Сильверстоун перехватил этот взгляд и усмехнулся.
– Присаживайтесь. Я вижу, как у вас слегка оттопыривается правый карман. Что вы для меня приготовили – наручники или револьвер?
– Вы заслуживаете и того, и другого, не говоря уже о виселице…
– В самом деле? И в чем же вы меня обвиняете или подозреваете?
– В убийстве фрейлейн Берты Тымковец, а также господина Ласло Фальвы.
– Давность лет, недоказанность, отсутствие свидетелей, не говоря уже о полном отсутствии у вас всяких законных полномочий… господин комиссар полиции не существующих больше на карте Европы государств – Австро-Венгерской империи и Чехословацкой республики.
– О нет, свидетели все-таки есть.
– Вы имеете в виду Адольфа Гитлера? – В голосе англичанина послышалась нескрываемая насмешка.
– Нет, – раздраженно буркнул Вондрачек, – вас видела служанка гостиницы «Майстринг», что в Кальтенбрюндльберге, где вы убили фрейлейн Тымковец. Кроме того, вы оставили отпечатки пальцев в номере Фальвы и в каюте господина Вульфа. – Последнее заявление было откровенным блефом, ибо Вондрачек и сам понимал всю шаткость своих обвинений.
– О нет! – И англичанин протестующе покачал головой. – К смерти последнего я имею лишь косвенное отношение. Да, не отрицаю, что я находился в каюте господина Вульфа в тот момент, когда с ним случился сердечный приступ. Поняв, что случилось, я сам попытался оказать ему первую помощь, поскольку имею медицинское образование, но, к сожалению, все мои усилия оказались тщетны. Поверьте, мне искренне жаль, что я разволновал нашего бедного русского друга и тем самым поневоле стал косвенной причиной его смерти…
– Искренне жаль? – отчетливо выговаривая слова, переспросил Вондрачек. – А разве существует нечто такое, к чему бы вы относились искренне?
– Не будем вдаваться в эти психологические тонкости, – поморщился Сильверстоун. – Итак, вы можете предъявить мне что-нибудь еще?
– Фальшивый германский дипломатический паспорт на имя Герберта фон Хаусхофера.
– С чего вы взяли, что он фальшивый?
– Накануне прошлой войны вы были секретным агентом Британской империи и, помнится, звались лордом Льюисом Сильверстоуном.
– Ну и что? Разве я не имею права переменить свое имя, тем более что Хаусхофер – это девичья фамилия моей матери, которая была австрийской немкой. А разве человек не волен менять свое подданство, убеждения…
– Скажите короче – хозяев!
Сильверстоун зло блеснул глазами.
– Да, я космополит, и моя единственная отчизна – это власть. Но ведь и вы служите только одному богу – закону.
– Который является воплощением справедливости!
– Ошибаетесь, комиссар. Закон – это инструмент власти, и только она решает, что считать справедливым, а что нет.
Вондрачек с сожалением покачал головой.
– Вы умный человек, господин Сильверстоун. Почему же вы так презираете свободу, что готовы служить любой диктатуре?
– Философский вопрос, комиссар, не слишком уместный в контексте нашего разговора. Однако я вам отвечу. Все дело в том, что всемогущество, даваемое абсолютной властью, – это единственное, что может заменить человеческую тягу к бессмертию, естественную даже у атеиста!
– Кстати, эта штука вам знакома? – И комиссар показал свастику, увитую змеями, – тот самый медальон, который когда-то был на груди покойного Фальвы.
– Какая ерунда! – усмехнулся Сильверстоун. – Да, это масонский символ. Но знаете, господин Вондрачек, в наш век массовых коммуникаций все эти игры в масонов пора оставить детям. Сейчас, чтобы прорваться к власти, надо не тайные общества создавать, а стараться постоянно быть на виду.
– Мне тоже приходили в голову подобные мысли, – пробормотал Вондрачек. – Слушайте, Сильверстоун, я не знаю, как вы оказались на «Бретани», но абсолютно уверен в том, что это неспроста. За кем из пассажиров этого парохода вы ведете слежку?
– А, так вы этого еще не поняли! Прекрасно, значит, я смогу спокойно довести свое дело до конца. – И Сильверстоун победно-снисходительно посмотрел на сурового комиссара. – Признаться, я ожидал встретить в вас более проницательного противника…
– И не слишком ошиблись! – Вондрачек сделал быстрое, но неуклюжее движение – словно бы передернул плечом после укуса осы, – после чего в его руке оказался револьвер.
– Что это? Вы жаждете моей крови? – издевательским тоном поинтересовался англичанин.
– Точнее сказать, возмездия!
– Значит, вы решили сами вершить правосудие? Но согласитесь, что размахивать револьвером, чтобы добиться признаний обвиняемого, – это топорная работа…
– Если вы не скажете мне, с какой целью находитесь на борту «Бретани»…
Комиссар не успел договорить, как вдруг почувствовал столь резкую, обжигающую боль в руке, что охнул и, скривившись, выронил револьвер на пол. Во время разговора Сильверстоун ухитрился незаметно нащупать рукой тонкий и острый стек, лежавший на постели позади него. Не вставая с места, он первым же стремительным движением выбил револьвер, а вторым – ногой – отбросил его к входной двери. Револьвер с грохотом откатился, а Вондрачек, продолжая морщиться от боли и унижения, молча взглянул на него.
После этого противники несколько мгновений пристально смотрели друг на друга.
«Какой у него удивительный, немигающий взгляд, – подумалось Вондрачеку. – Это глаза не преступника, а правителя… Впрочем, нет, для этого в его глазах не хватает фанатизма. Скорее, это глаза подручного тирана, „серого кардинала“, цинично использующего глупость и недальновидность своего официального повелителя во имя собственных целей… В сущности, он прав – что я такое? Лысый старик в потертом костюме и с пышными, старомодными бакенбардами, за которым уже не стоит полиция крупнейшей центрально-европейской империи… Даже револьвером разучился пользоваться – выбили, как у мальчишки». Комиссар продолжал держаться за окровавленную кисть руки, с бессильной злобой уставившись на своего противника.
– Сами виноваты, – по-своему истолковав его взгляд, заметил Сильверстоун. – Как видите, реакция у вас уже не та, кроме того, я моложе и сильнее. У вас нет никаких шансов, комиссар…
Его слова прервал рев корабельной сирены. Стоило ей смолкнуть, как в коридоре раздались быстрые шаги, которые затихли у двери, после чего послышался условный стук: два раза – пауза – еще два раза.
– Войдите! – скомандовал Сильверстоун.
В дверном проеме возник тот самый тип, следивший за фрау Лукач и ее дочерью, когда его приметил Вондрачек. Подручный англичанина явно не ожидал увидеть комиссара, а потому замер на пороге, вопросительно глядя на Сильверстоуна.
– Говори, – приказал тот, – что означает эта сирена?
– На горизонте показалась Куба.
– Прекрасно, – не сдержался Вондрачек, – теперь вам конец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– Присаживайтесь. Я вижу, как у вас слегка оттопыривается правый карман. Что вы для меня приготовили – наручники или револьвер?
– Вы заслуживаете и того, и другого, не говоря уже о виселице…
– В самом деле? И в чем же вы меня обвиняете или подозреваете?
– В убийстве фрейлейн Берты Тымковец, а также господина Ласло Фальвы.
– Давность лет, недоказанность, отсутствие свидетелей, не говоря уже о полном отсутствии у вас всяких законных полномочий… господин комиссар полиции не существующих больше на карте Европы государств – Австро-Венгерской империи и Чехословацкой республики.
– О нет, свидетели все-таки есть.
– Вы имеете в виду Адольфа Гитлера? – В голосе англичанина послышалась нескрываемая насмешка.
– Нет, – раздраженно буркнул Вондрачек, – вас видела служанка гостиницы «Майстринг», что в Кальтенбрюндльберге, где вы убили фрейлейн Тымковец. Кроме того, вы оставили отпечатки пальцев в номере Фальвы и в каюте господина Вульфа. – Последнее заявление было откровенным блефом, ибо Вондрачек и сам понимал всю шаткость своих обвинений.
– О нет! – И англичанин протестующе покачал головой. – К смерти последнего я имею лишь косвенное отношение. Да, не отрицаю, что я находился в каюте господина Вульфа в тот момент, когда с ним случился сердечный приступ. Поняв, что случилось, я сам попытался оказать ему первую помощь, поскольку имею медицинское образование, но, к сожалению, все мои усилия оказались тщетны. Поверьте, мне искренне жаль, что я разволновал нашего бедного русского друга и тем самым поневоле стал косвенной причиной его смерти…
– Искренне жаль? – отчетливо выговаривая слова, переспросил Вондрачек. – А разве существует нечто такое, к чему бы вы относились искренне?
– Не будем вдаваться в эти психологические тонкости, – поморщился Сильверстоун. – Итак, вы можете предъявить мне что-нибудь еще?
– Фальшивый германский дипломатический паспорт на имя Герберта фон Хаусхофера.
– С чего вы взяли, что он фальшивый?
– Накануне прошлой войны вы были секретным агентом Британской империи и, помнится, звались лордом Льюисом Сильверстоуном.
– Ну и что? Разве я не имею права переменить свое имя, тем более что Хаусхофер – это девичья фамилия моей матери, которая была австрийской немкой. А разве человек не волен менять свое подданство, убеждения…
– Скажите короче – хозяев!
Сильверстоун зло блеснул глазами.
– Да, я космополит, и моя единственная отчизна – это власть. Но ведь и вы служите только одному богу – закону.
– Который является воплощением справедливости!
– Ошибаетесь, комиссар. Закон – это инструмент власти, и только она решает, что считать справедливым, а что нет.
Вондрачек с сожалением покачал головой.
– Вы умный человек, господин Сильверстоун. Почему же вы так презираете свободу, что готовы служить любой диктатуре?
– Философский вопрос, комиссар, не слишком уместный в контексте нашего разговора. Однако я вам отвечу. Все дело в том, что всемогущество, даваемое абсолютной властью, – это единственное, что может заменить человеческую тягу к бессмертию, естественную даже у атеиста!
– Кстати, эта штука вам знакома? – И комиссар показал свастику, увитую змеями, – тот самый медальон, который когда-то был на груди покойного Фальвы.
– Какая ерунда! – усмехнулся Сильверстоун. – Да, это масонский символ. Но знаете, господин Вондрачек, в наш век массовых коммуникаций все эти игры в масонов пора оставить детям. Сейчас, чтобы прорваться к власти, надо не тайные общества создавать, а стараться постоянно быть на виду.
– Мне тоже приходили в голову подобные мысли, – пробормотал Вондрачек. – Слушайте, Сильверстоун, я не знаю, как вы оказались на «Бретани», но абсолютно уверен в том, что это неспроста. За кем из пассажиров этого парохода вы ведете слежку?
– А, так вы этого еще не поняли! Прекрасно, значит, я смогу спокойно довести свое дело до конца. – И Сильверстоун победно-снисходительно посмотрел на сурового комиссара. – Признаться, я ожидал встретить в вас более проницательного противника…
– И не слишком ошиблись! – Вондрачек сделал быстрое, но неуклюжее движение – словно бы передернул плечом после укуса осы, – после чего в его руке оказался револьвер.
– Что это? Вы жаждете моей крови? – издевательским тоном поинтересовался англичанин.
– Точнее сказать, возмездия!
– Значит, вы решили сами вершить правосудие? Но согласитесь, что размахивать револьвером, чтобы добиться признаний обвиняемого, – это топорная работа…
– Если вы не скажете мне, с какой целью находитесь на борту «Бретани»…
Комиссар не успел договорить, как вдруг почувствовал столь резкую, обжигающую боль в руке, что охнул и, скривившись, выронил револьвер на пол. Во время разговора Сильверстоун ухитрился незаметно нащупать рукой тонкий и острый стек, лежавший на постели позади него. Не вставая с места, он первым же стремительным движением выбил револьвер, а вторым – ногой – отбросил его к входной двери. Револьвер с грохотом откатился, а Вондрачек, продолжая морщиться от боли и унижения, молча взглянул на него.
После этого противники несколько мгновений пристально смотрели друг на друга.
«Какой у него удивительный, немигающий взгляд, – подумалось Вондрачеку. – Это глаза не преступника, а правителя… Впрочем, нет, для этого в его глазах не хватает фанатизма. Скорее, это глаза подручного тирана, „серого кардинала“, цинично использующего глупость и недальновидность своего официального повелителя во имя собственных целей… В сущности, он прав – что я такое? Лысый старик в потертом костюме и с пышными, старомодными бакенбардами, за которым уже не стоит полиция крупнейшей центрально-европейской империи… Даже револьвером разучился пользоваться – выбили, как у мальчишки». Комиссар продолжал держаться за окровавленную кисть руки, с бессильной злобой уставившись на своего противника.
– Сами виноваты, – по-своему истолковав его взгляд, заметил Сильверстоун. – Как видите, реакция у вас уже не та, кроме того, я моложе и сильнее. У вас нет никаких шансов, комиссар…
Его слова прервал рев корабельной сирены. Стоило ей смолкнуть, как в коридоре раздались быстрые шаги, которые затихли у двери, после чего послышался условный стук: два раза – пауза – еще два раза.
– Войдите! – скомандовал Сильверстоун.
В дверном проеме возник тот самый тип, следивший за фрау Лукач и ее дочерью, когда его приметил Вондрачек. Подручный англичанина явно не ожидал увидеть комиссара, а потому замер на пороге, вопросительно глядя на Сильверстоуна.
– Говори, – приказал тот, – что означает эта сирена?
– На горизонте показалась Куба.
– Прекрасно, – не сдержался Вондрачек, – теперь вам конец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84