А жила я все время в отеле, откуда меня взяли ваши солдаты.
— Нам известно, что вы не все время жили в отеле.
— Сразу после приезда я снимала частную комнату.
Светловолосый записал что-то и хлопнул ладонью по столу:
— Вернер!
Из-за портьеры появился гестаповец в фуражке.
— В камеру!
Большая полутемная комната заставлена железными больничными кроватями с грязными тюфяками. На кроватях сидят и лежат женщины. Душно. Видимо, помещение давно не проветривалось. Комната наспех переоборудована в тюремную камеру.
— Садитесь сюда, милая,
— Спасибо.
Станислава опустилась на койку рядом с молодой черноволосой женщиной. Сколько же их всего здесь? Наверное, человек тридцать.
— Меня зовут Эльжбета Павловская.
— А меня — Станислава Суплатович,
— Вас допрашивали?
— Да.
— Что им от нас нужно?
— Не знаю.
— Наверное, увезут в Германию на работу?
— Все может быть.
Станиславе не хотелось разговаривать. Она устала. Эльжбета почувствовала это.
— Снимите плащ и ложитесь.
— Благодарю вас.
Станислава свернула плащ и подложила его себе под голову. Закрыла глаза. Сегодняшняя ночь измотала ее, но мысли не давали забыться. Они как белки беспокойно сновали в голове и упорно возвращались к одному и тому же: где Сат-Ок? Какую ошибку она сделала, привезя его сюда, в Польшу! Как ошиблась она сама!
В первые же два месяца после приезда на родину Станислава разобралась в политической обстановке и поняла, что происходит вокруг. Демократия в 1938 году была такой же сказкой, как и тогда, в 1906-м. Та революция, которой она отдала сердце свое, произошла только на востоке, в России. А Польша, вырвавшись из хищных лап романовского орла, попала в когти санации . Санация восстановила поляков против русских. Пилсудский привел страну на грань смерти. Чего он добился? Того, что происходит сейчас в Варшаве, в Радоме, в Кельце… на всей Земле Польской. Как это чудовищно и бессмысленно!
Перед глазами ее встал сын, такой, каким она видела его в последний раз, — высокий, сильный, уверенный в себе. У него тонкие кисти рук, как у отца. И такая же гордая отцовская походка. Она ловила сходство с Высоким Орлом в каждом его жесте, в повороте головы, в звуках голоса.
Когда на улицах Кельце начался черный шабаш, она сказала ему: «Укройся у своих новых друзей. Тебе сейчас опасно быть в отеле. Старайся меньше показываться на улицах».
Что с ним?
«Кажется, в почтовом отделении, куда его устроили работать, у него появились хорошие друзья. И он тоже разбирается в обстановке, мои беседы, мои слова не проходили мимо его ушей…
Мне уже пятьдесят шесть, — думала она. — Ни Танто, ни Тинагет, ни Сат-Ок ни разу не огорчили меня. Они выросли настоящими людьми. Я спокойна. Я уже могу жить воспоминаниями о прошлой жизни и немного мечтать о будущем. Я могу опереться на то, что было. Я недаром жила на земле».
Второй допрос состоялся через неделю.
Снова полутемные коридоры, двери, металлические шаги конвоира, ожидание в пустой приемной.
И опять за столом те двое — пожилой и светловолосый. А на столе — ружья в чехлах и чемодан с патронами и порохом.
Она стоит перед гестаповцами, как стояла тогда, в Варшаве, перед судьями, — прямая, собранная, спокойная. Это дается трудно. Чувствуется тяжесть лет. Но былая выдержка не покидает ее. Ей нечего бояться этих людей.
Светловолосый встает и вынимает из чехла одно из ружей. Точными движениями собирает его — присоединяет стволы к ложу, ставит на место цевье. Ударяет по нему ладонью снизу. Сухо щелкает замок.
— Для кого было предназначено это оружие?
— Эти ружья я купила мужу и сыну.
— Кто ваш муж? — спрашивает пожилой.
— Охотник.
— Весьма романтичная и редкая в наше время профессия. Где он сейчас?
— На северо-западе Канады.
Младший кладет ружье на стол, поглаживает его рукой. Наверное, он тоже охотник и знает цену хорошему оружию. Пальцы его так любовно пробегают по гравировке замков!
— Он занимается только охотой?
— Нет. Он… он административный работник.
К чему знать им о Высоком Орле?
— Разве в Канаде нельзя приобрести хорошие охотничьи ружья?
— Это подарок. Мой муж давно мечтал о бельгийской двустволке.
Светловолосый резко хлопает ладонью по столу:
— Хватит сказок! Для чего ты приехала из Канады в Польшу?
— Я приехала на родину, которой не видела тридцать лет. Разве это запрещено?
— Для кого ты покупала ружья?
— Я уже сказала: это подарок мужу и сыну.
— Почему ты не подчинилась приказу и не сдала их в комендатуру? Ты читала приказ военного коменданта?
— Да. Но я должна была выехать из Польши четырнадцатого сентября.
— Вы должны были выехать из Польши через Гдыню в Монреаль, так? — спрашивает старший.
— Да. Билеты на пароход я купила еще в августе. Они в паспорте. Паспорт у меня отобрали при аресте.
— Каким пароходом ты должна была выехать? — сверлит ее глазами младший.
— Пароходом «Экспресс», канадской линии.
— Где твой сын?
— Я не знаю, где он.
— Что он делал в Кельце?
— Он работал в центральном почтовом отделении на сортировке писем.
— Ты знаешь, где он!
— Нет. Может быть, его тоже… арестовали.
— Мы это выясним.
— Так для кого же ты покупала эти ружья? — снова спрашивает младший.
— Я уже вам ответила. И я протестую. По какому праву вы задержали меня? Я — канадская подданная…
— Хватит! — оборвал ее младший. — Вернер, в камеру!
Потянулись долгие дни.
Куда-то увезли женщин, с которыми она познакомилась после первого допроса. Их места заняли новые. Потом и эти куда-то исчезли. Дни сменялись ночами, ночи переходили в тусклые рассветы и в такие же тусклые дни. Иногда кто-нибудь из новых спрашивал, как она попала сюда, она коротко отвечала, и этим кончалось знакомство. Сменялись перед глазами люди, сменялись охранники, приносившие скудную пищу, и только стены камеры оставались неизменными.
Станислава много спала. Она была немолода, и хотя годы бережно отнеслись к ее внешности, однако давно уже наступило то время, когда организм начинал требовать все больше внимания к себе, все меньше давая взамен.
Прошлое вставало теперь перед ней так ярко, как никогда. Воспоминания были тяжелы и сильны.
Во сне она видела острые стены аляскинских каньонов, гигантские осыпи, угрюмые леса в распадках и над всем этим — ровный, сверкающий вечными снегами треугольник горы Святого Ильи.
Белая лента схваченной морозом реки Макензи. Ни огонька, ни строения, ни деревца. Лишь бесконечная, уходящая за горизонт гладь, брызжущая синими лунными искрами.
Большой лагерь шауни на берегу Ок-Ван-Ас. Она вместе с другими женщинами племени провожает воинов на охоту. Месяц Смерти Природы — индейское лето. Мужчины уйдут надолго. Может быть, до первого снега не увидят их жены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Нам известно, что вы не все время жили в отеле.
— Сразу после приезда я снимала частную комнату.
Светловолосый записал что-то и хлопнул ладонью по столу:
— Вернер!
Из-за портьеры появился гестаповец в фуражке.
— В камеру!
Большая полутемная комната заставлена железными больничными кроватями с грязными тюфяками. На кроватях сидят и лежат женщины. Душно. Видимо, помещение давно не проветривалось. Комната наспех переоборудована в тюремную камеру.
— Садитесь сюда, милая,
— Спасибо.
Станислава опустилась на койку рядом с молодой черноволосой женщиной. Сколько же их всего здесь? Наверное, человек тридцать.
— Меня зовут Эльжбета Павловская.
— А меня — Станислава Суплатович,
— Вас допрашивали?
— Да.
— Что им от нас нужно?
— Не знаю.
— Наверное, увезут в Германию на работу?
— Все может быть.
Станиславе не хотелось разговаривать. Она устала. Эльжбета почувствовала это.
— Снимите плащ и ложитесь.
— Благодарю вас.
Станислава свернула плащ и подложила его себе под голову. Закрыла глаза. Сегодняшняя ночь измотала ее, но мысли не давали забыться. Они как белки беспокойно сновали в голове и упорно возвращались к одному и тому же: где Сат-Ок? Какую ошибку она сделала, привезя его сюда, в Польшу! Как ошиблась она сама!
В первые же два месяца после приезда на родину Станислава разобралась в политической обстановке и поняла, что происходит вокруг. Демократия в 1938 году была такой же сказкой, как и тогда, в 1906-м. Та революция, которой она отдала сердце свое, произошла только на востоке, в России. А Польша, вырвавшись из хищных лап романовского орла, попала в когти санации . Санация восстановила поляков против русских. Пилсудский привел страну на грань смерти. Чего он добился? Того, что происходит сейчас в Варшаве, в Радоме, в Кельце… на всей Земле Польской. Как это чудовищно и бессмысленно!
Перед глазами ее встал сын, такой, каким она видела его в последний раз, — высокий, сильный, уверенный в себе. У него тонкие кисти рук, как у отца. И такая же гордая отцовская походка. Она ловила сходство с Высоким Орлом в каждом его жесте, в повороте головы, в звуках голоса.
Когда на улицах Кельце начался черный шабаш, она сказала ему: «Укройся у своих новых друзей. Тебе сейчас опасно быть в отеле. Старайся меньше показываться на улицах».
Что с ним?
«Кажется, в почтовом отделении, куда его устроили работать, у него появились хорошие друзья. И он тоже разбирается в обстановке, мои беседы, мои слова не проходили мимо его ушей…
Мне уже пятьдесят шесть, — думала она. — Ни Танто, ни Тинагет, ни Сат-Ок ни разу не огорчили меня. Они выросли настоящими людьми. Я спокойна. Я уже могу жить воспоминаниями о прошлой жизни и немного мечтать о будущем. Я могу опереться на то, что было. Я недаром жила на земле».
Второй допрос состоялся через неделю.
Снова полутемные коридоры, двери, металлические шаги конвоира, ожидание в пустой приемной.
И опять за столом те двое — пожилой и светловолосый. А на столе — ружья в чехлах и чемодан с патронами и порохом.
Она стоит перед гестаповцами, как стояла тогда, в Варшаве, перед судьями, — прямая, собранная, спокойная. Это дается трудно. Чувствуется тяжесть лет. Но былая выдержка не покидает ее. Ей нечего бояться этих людей.
Светловолосый встает и вынимает из чехла одно из ружей. Точными движениями собирает его — присоединяет стволы к ложу, ставит на место цевье. Ударяет по нему ладонью снизу. Сухо щелкает замок.
— Для кого было предназначено это оружие?
— Эти ружья я купила мужу и сыну.
— Кто ваш муж? — спрашивает пожилой.
— Охотник.
— Весьма романтичная и редкая в наше время профессия. Где он сейчас?
— На северо-западе Канады.
Младший кладет ружье на стол, поглаживает его рукой. Наверное, он тоже охотник и знает цену хорошему оружию. Пальцы его так любовно пробегают по гравировке замков!
— Он занимается только охотой?
— Нет. Он… он административный работник.
К чему знать им о Высоком Орле?
— Разве в Канаде нельзя приобрести хорошие охотничьи ружья?
— Это подарок. Мой муж давно мечтал о бельгийской двустволке.
Светловолосый резко хлопает ладонью по столу:
— Хватит сказок! Для чего ты приехала из Канады в Польшу?
— Я приехала на родину, которой не видела тридцать лет. Разве это запрещено?
— Для кого ты покупала ружья?
— Я уже сказала: это подарок мужу и сыну.
— Почему ты не подчинилась приказу и не сдала их в комендатуру? Ты читала приказ военного коменданта?
— Да. Но я должна была выехать из Польши четырнадцатого сентября.
— Вы должны были выехать из Польши через Гдыню в Монреаль, так? — спрашивает старший.
— Да. Билеты на пароход я купила еще в августе. Они в паспорте. Паспорт у меня отобрали при аресте.
— Каким пароходом ты должна была выехать? — сверлит ее глазами младший.
— Пароходом «Экспресс», канадской линии.
— Где твой сын?
— Я не знаю, где он.
— Что он делал в Кельце?
— Он работал в центральном почтовом отделении на сортировке писем.
— Ты знаешь, где он!
— Нет. Может быть, его тоже… арестовали.
— Мы это выясним.
— Так для кого же ты покупала эти ружья? — снова спрашивает младший.
— Я уже вам ответила. И я протестую. По какому праву вы задержали меня? Я — канадская подданная…
— Хватит! — оборвал ее младший. — Вернер, в камеру!
Потянулись долгие дни.
Куда-то увезли женщин, с которыми она познакомилась после первого допроса. Их места заняли новые. Потом и эти куда-то исчезли. Дни сменялись ночами, ночи переходили в тусклые рассветы и в такие же тусклые дни. Иногда кто-нибудь из новых спрашивал, как она попала сюда, она коротко отвечала, и этим кончалось знакомство. Сменялись перед глазами люди, сменялись охранники, приносившие скудную пищу, и только стены камеры оставались неизменными.
Станислава много спала. Она была немолода, и хотя годы бережно отнеслись к ее внешности, однако давно уже наступило то время, когда организм начинал требовать все больше внимания к себе, все меньше давая взамен.
Прошлое вставало теперь перед ней так ярко, как никогда. Воспоминания были тяжелы и сильны.
Во сне она видела острые стены аляскинских каньонов, гигантские осыпи, угрюмые леса в распадках и над всем этим — ровный, сверкающий вечными снегами треугольник горы Святого Ильи.
Белая лента схваченной морозом реки Макензи. Ни огонька, ни строения, ни деревца. Лишь бесконечная, уходящая за горизонт гладь, брызжущая синими лунными искрами.
Большой лагерь шауни на берегу Ок-Ван-Ас. Она вместе с другими женщинами племени провожает воинов на охоту. Месяц Смерти Природы — индейское лето. Мужчины уйдут надолго. Может быть, до первого снега не увидят их жены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58