– Они полагают, что игра на фортепьяно, сочинение музыки и любовь к искусству – это нечто несовместимое с представлениями о доблестном продолжателе рода Дадли, не так ли?
– Не только несовместимое, но и граничащее с женоподобием, – усмехнулся Трешем.
– Бах – мужчина, – сказала Джейн, поставив свечу на инструмент. – И так ли женоподобны все остальные композиторы?
– Они не принадлежали к роду Дадли. Если бы у нас в роду появился композитор, его бы считали женоподобным. О, Джейн, – Джоселин с ухмылкой взглянул на ее ноги, – да вы босиком, по-домашнему?
– Кто так считал бы? Вы? Ваш отец? Или дед?
– Все трое. Святая троица, так сказать.
– Не богохульствуйте. Ваш отец должен был знать о вашем таланте. Такое не утаишь. Талант требует выхода, как, например, этой ночью. Значит, отец никак не поощрял вас, я правильно поняла?
– Я так и не научился играть. С меня хватило двух раз… Знаете ли, мне не слишком понравилось всю ночь спать на животе, потому что к спине нельзя было притронуться.
Джейн промолчала. Охваченная гневом, она пристально смотрела на сидевшего перед ней циничного и жестокого светского льва, на человека, из которого все самое лучшее еще в детстве было выбито плетью. К сожалению, его грубый и невежественный отец не понимал очень простых вещей, например, того, что лишь всесторонне развитая личность является полноценным человеком, то есть неповторимой индивидуальностью. Однако герцог Трешем, похоже, поставил перед собой цель соответствовать идеалам своего невежественного предка. И почти преуспел в этом.
Тут он вновь заиграл, но на сей раз мелодия оказалась знакомой.
– Знаете, что это? – спросил герцог, не поднимая глаз.
– «Барбара Аллен». Одна из самый чудесных и грустных баллад.
– Вы поете? – спросил он.
– Да, – сказала Джейн.
– Тогда пойте. – Трешем перестал играть и взглянул на девушку. – Садитесь рядом со мной на скамью. Раз уж вы пришли, то хоть спойте. А я постараюсь играть поприличнее.
Она села рядом с герцогом и стала смотреть на его руки – он уже играл вступительные аккорды. Джейн и раньше обращала внимание на руки Джоселина. У него были узкие кисти и длинные изящные пальцы. Однако она и предположить не могла, что эти руки – руки музыканта. Теперь же в этом не было сомнений. Казалось, его пальцы ласкают клавиши, а вовсе не извлекают из инструмента звуки;
Джейн спела балладу от начала до конца. Сначала она испытывала смущение, но вскоре забыла обо всем на свете – оставалась только музыка. И грустная история Барбары Аллен.
Наконец музыка стихла, и воцарилась тишина. Джейн сидела очень прямо, сидела, сложив руки на коленях. Какое-то время оба молчали. Молчали, ибо прекрасно понимали; такие мгновения не часто выпадают в жизни.
– О Господи, – прошептал наконец Трешем. – Оказывается, контральто. А я почему-то думал, у вас сопрано.
Только сейчас Джейн осознала, что сидит среди ночи рядом с герцогом Трешемом – сидит полураздетая и босая. Да и на нем была лишь белая, распахнутая у ворота рубаха и панталоны в обтяжку. Но, даже осознав всю двусмысленность ситуации, Джейн не могла придумать, как выйти из нее естественно.
– Еще никогда в жизни, – проговорил Трешем, – я не слышал такого прелестного голоса. Вы прекрасно передавали музыку и настроение баллады.
Джейн в смущении потупилась. – Почему же вы так долго молчали? Почему вы не сказали о том, что поете?
– Вы не спрашивали.
– Черт побери, Джейн, как вы смеете скрывать такой талант? Таким даром надо делиться с другими, а не скрывать его.
– Я тронута, ваша светлость.
Герцог молча кивнул и, казалось, о чем-то задумался. Потом взял ее за руку – Джейн вдруг показалось, что в комнате не хватает воздуха, – и вполголоса проговорил:
– Вам не следовало спускаться. В крайнем случае, могли бы потихоньку пройти в библиотеку, взять книгу и подняться к себе, не потакая своему любопытству. Вы застали меня не в лучшее время.
Джейн прекрасно его понимала, ибо и для нее это был не лучший момент. Они оба ступили на зыбкую почву, и оба пребывали в романтическом настроении. К тому же в столь поздний час ни слуги, ни гости не могли их потревожить.
– Да, вы правы, – пробормотала Джейн.
Высвободив свою руку, она поднялась на ноги, собираясь уйти, хотя ей ужасно хотелось остаться.
– Не уходите, – проговорил герцог внезапно охрипшим голосом. – Не уходите, не оставляйте меня одного.
У нее оставалось право выбора. Она могла внять голосу разума и, вежливо пожелав Трешему спокойной ночи, выйти из комнаты. Он не стал бы удерживать ее. Но она могла и остаться – ведь ей этого хотелось… Времени на раздумья уже не оставалось, и Джейн, наконец, решилась – она сделала шаг к Трешему. Сделала этот шаг вопреки здравому смыслу, вопреки опыту, вопреки всему.
Положив руку ему на голову, она провела ладонью по его шелковистым волосам. Он обнял ее за талию и привлек к себе. Джейн тихонько вздохнула и почувствовала, как Трешем прижался лицом к ее груди.
«Какая я глупая, – подумала она, закрывая глаза и прислушиваясь к своим ощущениям. – Да, глупая», – мысленно повторила Джейн, но уже без прежней уверенности.
Когда же Трешем, чуть отстранившись, посмотрел на нее снизу вверх своими темно-карими глазами, она, очевидно, повинуясь инстинкту, опустилась перед ним на колени и обхватила руками его бедра, туго обтянутые панталонами.
Герцог тотчас же склонился над ней, едва касаясь ее шеи горячими пальцами, и этот жар, проникая в ее тело, будил в ней женщину. Затем он взял лицо девушки в ладони и поцеловал ее.
Джейн и прежде целовали. Ее поклонником был Чарлз, уже четыре года ухаживавший за ней. В те редкие минуты, когда они оставались наедине, Чарлз целовал ее, и она не противилась.
Но теперь Джейн поняла, что до сих пор ни разу не целовалась по-настоящему, так, как сейчас.
Трешем целовал ее совсем не так, как Чарлз.
Он едва касался ее губ своими, и глаза его были широко раскрыты, как и ее глаза. Возможно, именно поэтому они не могли всецело отдаться физическому влечению, хотя желание заявляло о себе все более настойчиво. Глядя в глаза Трешема, Джейн не смогла бы сделать вид, что не понимает, что происходит, не смогла бы убедить себя в том, что просто охвачена бездумной и слепой страстью.
Нет, ее страсть не была слепой и бездумной.
А Трешем уже покрывал поцелуями ее щеки, глаза, подбородок… Затем скова поцеловал в губы, но на сей раз смелее, словно побуждая ответить на его поцелуй.
Джейн сделала для себя открытие: оказывается, поцелуй – это не только когда губы прижаты к губам, но и когда язык скользит по ним, как бы лаская, а потом проникает меж губ… Да, это и есть настоящий поцелуй, и в такие мгновения из груди вырываются стоны.
Тут Джоселин порывисто привлек ее к себе и крепко прижал к мускулистой груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86