал первый раз в моей типи.
Она говорила не по-польски, а на шауни, чтобы он хорошо понял все.
— Ты уже взрослый, Сат. В позапрошлом году ты прошел Посвящение и участвовал в Большой Охоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58