– Я хотела доказать… ну, не знаю, доказать, что не имеет значения, что я… слепая. Что я нормальная женщина. – Она до боли сжала челюсти. – Но это не так. Я некая странность, которую для моего же блага надо держать взаперти, как всегда говорил Роджер. Я знала, что не смогу дойти, знала, но на мгновение это показалось таким возможным.
Гарета больше не заботило, правильно он делает или нет, он крепко обнял Имоджин и прижал к себе.
Лукас доковылял до камня и плюхнулся возле них в снег. Ему не было дела до снега, холода или странного вида леди Имоджин, которая плакала, уткнувшись в плечо сэру Гарету. Значение имело только то, что они наконец остановились, и он может спокойно умереть.
Гарет, баюкая, стал покачивать Имоджин, но не мог остановить жадные воспоминания о том, как прижимал к себе легкое тело. Он никогда не считал себя дураком, но сколько бы ни твердил, что не надо поддаваться удовольствию держать ее в объятиях, что она не для него, сердце наполнялось нежностью, хотя он знал, что все это иллюзия. Она никогда не будет его, каждое ее слово – о другом, о другом.
Даже если она сама этого не осознает, для нее существует только Роберт.
Эта мысль причиняла физическую боль, но Гарет сосредоточился только на том, как тело прожигает ее вполне целомудренное объятие.
Словно почувствовав его смятение, Имоджин отстранилась, тыльной стороной руки вытерла слезы и попыталась улыбнуться.
– Наверное, я выгляжу ужасно.
– Да, – хриплым шепотом подтвердил Гарет.
Она издала булькающий смешок.
– Не очень галантно, зато правда, как я подозреваю.
Гарет прокашлялся, чтобы голос звучал как можно обычнее.
– Я думаю, нам нужно передохнуть.
– Но…
– Никаких но. Башня никуда не денется, пусть подождет нас немного подольше. К тому же, – он усилил голос, – наш маленький товарищ был так утомлен видом ваших слез, что заснул, а я не планирую оставшуюся часть пути тащить его на закорках.
Имоджин помедлила и кивнула.
– Остановимся, если вы считаете, что так будет лучше. Тем более что я не хочу, чтобы Ро… чтобы кто-нибудь увидел меня в пятнах от слез.
Гарет вскочил, создавая дистанцию между собой и искушением.
– Поищу, не найдется ли веток для костра.
– Но мы не будем здесь так дол го, – возразила она. – И я не озябла.
– Это не для вас, а для меня, я не привык к холодам. Костер – минутное дело, а мое тело хоть чуть-чуть согреется.
Она ни на секунду ему не поверила, потому что успела ощутить тепло его тела и не считала, что он страдает от холода.
– Я подожду здесь, – буркнула Имоджин, поплотнее обхватила себя руками и удобнее устроилась на камне.
Через несколько секунд она уснула.
Гарет посмотрел на съежившуюся фигурку, и его лицо смягчилось. Сейчас он один был ее защитником, и это одновременно вызывало тревогу и удивление. Он не стал разбираться с охватившими его странными чувствами, а пошел искать дрова для костра. Он решил просто радоваться недолгому удовольствию.
Такого с ним еще никогда не было.
Темнело. Роберт мог оглянуться надень, проведенный в успешной охоте.
Сначала люди были ошарашены бесцельностью экспедиции, но перестали ворчать, как только он сказал про охоту. Один Мэтью не обрадовался. Бормоча, что если уж тратить день впустую, то делать это в тепле, он вызвался остаться и поддерживать огонь, пока не придут охотники.
Роберт едва удержался от довольной улыбки. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями, и меньше всего ему был нужен всезнающий Мэтью. В его душе поселилось так много всего непривычного, что ему необходимо было установить вещи в приемлемый порядок, чтобы не согнуться под их тяжестью.
Мэтью всегда готов выслушать его откровения, но Роберт многого не мог сказать человеку, который был ему как отец. Как описать странные эмоции, сжигающие его некогда замороженное сердце? Как сказать об ощущении своей уместности, о чувстве, что он стал обладателем, и сам кому-то принадлежит? Как объяснить хотя бы самому себе, почему он ночами так целомудренно обнимает женщину, которая нужна ему больше жизни?
От этой мысли ему стало неуютно, он знал, как глубоко проникла в его душу Имоджин.
Это было за пределами его понимания, но каждый вечер он засиживался за столом, ожидая, когда она уснет, и каждое утро вставал с кровати с острым разочарованием и смотрел на нее, пока она еще спала.
Днем он строго говорил себе, что разумнее спать в кресле, дожидаясь, когда она позовет его в свою постель и в свою жизнь, но ночью уступал темным желаниям, раздевался и осторожно залезал к ней в кровать. И каждую ночь чувствовал почти удовлетворение, когда она доверчиво прижималась к нему, как будто так и должно быть.
Это стало изысканно-мучительной привычкой.
Он уже не мог без того, чтобы не лечь рядом с ней, не гладить ее, не целовать нежную кожу, не окунаться лицом в душистые волосы. Он останавливался только тогда, когда напряжение становилось невыносимым, и ограничивался тем, что смотрел, как она спит в его руках. А утром заставлял себя встать раньше, чем она проснется.
Мэтью прав, он сумасшедший, или по крайней мере скоро им станет.
Вначале он не собирался так себя вести. Проснувшись рядом с ней в то первое утро, он не думал ни о чем другом, кроме как задобрить и победить жену. Он смотрел, как она спит, и с удивлением поглаживал мягкие губы. Он удивлялся себе – как можно бездельничать, лежа в кровати до восхода солнца, но быстро нашел оправдание: он лежит рядом с ней.
Смеясь над собой, он дважды взбегал по лестнице якобы для того, чтобы сообщить о прибытии Гарета с лошадьми, понимая, что это шаткое оправдание, что ему просто хочется побыть с ней. Он ворвался в спальню и резко остановился, реальность хлестнула его, как пощечина.
Реальность предстала в виде знатной, элегантной женщины, которая сидела и слепыми глазами смотрела на неуклюжего олуха, посмевшего вломиться в ее жизнь. Рассыпался в прах мир обоюдного согласия, который он выстроил в темноте ночи.
Как он мог начать говорить о странных чувствах в своей душе, когда не был уверен, что достоин дышать одним воздухом с ней?
Роберт сбежал от этой холодной, жесткой реальности. Пошел к черту Мэтью, но он прав, Роберт убегает.
От безнадежных сетований его отвлек хруст веток. Он инстинктивно пригнулся к земле, оглядывая лес в поисках источника шума, и сжал в руке лук.
Из кустарника величественно выступил олень, он настороженно принюхивался, шкура блестела. Вдруг он замер. Олень представлял собой отличную мишень, но Роберт снял стрелу с тетивы – сегодня двадцать мужчин охотятся весь день, и, возможно, это животное не минует стола, но что-то в его хрупкой храбрости напомнило Роберту Имоджин.
Олень стоял неподвижно, с любопытством глядя прямо туда, где прятался Роберт, потом вдруг повернул голову к югу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67