Казалось, он полностью сосредоточился на чем-то, что подсказывало ему, как поступить дальше. Откуда-то изнутри. Так, спотыкаясь, он добрел до пустующей ниши в боковом приделе храма. Сел на теплый пыльный камень откинувшись, словно хотел занять место того, кто занимал эту нишу раньше. Выгнулся так, что затрещал позвоночник, и уперся затылком в заднюю стенку ниши.
— С-свечи... — глухо сказал он. — С-сколько свечей.
И странно: Кайлу и впрямь показалось на миг, что усталый, полусонный мрак храма наполнен колышущимся, зыбким светом тысяч матово-прозрачных язычков пламени, струящегося вверх, вверх, вверх тонкими струйками заколдованного дыма. Ему пришлось встряхнуть головой, чтобы прогнать странный морок.
На Тома жутко было смотреть: зрачки его закатились, и огромные — с яблоко, казалось, размером — фосфоресцирующие белки глаз безумными бельмами светились над страшно ввалившимися щеками и резко очертившимися высокими, угловатыми скулами. Цинь решительными шагами пересекла зал, стала над Томом и, уверенным движением надавив на веки, словно покойнику, закрыла ими жуткие глазницы.
— Небесный сон, — сказала оно коротко, словно это все объясняло. — Он не здесь сейчас.
Она привычно опустилась в ритуальную позу, скрестив ноги под собой и уставившись в пыльную пустоту. Том, словно он того и дожидался, неожиданно обмяк, осел в нише, глубоко вздохнув. Кайл тоже подошел к нему, присел рядом на корточки, пытаясь нащупать пульс. Глаза его на минуту оказались на одном уровне с черными, бездонными глазами китаянки, и озноб охватил декана.
А свечи все продолжали устремляться ввысь своим чуть коптящим пламенем — там, за опущенными веками Тома.
И он улыбнулся во сне. Его действительно не было здесь.
«Где я?» — подумал он.
* * *
Или, может быть, и не он подумал. И глаза... Точно так же — он или не он открыл их. Где-то совсем далеко от Поля Девяти Лун.
Открыл, чтобы тут же сомкнуть, спасая зрение от термоядерного пламени рассвета, встающего над слепящими ледяными зубцами гор, заливающего расплавленной магмой беспощадного утреннего света зыбкий простор Гнилого моря.
Да нет — чьи же тогда это еще могут быть глаза? И эти вот, странно грубые, чужим чем-то пахнущие руки, которые сжимают, массируют, растирают воспаленные веки?
Он отнял руки от глаз и стал с каким-то тупым изумлением рассматривать их — изрезанные давними шрамами и ссадинами огрубевшие руки белого человека.
«А чьи же еще руки ты хотел увидеть, Паша?»
«Паша. Павел. Ну да, конечно...» Он неуверенно встал на ноги. Странно это — быть самим собой и одновременно — кем-то еще. Он отступил назад, в островок ночи, который притаился в напоенном странными ароматами, зыбком от трепетного света свечей пространстве часовни. Нетвердо ступая, подошел к тяжелому камню и стал рассматривать выбитые на нем, давно знакомые ему руны — так, будто в первый раз в жизни увидел их. Потер лоб и глаза — смысл давно им расшифрованного текста вдруг стал зыбким, призрачным, начал ускользать от него. На мгновение он снова стал самим собой — Томом Роббинсом — только вот Мир вокруг него оставался другим. Чуждым и непонятным. Миром Внутренних Пространств — он только что осознал это. И одновременно с этим пониманием в него вернулся Павел Сухов — растерянный и еще так и не поверивший в то, что с ним происходит. В то, что все еще существует возможность хоть что-то изменить в его теперешнем, немыслимо странном бытии.
И он осторожно опустился на еще хранящий промозглый, ночной холод камень, стараясь прислушиваться к чему-то внутри себя — к тому, которое еле слышно подсказывало ему, что именно надо делать с собой и в своей душе. Он осторожно, чтобы не спугнуть это что-то, осмотрелся вокруг, со стороны могло показаться, что неожиданно остановившийся на горной тропинке человек боится сломать ставшую вдруг страшно хрупкой шею. Потом нагнулся, сделал несколько шагов, высматривая под ногами что-то, самому ему еще непонятное, поднял белесый, крошащийся камень и уже решительно, с неожиданно сошедшим на него вдохновением, начал царапать, вычерчивать на отвесной стене еле различимые знаки и фигуры. Это длилось секунд сорок — пятьдесят. Потом рука его дрогнула, взгляд стал мутным, бессмысленным. Он провел тыльной стороной ладони по глазам, судорожно вдохнул в себя воздух и привычным — таким привычным для Тома Роббинса — жестом прижал напряженные руки к вискам. Стиснул их сильно, еще сильнее. Потом вдруг словно поломался, обмяк. Руки его бессильно упали вдоль тела. Безмерная усталость снизошла на него с исходящих зноем небес.
Магия кончилась.
* * *
Том легко и стремительно поднялся на ноги — здесь, в храме на Поле Девяти Лун. Быстро огляделся, выкинул перед собой нервную, тонкую в запястье руку. Лихорадочно щелкнул пальцами.
— Нарисовать! — он лихорадочно повернулся к Кайлу. — Чем нарисовать?! Что-нибудь — скорее! И на чем!
Кайл лихорадочно, словно заразившись его спешкой, пошарил в своих карманах в поисках электрокарандаша. Но Цинь опередила его: бесшумным, незаметным движением она вытащила длинный и тонкий керамический «шарпрайтер», потом легко поднялась на ноги и выудила из брошенной в стороне сумки узкий желтоватый блокнот. Стремительно протянула и то и другое Тому.
Тот даже не кивнул в знак благодарности, сразу опустился на корточки и сосредоточенно короткими, судорожными движениями стал черкать на шершавом, чайного цвета листе что-то совсем непонятное. Точнее — понятное, но пока только ему одному. Нервно схватил лист тонкими вздрагивающими пальцами, но удержался от того, чтобы смять его, осторожно расправил и замер на несколько секунд, прикрыв глаза. Потом, мучительно скривившись, попытался добавить к своим наброскам еще два-три штриха, остановился, потряс головой и осторожно оттолкнул от себя лист.
Кайл уже взял себя в руки, он сидел рядом, держа наготове открытый термос с отваром. Быстро налил горячий напиток в крышку-чашечку и протянул Тому:
— На, выпей. У тебя был самый настоящий «контакт». Как его описывают классики. Это тебя подкрепит. Сейчас самое главное — не свались, не засни. В сон клонит? Нельзя. Прости, но выкладывать все, что ты... воспринял, надо прямо сейчас. Иначе стирается из памяти. Во сне — практически сразу, наяву — за час-полтора.
— Это называется... — Том снова поднял руки к вискам. — Это у вас называется Внутренние Пространства. Я только что был там. Я только что был им.
— Господи... — пробормотал Кайл. — Внутренние Пространства...
Он переглянулся с Цинь.
Том двумя руками — его слегка трясло — взял пластиковый стакан и молча стал мелкими глотками пить отвар. Кайл поправил верньер настройки регистратора, проверил микрофон.
Сначала Том по профессиональной привычке пытался сосредоточиться, чтобы как можно более точно формулировать свои мысли и впечатления, но Кайл остановил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— С-свечи... — глухо сказал он. — С-сколько свечей.
И странно: Кайлу и впрямь показалось на миг, что усталый, полусонный мрак храма наполнен колышущимся, зыбким светом тысяч матово-прозрачных язычков пламени, струящегося вверх, вверх, вверх тонкими струйками заколдованного дыма. Ему пришлось встряхнуть головой, чтобы прогнать странный морок.
На Тома жутко было смотреть: зрачки его закатились, и огромные — с яблоко, казалось, размером — фосфоресцирующие белки глаз безумными бельмами светились над страшно ввалившимися щеками и резко очертившимися высокими, угловатыми скулами. Цинь решительными шагами пересекла зал, стала над Томом и, уверенным движением надавив на веки, словно покойнику, закрыла ими жуткие глазницы.
— Небесный сон, — сказала оно коротко, словно это все объясняло. — Он не здесь сейчас.
Она привычно опустилась в ритуальную позу, скрестив ноги под собой и уставившись в пыльную пустоту. Том, словно он того и дожидался, неожиданно обмяк, осел в нише, глубоко вздохнув. Кайл тоже подошел к нему, присел рядом на корточки, пытаясь нащупать пульс. Глаза его на минуту оказались на одном уровне с черными, бездонными глазами китаянки, и озноб охватил декана.
А свечи все продолжали устремляться ввысь своим чуть коптящим пламенем — там, за опущенными веками Тома.
И он улыбнулся во сне. Его действительно не было здесь.
«Где я?» — подумал он.
* * *
Или, может быть, и не он подумал. И глаза... Точно так же — он или не он открыл их. Где-то совсем далеко от Поля Девяти Лун.
Открыл, чтобы тут же сомкнуть, спасая зрение от термоядерного пламени рассвета, встающего над слепящими ледяными зубцами гор, заливающего расплавленной магмой беспощадного утреннего света зыбкий простор Гнилого моря.
Да нет — чьи же тогда это еще могут быть глаза? И эти вот, странно грубые, чужим чем-то пахнущие руки, которые сжимают, массируют, растирают воспаленные веки?
Он отнял руки от глаз и стал с каким-то тупым изумлением рассматривать их — изрезанные давними шрамами и ссадинами огрубевшие руки белого человека.
«А чьи же еще руки ты хотел увидеть, Паша?»
«Паша. Павел. Ну да, конечно...» Он неуверенно встал на ноги. Странно это — быть самим собой и одновременно — кем-то еще. Он отступил назад, в островок ночи, который притаился в напоенном странными ароматами, зыбком от трепетного света свечей пространстве часовни. Нетвердо ступая, подошел к тяжелому камню и стал рассматривать выбитые на нем, давно знакомые ему руны — так, будто в первый раз в жизни увидел их. Потер лоб и глаза — смысл давно им расшифрованного текста вдруг стал зыбким, призрачным, начал ускользать от него. На мгновение он снова стал самим собой — Томом Роббинсом — только вот Мир вокруг него оставался другим. Чуждым и непонятным. Миром Внутренних Пространств — он только что осознал это. И одновременно с этим пониманием в него вернулся Павел Сухов — растерянный и еще так и не поверивший в то, что с ним происходит. В то, что все еще существует возможность хоть что-то изменить в его теперешнем, немыслимо странном бытии.
И он осторожно опустился на еще хранящий промозглый, ночной холод камень, стараясь прислушиваться к чему-то внутри себя — к тому, которое еле слышно подсказывало ему, что именно надо делать с собой и в своей душе. Он осторожно, чтобы не спугнуть это что-то, осмотрелся вокруг, со стороны могло показаться, что неожиданно остановившийся на горной тропинке человек боится сломать ставшую вдруг страшно хрупкой шею. Потом нагнулся, сделал несколько шагов, высматривая под ногами что-то, самому ему еще непонятное, поднял белесый, крошащийся камень и уже решительно, с неожиданно сошедшим на него вдохновением, начал царапать, вычерчивать на отвесной стене еле различимые знаки и фигуры. Это длилось секунд сорок — пятьдесят. Потом рука его дрогнула, взгляд стал мутным, бессмысленным. Он провел тыльной стороной ладони по глазам, судорожно вдохнул в себя воздух и привычным — таким привычным для Тома Роббинса — жестом прижал напряженные руки к вискам. Стиснул их сильно, еще сильнее. Потом вдруг словно поломался, обмяк. Руки его бессильно упали вдоль тела. Безмерная усталость снизошла на него с исходящих зноем небес.
Магия кончилась.
* * *
Том легко и стремительно поднялся на ноги — здесь, в храме на Поле Девяти Лун. Быстро огляделся, выкинул перед собой нервную, тонкую в запястье руку. Лихорадочно щелкнул пальцами.
— Нарисовать! — он лихорадочно повернулся к Кайлу. — Чем нарисовать?! Что-нибудь — скорее! И на чем!
Кайл лихорадочно, словно заразившись его спешкой, пошарил в своих карманах в поисках электрокарандаша. Но Цинь опередила его: бесшумным, незаметным движением она вытащила длинный и тонкий керамический «шарпрайтер», потом легко поднялась на ноги и выудила из брошенной в стороне сумки узкий желтоватый блокнот. Стремительно протянула и то и другое Тому.
Тот даже не кивнул в знак благодарности, сразу опустился на корточки и сосредоточенно короткими, судорожными движениями стал черкать на шершавом, чайного цвета листе что-то совсем непонятное. Точнее — понятное, но пока только ему одному. Нервно схватил лист тонкими вздрагивающими пальцами, но удержался от того, чтобы смять его, осторожно расправил и замер на несколько секунд, прикрыв глаза. Потом, мучительно скривившись, попытался добавить к своим наброскам еще два-три штриха, остановился, потряс головой и осторожно оттолкнул от себя лист.
Кайл уже взял себя в руки, он сидел рядом, держа наготове открытый термос с отваром. Быстро налил горячий напиток в крышку-чашечку и протянул Тому:
— На, выпей. У тебя был самый настоящий «контакт». Как его описывают классики. Это тебя подкрепит. Сейчас самое главное — не свались, не засни. В сон клонит? Нельзя. Прости, но выкладывать все, что ты... воспринял, надо прямо сейчас. Иначе стирается из памяти. Во сне — практически сразу, наяву — за час-полтора.
— Это называется... — Том снова поднял руки к вискам. — Это у вас называется Внутренние Пространства. Я только что был там. Я только что был им.
— Господи... — пробормотал Кайл. — Внутренние Пространства...
Он переглянулся с Цинь.
Том двумя руками — его слегка трясло — взял пластиковый стакан и молча стал мелкими глотками пить отвар. Кайл поправил верньер настройки регистратора, проверил микрофон.
Сначала Том по профессиональной привычке пытался сосредоточиться, чтобы как можно более точно формулировать свои мысли и впечатления, но Кайл остановил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145