Рыцарь спокойно кивнул, отстегнул ножны от портупеи, вытянул клинок на ширину ладони и передал его капитану четким военным движением, держа обеими руками рукоятью вперед. Пармский копейщик, повидавший на своем веку немало оружия и участвовавший в десятках сражений, принимая меч, а вслед за ним и кинжал, уважительно покачал головой и с огромным усилием задавил едва не вырвавшийся наружу тихий завистливый стон.
Наборные ножны из слоновой кости скрывали клинок дамасской ковки с затейливым сирийским клеймом. Такой клинок в сильной и опытной руке мог перерубить простой железный фальшон, не оставив и заусенца на остром, как бритва, лезвии. Удобная рукоятка, обтянутая тонкой черной лайкой, была так затерта от частых прикосновений, что капитану сразу стало ясно – хозяин достает свое оружие не только для того, чтобы хвастаться перед приятелями. Несмотря на то, что меч был арабской работы, его круглый плоский набалдашник украшал такой же, как и на котте рыцаря, иерусалимский крест, составленный из кроваво-красных рубинов, окаймленных черными агатами.
Сразу же преисполнившись глубокого уважения к незнакомцу-воину, капитан-наемник передал меч и кинжал помощнику, молча, кивком головы поприветствовал посетителя и подал знак охранявшему дверь алебардщику. Правая створка неслышно скользнула в сторону, открывая дорогу в покои. Секретарь сделал пригласительный жест, рыцарь шагнул вперед и неожиданно очутился в тропическом саду.
Кресло папы Григория находилось на своем обычном месте – неподалеку от бассейна. Приблизившись на расстояние нескольких шагов, посетитель остановился, ожидая дальнейших распоряжений. Без тени страха или смущения, однако, вместе с тем, не проявляя и непочтительного любопытства, он просто стоял в свободной позе и молча рассматривал старика.
С близкого расстояния быстро выяснялось, что если плоть сидящего в кресле старца была дряхлой и немощной, то дух его был молод и силен. Из-под редких выцветших бровей и низко склоненного сократовского лба на рыцаря смотрели, не мигая, живые колючие зрачки, окруженные пожелтевшими белками, которые придавали взгляду понтифика угрюмое волчье выражение. Так обычно разглядывает добычу старый, умудренный жизнью вожак, прежде чем решить, стоит на нее нападать или нет. Хозяин дворца рассматривал посетителя, словно пытаясь проникнуть ему в самую душу. Каков был результат осмотра, невозможно было понять – папа не выдал своих мыслей и чувств ни словом, ни жестом. Он лишь чуть шевельнул ногой, и из-под полы появился кончик такой же, как и риза, кроваво-красной бархатной туфли. Рыцарь сделал шаг вперед и, склонившись на одно колено, осторожно приложился к туфле губами.
– Так как же тебя называть, сын мой? – дождавшись, когда рыцарь поднимется с колен, спросил понтифик. Его низкий, с хрипотцой голос звучал чисто и властно. – Шевалье де Мерлан, сеньор де Монтелье или барон де Вази?
– Послание, переданное в Реймсе, ваше святейшество, в котором мне предлагалось немедля прибыть в Ананьи, было обращено к барону де Вази, – ответил рыцарь, – однако этот титул – ошибка. Я принес оммаж мегаскиру афинскому, и не как барон, а как владелец трех рыцарских фьефов.
– Когда мы получили сообщение из Морей, мы еще не знали о других твоих титулах, – отвечал понтифик. – Однако, как только за тобой вслед отправилось это письмо, до Ананьи дошли новые сведения.
Папа сделал одно лишь движение трясущейся рукой, и к нему стрелой подлетел замерший в дверях секретарь. Справа от кресла, между кадками, обнаружилось большое бюро, на котором высилась кипа документов. Секретарь порылся среди пергаментов, вытянул из середины длинный лист и вопросительно глянул на Григория.
– Читай, – сказал тот, – только опусти все, что непосредственно не относится к делу.
Секретарь, шустро пробежав глазами большую часть бумаги, пискляво огласил:
«…помимо прочего хочу сообщить, что в последнюю неделю перед Великим постом в Реймс, к архидьякону прибыл некий благородный рыцарь, исполнивший крестоносный обет. Он назвался Жаком, сеньором де Вази, и предъявил грамоты, свидетельствующие о том, что принадлежащее ранее рыцарю, сиру Роберу, держание Мерлан отписано ему в наследство. Среди предоставленных документов имелось письмо патриарха Иерусалимского, свидетельствующее о героической гибели Робера де Мерлана в сражении с неверными, а также жалованная грамота магистра ордена Храма, Пере де Монтегаудо, в которой тот отказывается от каких бы то ни было притязаний ордена на владения, ранее принадлежавшие сиру Роберу по ту и по эту сторону моря. В конце концов, архидьякону была предъявлена только что подписанная хартия Гуго, графа де Ретель, передающая вышеозначенное держание Мерлан в вечное наследственное владение сиру Жаку.
Не имея ни малейших оснований отказать прибывшему рыцарю, я передал ему все унаследованные владения – половину мельницы и торфяное болото, а также и усадьбу с донжоном, что со дня убытия сира де Мерлана в святую землю находились под рукой вверенного мне диоцеза.
Смиренно прошу ваше святейшество уделить малую толику времени от ваших неотложных богоугодных дел и изъявить свою волю, кому же все-таки – диоцезу Реймс или прецептории Ассонс надлежит получать церковную десятину, Саладинову десятину, сотую и двухсотую крестоносные подати, а также и добровольные пожертвования с прихожан вышеозначенного Мерлана? На эти доходы, по своему обыкновению, наложили лапу (зачеркнуто) выдвинули притязания тамплиеры, а сей духовно-рыцарский орден, как известно, подчиняется одному лишь Святому престолу, и нет на него управы поместному клиру…
Припадаю к вашим ногам, святой отец, со смиренным почтением, Анри де Дрэ, архиепископ Реймский».
– Мы долго ломали голову, – глядя прямо в глаза рыцарю и не находя в ответном взгляде ни тени страха и смущения, произнес Григорий, – с чего это вдруг молодой граф Гуго де Ретель, который уже на всю Европу прославился тем, что готов сражаться со всеми своими светскими и духовными соседями за каждый спорный клочок земли, вдруг взял да и отдал целый рыцарский фьеф заезжему крестоносцу. Однако наши сомнения разрешило следующее письмо. Оно задержалось в пути, так как доставлявший его гонец, застигнутый снежной бурей на альпийских перевалах, вынужден был всю зиму и часть весны провести в одном из бенедиктинских монастырей. Вот что пишет епископ Вьенна.
Папа кивнул секретарю, который к завершению речи понтифика уже держал в руках нужный пергамент, и тот продолжил чтение:
«…исполняя волю вашего святейшества, направляю нарочным, непосредственно в Ананьи, минуя латеранский секретариат, послание настоятеля церкви, находящейся в окрестностях Гренобля, в котором он описывает как очевидец события, произошедшие там на Рождество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Наборные ножны из слоновой кости скрывали клинок дамасской ковки с затейливым сирийским клеймом. Такой клинок в сильной и опытной руке мог перерубить простой железный фальшон, не оставив и заусенца на остром, как бритва, лезвии. Удобная рукоятка, обтянутая тонкой черной лайкой, была так затерта от частых прикосновений, что капитану сразу стало ясно – хозяин достает свое оружие не только для того, чтобы хвастаться перед приятелями. Несмотря на то, что меч был арабской работы, его круглый плоский набалдашник украшал такой же, как и на котте рыцаря, иерусалимский крест, составленный из кроваво-красных рубинов, окаймленных черными агатами.
Сразу же преисполнившись глубокого уважения к незнакомцу-воину, капитан-наемник передал меч и кинжал помощнику, молча, кивком головы поприветствовал посетителя и подал знак охранявшему дверь алебардщику. Правая створка неслышно скользнула в сторону, открывая дорогу в покои. Секретарь сделал пригласительный жест, рыцарь шагнул вперед и неожиданно очутился в тропическом саду.
Кресло папы Григория находилось на своем обычном месте – неподалеку от бассейна. Приблизившись на расстояние нескольких шагов, посетитель остановился, ожидая дальнейших распоряжений. Без тени страха или смущения, однако, вместе с тем, не проявляя и непочтительного любопытства, он просто стоял в свободной позе и молча рассматривал старика.
С близкого расстояния быстро выяснялось, что если плоть сидящего в кресле старца была дряхлой и немощной, то дух его был молод и силен. Из-под редких выцветших бровей и низко склоненного сократовского лба на рыцаря смотрели, не мигая, живые колючие зрачки, окруженные пожелтевшими белками, которые придавали взгляду понтифика угрюмое волчье выражение. Так обычно разглядывает добычу старый, умудренный жизнью вожак, прежде чем решить, стоит на нее нападать или нет. Хозяин дворца рассматривал посетителя, словно пытаясь проникнуть ему в самую душу. Каков был результат осмотра, невозможно было понять – папа не выдал своих мыслей и чувств ни словом, ни жестом. Он лишь чуть шевельнул ногой, и из-под полы появился кончик такой же, как и риза, кроваво-красной бархатной туфли. Рыцарь сделал шаг вперед и, склонившись на одно колено, осторожно приложился к туфле губами.
– Так как же тебя называть, сын мой? – дождавшись, когда рыцарь поднимется с колен, спросил понтифик. Его низкий, с хрипотцой голос звучал чисто и властно. – Шевалье де Мерлан, сеньор де Монтелье или барон де Вази?
– Послание, переданное в Реймсе, ваше святейшество, в котором мне предлагалось немедля прибыть в Ананьи, было обращено к барону де Вази, – ответил рыцарь, – однако этот титул – ошибка. Я принес оммаж мегаскиру афинскому, и не как барон, а как владелец трех рыцарских фьефов.
– Когда мы получили сообщение из Морей, мы еще не знали о других твоих титулах, – отвечал понтифик. – Однако, как только за тобой вслед отправилось это письмо, до Ананьи дошли новые сведения.
Папа сделал одно лишь движение трясущейся рукой, и к нему стрелой подлетел замерший в дверях секретарь. Справа от кресла, между кадками, обнаружилось большое бюро, на котором высилась кипа документов. Секретарь порылся среди пергаментов, вытянул из середины длинный лист и вопросительно глянул на Григория.
– Читай, – сказал тот, – только опусти все, что непосредственно не относится к делу.
Секретарь, шустро пробежав глазами большую часть бумаги, пискляво огласил:
«…помимо прочего хочу сообщить, что в последнюю неделю перед Великим постом в Реймс, к архидьякону прибыл некий благородный рыцарь, исполнивший крестоносный обет. Он назвался Жаком, сеньором де Вази, и предъявил грамоты, свидетельствующие о том, что принадлежащее ранее рыцарю, сиру Роберу, держание Мерлан отписано ему в наследство. Среди предоставленных документов имелось письмо патриарха Иерусалимского, свидетельствующее о героической гибели Робера де Мерлана в сражении с неверными, а также жалованная грамота магистра ордена Храма, Пере де Монтегаудо, в которой тот отказывается от каких бы то ни было притязаний ордена на владения, ранее принадлежавшие сиру Роберу по ту и по эту сторону моря. В конце концов, архидьякону была предъявлена только что подписанная хартия Гуго, графа де Ретель, передающая вышеозначенное держание Мерлан в вечное наследственное владение сиру Жаку.
Не имея ни малейших оснований отказать прибывшему рыцарю, я передал ему все унаследованные владения – половину мельницы и торфяное болото, а также и усадьбу с донжоном, что со дня убытия сира де Мерлана в святую землю находились под рукой вверенного мне диоцеза.
Смиренно прошу ваше святейшество уделить малую толику времени от ваших неотложных богоугодных дел и изъявить свою волю, кому же все-таки – диоцезу Реймс или прецептории Ассонс надлежит получать церковную десятину, Саладинову десятину, сотую и двухсотую крестоносные подати, а также и добровольные пожертвования с прихожан вышеозначенного Мерлана? На эти доходы, по своему обыкновению, наложили лапу (зачеркнуто) выдвинули притязания тамплиеры, а сей духовно-рыцарский орден, как известно, подчиняется одному лишь Святому престолу, и нет на него управы поместному клиру…
Припадаю к вашим ногам, святой отец, со смиренным почтением, Анри де Дрэ, архиепископ Реймский».
– Мы долго ломали голову, – глядя прямо в глаза рыцарю и не находя в ответном взгляде ни тени страха и смущения, произнес Григорий, – с чего это вдруг молодой граф Гуго де Ретель, который уже на всю Европу прославился тем, что готов сражаться со всеми своими светскими и духовными соседями за каждый спорный клочок земли, вдруг взял да и отдал целый рыцарский фьеф заезжему крестоносцу. Однако наши сомнения разрешило следующее письмо. Оно задержалось в пути, так как доставлявший его гонец, застигнутый снежной бурей на альпийских перевалах, вынужден был всю зиму и часть весны провести в одном из бенедиктинских монастырей. Вот что пишет епископ Вьенна.
Папа кивнул секретарю, который к завершению речи понтифика уже держал в руках нужный пергамент, и тот продолжил чтение:
«…исполняя волю вашего святейшества, направляю нарочным, непосредственно в Ананьи, минуя латеранский секретариат, послание настоятеля церкви, находящейся в окрестностях Гренобля, в котором он описывает как очевидец события, произошедшие там на Рождество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87