– Ну-у-у… по крайней мере все они отправились прямо в рай.
– А через несколько дней появился Генри.
– Прямо в монастыре?
– Да. Моему отчиму он приходился братом, а для меня, стало быть, был чем-то вроде дяди. Он считался паршивой овцой в семье, поэтому в доме его имя почти не упоминалось. Я знала только, что он страшный грешник. Разумеется, я к нему сразу привязалась.
– Разумеется.
– Он вытащил меня из монастыря и привез обратно в поместье: после смерти приемных родителей я унаследовала «Ивовый пруд». Мы стали настоящими друзьями. Он был добрый, веселый, забавный, любящий, а самое главное… не знаю, как объяснить… он был нормальный. Просто не представляю, что бы я делала, если бы не он, когда ребенок умер.
Ей удалось уловить мимолетное выражение, недоверия у него на лице.
– Да, я знаю, о чем ты думаешь. Ты считаешь, что он меня использовал. Хотя бы для того, чтобы получить бесплатный стол и крышу над головой. А потом выкачал из меня все, что мог.
– Нет-нет, я…
– Да ладно, не оправдывайся. Мне эта мысль тоже приходила в голову. Но даже если это было правдой в самом начале, с тех пор все переменилось. Все осталось в прошлом и теперь уже не имеет значения.
Рубен поднялся и подошел к ней.
– Я же видел тебя с ним вместе, Грейс. Нет нужды убеждать меня, что Генри тебя любит.
Она обвила руками его шею и крепко прижалась к нему. Они долго стояли, обнявшись и не говоря ни слова. В эту минуту Грейс поняла, что любит его. Вряд ли им суждено идти по жизни рука об руку, но сейчас-то он рядом! Упустить такой случай было бы непростительно глупо.
Она улыбнулась ему, поспешно смигивая непрошеную слезу.
– Пошли, я хочу показать тебе одно особенное место.
Рубен жалобно застонал.
– Потерпи, это недалеко. Обещаю, тебе понравится.
Это было действительно неподалеку, и, когда они добрались до места, Грейс увидела по его лицу, что ему действительно понравилось.
– Это была моя церковь, – объявила она, широко раскинув руки. – Моя часовня в лесу.
Это была всего лишь маленькая полянка среди деревьев на вершине холма, замыкавшего поля с западной стороны. Всего лишь полянка, но поросший мягкой травой склон был испещрен эрикой и фиалками, а ветви высоких сосен, конских каштанов и кленов сплетались над головой ажурным пологом – не менее прекрасным, чем купол самого знаменитого собора.
– Я назвала ее церковью Проклятой Грешницы. Весь приход, включая священника, состоял только из меня одной.
Рубен засмеялся.
– Мне здесь нравится. Но мне хотелось бы услышать только одно. Гусси. Скажи, что ты никогда не была здесь с Джо.
– Никогда. Только с тобой.
Они долго смотрели друг на друга, потом он потянулся к ней, но она выскользнула из его рук, села на зеленую траву, дернула его за брючину, приглашая опуститься рядом.
– Я еще не закончила свою историю. Философски вздохнув, Рубен опустился на землю рядом с ней.
– На чем я остановилась?
– Генри, – напомнил он, придвигаясь ближе и заправляя выбившийся локон ей за ухо. – Скоро ты догадалась, что у него есть другие занятия, помимо фермерства?
– Довольно скоро. Да он особенно и не старался их скрыть. А когда первоначальное потрясение улеглось, я пришла в восторг. Это же было нечто запретное, незаконное, греховное – я ухватилась за это обеими руками! Я стала его сообщницей, когда мне не было еще и восемнадцати.
– Что еще тебе приходилось делать, когда ты не разыгрывала из себя дочку Эндрю Карнеги?
Грейс закрыла глаза. Рубен воспользовался моментом и начал целовать ее затылок.
– Была у меня одна любимая игра. Мы изображали французских аристократов, отца и дочь, приехавших с визитом в эту страну. За две недели нам удалось убедить богатейшие семьи в Сакраменто сделать вложения в новую винодельческую технологию графа де Вильфора, разработанную им в своем замке на берегу Луары.
Рубен усмехнулся; его дыхание защекотало ей ухо. Грейс поежилась. И еще он медленно проводил рукой по ее позвоночнику – вверх-вниз, вверх-вниз.
– Труднее всего было удержаться от смеха, когда Генри пытался заговорить по-французски. Сама-то я французский знаю: отчим и мачеха дома всегда общались между собой по-французски, но Генри по-французски не говорит, он уехал из Квебека еще мальчишкой и все позабыл. Поэтому он просто придумывал слова: всякую тарабарщину, по звуку напоминавшую французскую речь. Это еще хуже, чем его немецкий. Но все ему поверили. К счастью, нам ни разу за все время не довелось столкнуться с настоящим французом.
Теперь Рубен занялся пуговицами на ее платье. То ли он их расстегивал, то ли просто перебирал пальцами – непонятно. Исходя из этого, Грейс сделала еще одно безошибочное наблюдение: история ее жизни уже не поглощала все его внимание.
– Но потом для вас настали трудные времена, – подсказал он, стремясь побыстрее добраться до конца.
– Потом настали трудные времена, – согласилась она. – Это случилось, когда Генри изгнали из Сан-Франциско.
– А кто его изгнал?
– Деловые люди, отцы города. Они страшно разозлились, когда выяснилось, что серебряных рудников, в которые они вложили деньги по его настоянию, не существует на свете. Но деньги были казенные, и они попали в такое неловкое положение, что решили не возбуждать дела, просто выставили его из города.
Воспоминания об этом моменте в ее биографии явно были ей неприятны.
– Каким же образом они его выставили?
– Просто пригрозили и все. Они похожи на Крокеров, только заседают в муниципалитете.
Пальцы Рубена справились тем временем с пуговицами и начали сложные маневры в нежной ложбинке у нее между грудей.
– Ну, словом, – продолжала Грейс, крепко зажмурившись, чтобы не потерять нить рассказа, – с тех пор дела покатились под гору. Развернуться в городе ему больше не давали, он начал растрачивать себя по мелочам. Я поняла, что дело совсем скверно, когда застала его за разработкой плана по выжиманию последних сбережений из пациентов туберкулезного санатория в Санта-Барбаре. Ну, ты понимаешь, где-то же должен быть предел! Вот тогда я и решила взять дело в Собственные руки и стала сестрой Марией-Августиной.
– О, ты была прелестной монашкой! Особенно когда сбросила облачение.
Одним плавным стремительным движением он опрокинул ее на спину, а сам оказался сверху. – Рубен, погоди…
Казалось, у него выросли лишние руки, и все они прилежно и проворно делали свое дело: освобождали ее от одежды.
– – Погоди, Рубен, – повторила она с тем же успехом, что и в первый раз. – Остановись! Нельзя этого делать.
– Это еще почему?
– Потому что сейчас твоя очередь.
Рубен пустил в ход зубы, чтобы распутать узел на шнуровке ее сорочки. Услыхав ее слова, он удивленно поднял голову. Шнурок свисал у него между зубов, как макаронина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106