Она чувствовала одиночество большее, чем за все годы изоляции.
Одиночество становилось еще острее, когда Роберт врывался в монотонность ее дней. В первое утро он появился около полудня и принес с собой свежий запах зимнего дня. При звуке его голоса сердце замерло, хотя он говорил вежливую чепуху. Перед ней встало волшебство минувшей ночи, она снова хотела его испытать. Чувство было так сильно, что она не сразу поняла, что Роберт не отвечает тем же.
Он стоял перед ней с радостью человека перед лицом своего палача.
В эти драгоценные минуты он говорил о том, что прибыли его лошади из Уэльса! А с ними рыцари, с которыми он вместе не так давно сражался на границе! Потом пробормотал, что будет обедать вместе с ними в большом зале, понимая, что она предпочитает оставаться в спальне.
В стремлении избавиться от нее он почти выбежал из комнаты. Для нее осталось загадкой, зачем вообще он потрудился зайти.
Для него визит был чем-то вроде подвига, и это не улучшало настроения.
В этот вечер она ужинала в великолепном одиночестве; на вкус еда была как опилки. Но взрывы мужского хохота были почему-то приятны, и в тот вечер, и во все последующие.
С каждым вечером смех становился все громче, прибывали все новые люди Роберта, объединяясь со своим блистательным лидером, но Имоджин оставалась в полном одиночестве. Иногда одиночество буквально душило ее, оно ей снилось каждую ночь. Годами она жила одна, жила словно во сне, но таким же было и все вокруг нее. Теперь дом начал просыпаться, Роберт торопил, тянул его в живой мир, и только Имоджин оставалась в темном царстве.
Она научилась прислоняться головой к оконному переплету. Для нее, так долго прожившей в одиночестве, оно вдруг стало невыносимым. По ночам вялость придавливала ее к кровати тяжелым одеялом, она задыхалась и засыпала в слезах.
Но как ни странно, привычные ночные демоны ее больше не донимали. Зато появилась новая пытка.
Во сне ее преследовали воспоминания о том, как она лежала в руках Роберта. Как ее кожи касались легкие, как бабочки, поцелуи и медленное поглаживание теплых рук. Она старалась проснуться, понять, что это, реальность или всего лишь печальный сон. Предательское сознание хотело верить, что Роберт каждую ночь приходит к ней под покровом снов.
Но вырваться из сна не удавалось. И каждое утро она просыпалась одна, с горячим телом и одурманенным разумом. Ей казалось, что она чувствует его запах, и это давало надежду, что его присутствие не было сном. Но возможно, ей просто хотелось в это верить.
Вскоре Имоджин поняла, что надежда – такое же мучение, как все, что задумывал брат Роджер. В ней нарастало возмущение. Чем дольше Роберт был вдали от нее, тем больше овладевал ее мыслями. Она все еще неистово желала его, но, когда он был рядом, замыкалась в себе и обращалась с ним холодно. Она не могла до него дотянуться. Каждый день ее мучил страх, что, если она не попытается что-то сделать, вскоре и он, и огонь, который он зажег в ее теле, утекут между пальцами.
От этого можно и с ума сойти.
«Так ему и надо, – хмуро подумала Имоджин. – Посмотрим, как ему понравится быть женатым не на леди Калеке, а на леди Безумной. Уж тогда-то он не сможет ее игнорировать».
Странно, но ее злило не только его безразличие. Нет, ей хотелось кричать из-за того, что он осмеливается принимать решения и строить планы по поводу ее имения. Она вдруг решила: будь она проклята, если позволит этому продолжаться.
Она быстро отвернулась от окна.
– Мэри, мне нужна уличная обувь.
– Миледи…
– И теплый плащ, я полагаю. У меня есть такие вещи?
– Я что-то такое видела в южной каморке, миледи, но…
– Вот и хорошо, – безжалостно прервала Имоджин. – Пожалуйста, сходи и принеси. У меня сильнейшее желание прогуляться до стройки Роберта.
Мэри от удивления чуть не лишилась дара речи.
– Имоджин, туда три часа ходу.
Имоджин надменно вскинула брови.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что я хочу сказать, Имоджин Коулбрук, так это то, что ты бог знает сколько времени не выходила за стены этой комнаты. А теперь решила, что можешь без труда пройти несколько миль по колено в снегу. Это полное безумие.
Как и следовало ожидать от леди Безумной, Имоджин улыбнулась.
– Возможно, но если я безумная, тебе лучше ублажать меня, сумасшедшие не любят, когда их обвиняют в лени. – Внезапно ее лицо стало серьезным. – И рада тебе напомнить: я теперь Имоджин Боумонт.
У Мэри хватило совести покраснеть. Она с ужасом признала, что забыла и об изменении фамилии, и о дворянских правах. Хорошо еще, Имоджин упрекнула ее только за первое, последнее многие люди считают более серьезным преступлением.
– Ты тему не меняй, – строго сказала Мэри, стараясь спрятать смущение. – Мы говорили не об изменении фамилии, а о том, что ты собралась пройти по снегу несколько миль.
– Это у тебя такой способ вежливо намекнуть, что я растолстела, да? – поддразнила ее Имоджин. Впервые за долгие годы она почувствовала себя легкомысленной.
– Ты знаешь, что я не имела в виду ничего подобного. Если у тебя и набирается лишний вес, то он оседает в правильных местах, – оскорбилась Мэри.
Имоджин была очень довольна.
– Ты правда так думаешь? – пылко спросила Имоджин. Она провела руками по бокам, стараясь угадать, правду ли сказала старуха.
Злость у Мэри тут же испарилась. Такой маленький комплимент и так много значит для божественно прекрасной женщины – до чего же странно! Старуха тихо вздохнула. Иногда она забывала, сколь многого лишена Имоджин.
– Да, я так думаю, – проворчала Мэри. – Пойду соберу все, что тебе надо для похода.
Радость Имоджин не знала границ. Она моментально забыла обо всех «зачем» и «куда» и наслаждалась предвкушением выхода из дому. Не удержавшись, она хлопнула в ладоши и возбужденно сжала руки.
Казалось неважным, что ей предстоит путь к угрюмой башне, которую построил Роджер. Какое это имеет значение, если после долгого затворничества она снова выйдет в мир живых? Это было невероятным счастьем, о котором она и не мечтала. Имоджин с трудом сдерживала возбуждение.
– Готово, миледи, я принесла растоптанные туфли и подходящий плащ. Еще я нашла шляпу, перчатки и молодого Лукаса, – отрывисто сказала Мэри и сунула Имоджин в руки все, кроме Лукаса, который топтался у двери.
– Зачем нам Лукас? – спросила Имоджин, присаживаясь, чтобы надеть туфли.
– Зачем Лукас? Затем, что хоть одна из нас должна шевелить мозгами, а понятие о чести есть, кажется, только у меня, – сухо сказала Мэри. – Ты не можешь выходить одна, и хотя меня чрезвычайно прельщает перспектива весь день вытаскивать тебя из снега на каждом шагу, это будет единственным удовольствием, от которого я вынуждена воздержаться. Ты, должно быть, считаешь, что в силах часами идти по колено в снегу, а я – нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Одиночество становилось еще острее, когда Роберт врывался в монотонность ее дней. В первое утро он появился около полудня и принес с собой свежий запах зимнего дня. При звуке его голоса сердце замерло, хотя он говорил вежливую чепуху. Перед ней встало волшебство минувшей ночи, она снова хотела его испытать. Чувство было так сильно, что она не сразу поняла, что Роберт не отвечает тем же.
Он стоял перед ней с радостью человека перед лицом своего палача.
В эти драгоценные минуты он говорил о том, что прибыли его лошади из Уэльса! А с ними рыцари, с которыми он вместе не так давно сражался на границе! Потом пробормотал, что будет обедать вместе с ними в большом зале, понимая, что она предпочитает оставаться в спальне.
В стремлении избавиться от нее он почти выбежал из комнаты. Для нее осталось загадкой, зачем вообще он потрудился зайти.
Для него визит был чем-то вроде подвига, и это не улучшало настроения.
В этот вечер она ужинала в великолепном одиночестве; на вкус еда была как опилки. Но взрывы мужского хохота были почему-то приятны, и в тот вечер, и во все последующие.
С каждым вечером смех становился все громче, прибывали все новые люди Роберта, объединяясь со своим блистательным лидером, но Имоджин оставалась в полном одиночестве. Иногда одиночество буквально душило ее, оно ей снилось каждую ночь. Годами она жила одна, жила словно во сне, но таким же было и все вокруг нее. Теперь дом начал просыпаться, Роберт торопил, тянул его в живой мир, и только Имоджин оставалась в темном царстве.
Она научилась прислоняться головой к оконному переплету. Для нее, так долго прожившей в одиночестве, оно вдруг стало невыносимым. По ночам вялость придавливала ее к кровати тяжелым одеялом, она задыхалась и засыпала в слезах.
Но как ни странно, привычные ночные демоны ее больше не донимали. Зато появилась новая пытка.
Во сне ее преследовали воспоминания о том, как она лежала в руках Роберта. Как ее кожи касались легкие, как бабочки, поцелуи и медленное поглаживание теплых рук. Она старалась проснуться, понять, что это, реальность или всего лишь печальный сон. Предательское сознание хотело верить, что Роберт каждую ночь приходит к ней под покровом снов.
Но вырваться из сна не удавалось. И каждое утро она просыпалась одна, с горячим телом и одурманенным разумом. Ей казалось, что она чувствует его запах, и это давало надежду, что его присутствие не было сном. Но возможно, ей просто хотелось в это верить.
Вскоре Имоджин поняла, что надежда – такое же мучение, как все, что задумывал брат Роджер. В ней нарастало возмущение. Чем дольше Роберт был вдали от нее, тем больше овладевал ее мыслями. Она все еще неистово желала его, но, когда он был рядом, замыкалась в себе и обращалась с ним холодно. Она не могла до него дотянуться. Каждый день ее мучил страх, что, если она не попытается что-то сделать, вскоре и он, и огонь, который он зажег в ее теле, утекут между пальцами.
От этого можно и с ума сойти.
«Так ему и надо, – хмуро подумала Имоджин. – Посмотрим, как ему понравится быть женатым не на леди Калеке, а на леди Безумной. Уж тогда-то он не сможет ее игнорировать».
Странно, но ее злило не только его безразличие. Нет, ей хотелось кричать из-за того, что он осмеливается принимать решения и строить планы по поводу ее имения. Она вдруг решила: будь она проклята, если позволит этому продолжаться.
Она быстро отвернулась от окна.
– Мэри, мне нужна уличная обувь.
– Миледи…
– И теплый плащ, я полагаю. У меня есть такие вещи?
– Я что-то такое видела в южной каморке, миледи, но…
– Вот и хорошо, – безжалостно прервала Имоджин. – Пожалуйста, сходи и принеси. У меня сильнейшее желание прогуляться до стройки Роберта.
Мэри от удивления чуть не лишилась дара речи.
– Имоджин, туда три часа ходу.
Имоджин надменно вскинула брови.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что я хочу сказать, Имоджин Коулбрук, так это то, что ты бог знает сколько времени не выходила за стены этой комнаты. А теперь решила, что можешь без труда пройти несколько миль по колено в снегу. Это полное безумие.
Как и следовало ожидать от леди Безумной, Имоджин улыбнулась.
– Возможно, но если я безумная, тебе лучше ублажать меня, сумасшедшие не любят, когда их обвиняют в лени. – Внезапно ее лицо стало серьезным. – И рада тебе напомнить: я теперь Имоджин Боумонт.
У Мэри хватило совести покраснеть. Она с ужасом признала, что забыла и об изменении фамилии, и о дворянских правах. Хорошо еще, Имоджин упрекнула ее только за первое, последнее многие люди считают более серьезным преступлением.
– Ты тему не меняй, – строго сказала Мэри, стараясь спрятать смущение. – Мы говорили не об изменении фамилии, а о том, что ты собралась пройти по снегу несколько миль.
– Это у тебя такой способ вежливо намекнуть, что я растолстела, да? – поддразнила ее Имоджин. Впервые за долгие годы она почувствовала себя легкомысленной.
– Ты знаешь, что я не имела в виду ничего подобного. Если у тебя и набирается лишний вес, то он оседает в правильных местах, – оскорбилась Мэри.
Имоджин была очень довольна.
– Ты правда так думаешь? – пылко спросила Имоджин. Она провела руками по бокам, стараясь угадать, правду ли сказала старуха.
Злость у Мэри тут же испарилась. Такой маленький комплимент и так много значит для божественно прекрасной женщины – до чего же странно! Старуха тихо вздохнула. Иногда она забывала, сколь многого лишена Имоджин.
– Да, я так думаю, – проворчала Мэри. – Пойду соберу все, что тебе надо для похода.
Радость Имоджин не знала границ. Она моментально забыла обо всех «зачем» и «куда» и наслаждалась предвкушением выхода из дому. Не удержавшись, она хлопнула в ладоши и возбужденно сжала руки.
Казалось неважным, что ей предстоит путь к угрюмой башне, которую построил Роджер. Какое это имеет значение, если после долгого затворничества она снова выйдет в мир живых? Это было невероятным счастьем, о котором она и не мечтала. Имоджин с трудом сдерживала возбуждение.
– Готово, миледи, я принесла растоптанные туфли и подходящий плащ. Еще я нашла шляпу, перчатки и молодого Лукаса, – отрывисто сказала Мэри и сунула Имоджин в руки все, кроме Лукаса, который топтался у двери.
– Зачем нам Лукас? – спросила Имоджин, присаживаясь, чтобы надеть туфли.
– Зачем Лукас? Затем, что хоть одна из нас должна шевелить мозгами, а понятие о чести есть, кажется, только у меня, – сухо сказала Мэри. – Ты не можешь выходить одна, и хотя меня чрезвычайно прельщает перспектива весь день вытаскивать тебя из снега на каждом шагу, это будет единственным удовольствием, от которого я вынуждена воздержаться. Ты, должно быть, считаешь, что в силах часами идти по колено в снегу, а я – нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67