ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Решили, что бедность и первые научные неудачи приведут меня к ним, заставят вернуться в лавку. Последняя, кстати, немного разрослась — смогли взять в аренду уже и второй этаж того старого особняка.
К пятому курсу у меня уже была репутация человека, который наверняка и прочно осядет на кафедре после защиты диплома. В этом были уверены все и даже я сам. У меня вырисовывалась приблизительная тема диссертации, я прикидывал, к кому и куда обращаться, чтобы выбить на эксперименты деньги и время работы серьезных машин.
Вот только судьба решила иначе. Родители не захотели останавливаться на статусе частичного владения лавкой. В бизнесе вообще нельзя останавливаться — и здание уже давно хотели купить, и через квартал строился торговый комплекс, который отбил бы у нас большую часть клиентуры. Волна укрупнения бизнеса догнала семью — мелкие лавки были обречены на поглощение. Но одно дело, когда происходит «объединение» сети магазинов с единственным владельцем, другое — когда внутри той лавки, что покупает сеть, существует соперничество. В таком положении родители окончательно превращались в служащих, которых могли уволить из-за биржевых колебаний.
И они начали бороться. О сути этой борьбы я почти ничего не могу сказать, все всплыло постфактум, но это была интрига. Они затеяли безумно тонкую комбинацию, целью которой было избавиться от партнеров или превратить их в наемных работников. Наверное, для этого была организована оптимизация налогового режима: в лавке почти что прописалась парочка адвокатов, что-то выносили, что-то отгружали.
Потом был пожар, не слишком большой и почти ничего не изничтоживший. Идея, наверное, состояла в том, чтобы напугать компаньонов и заставить их продать свою долю нам, не дожидаясь настоящей цены. Эта продажа была уже оформлена, в государственной конторе на глазах нотариуса бумагу испятнали подписи сторон, и некоторая сумма покинула родительский банковский счет. И через два дня произошло нечто: к утру в развалинах, которыми теперь стал особнячок, вмещавший лавку, нашли родителей, их бывших партнеров по бизнесу и обгоревшие скелеты еще трех человек. Были там и несколько стволов.
Лощеный следователь все пытался мне втолковать, что, очевидно, обделенные компаньоны для разборки пригласили в лавку «братков», и кто-то из них, кроме оружия, зачем-то взял с собой взрывчатку. А в процессе выяснения отношений или отец смог добраться до того пистолета, что хранил под конторкой, или противная сторона не соблюдала технику безопасности, но взрыв и после горящий газ из магистрали поставили точку в этой истории.
Следователя я слушал в легком сероватом тумане, сквозь который почти не проходили звуки. Это можно сравнить с ампутацией руки под местной анестезией: боли нет, она придет позже, ее будет еще много, но разум, механически подсчитывая утраченные возможности, уже показывает тебе всю глубину утраты. И вещи вокруг начинают смотреть тебе в глаза с легкой укоризной, а потом эта укоризна превращается в крик отчаяния.
Тогда мне очень помогла Оля. Она вытащила меня из оцепенения, вернула к действительности. Только благодаря ей мне удалось в те серые дни хотя бы защитить диплом. Дед совсем расклеился, болел, мало выходил из дома.
Потом, когда схлынула волна горя, со всех сторон надвинулись проблемы. Страховку за лавку выплатили с грехом пополам, и большой кус от нее отхватили родительские долги. Естественно, возрождать предприятие из пепла я не стал: к этому не лежала душа, не было на это сил. Но академическая карьера тоже почти накрылась медным тазом, у меня элементарно не хватало денег. Так уж повелось у нас в стране, что научный работник первые несколько лет в этой ипостаси — беднейший и бесправнейший человек. Он должен почти всем вежливо улыбаться, вынужден зарабатывать репутацию на фронте науки и при этом изо всех сил заботиться о честном имени, добывая деньги хотя бы относительно легальными приработками.
А свадьба к тому времени стала делом решенным, Ольга тоже хотела делать карьеру в науке, деду требовались все большие деньги на лекарства. Родители Ольги не были состоятельными людьми, к тому же у меня с ними не складывались отношения. Мы все прекрасно понимали, что наследство может растаять быстрее, чем научные труды начнут приносить доход. Я, конечно, мог бы начать обивать пороги, выклянчивать гранты и вспомоществования. Но это тоже был ненадежный путь: я не был таким уж безусловным авторитетом для преподавателей, не успевшим раскрыться гением, которому только надо дать время. Кафедра сочувствовала мне, молодое дарование были готовы поддержать немного повышенной стипендией, но ее было мало.
Все это вылилось в мой вынужденный переход на чисто практическую работу. Меня там ждали. Я выставил свое резюме и краткий обзор дипломной работы в сеть и через несколько дней смог выбирать самое щедрое из четырех предложений. Единственное, что оказалось возможным сделать, — не окончательно порывать с университетом. У меня остался на кафедре какой-то непонятный статус с чудным названием, фактически мандат на птичьи права. Так моя жизнь успокоилась в обывательской гавани.
Следующие несколько лет — это время спокойных радостей и тихих печалей. К Новому году мы с Олей узаконили наши отношения. Свадьба была скромной, без лишних гостей, норовящих выпить на халяву и действующих вам на нервы. Маленькое семейное торжество, после которого мы стали жить в дедовом коттедже. Несколько месяцев мы наслаждались каждой секундой бытия и понемногу обрастали барахлом. Это было время почти абсолютного покоя моей души — казалось, большего счастья просто не может существовать. И для этого не нужно было что-то делать, куда-то идти, а достаточно просто жить. И оно ведь не кончилось, это счастье, оно продолжалось без конца, оно во мне даже сейчас, просто под гнетом времени источилось, стало незаметным. Но стоит напрячь память, и этот блаженный покой возвращается в мой разум.
Через год от старого своего недуга умер дед. Он не боялся смерти, расставался с жизнью легко. Тот наш разговор в клинике был последним, и он понимал это лучше меня, потому отмахнулся от моих неуклюжих слов утешения и, приподнявшись с подушек, зашептал:
— Я сделал все, что хотел, Павел. Дряхлость не дает мне заниматься новыми делами, а значит, жить мне уже в тягость. Поверь, цепляться за собственный пульс, чтобы валяться под капельницами и наполнять судно, — это неинтересно. — Его ставшие такими тонкими руки сжимали край одеяла, а глаза спокойно улыбались.
Могилы нашей семьи разбросаны по половине секции кладбища, и деду выпало место в самом углу, под елями.
Карьера моя развивалась довольно успешно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92