Бессмысленность такой борьбы доказывал знаменитый древнегреческий миф об Эдипе, взятый на вооружение профессором Фрейдом. Если тебе предопределено быть несчастным в любви, то ты таким несчастным и будешь, обладай хоть тьмой отменных мужских достоинств. И самое ужасное состоит в том, что это свое несчастье нельзя заменить никакими успехами в других областях. Вера в предопределение заставляет опускать руки. Старайся не старайся, все равно обязательно сыщется какая-то глупая случайность, которую невозможно предусмотреть, но которая испортит все дело.
Есть смерть, есть судьба, есть любовь. Смерть одних – это жизнь других, любовь одних – это ревность других, судьба одних – это несчастье других. Все это тесно связано, переплетено и неотделимо друг от друга. И мы лишь кружимся в каком-то фантастическом лабиринте, созданном неведомыми нам силами, ничего не понимая, но все время пытаясь что-то изменить. Постоянно ошибаемся – и проигрываем, но снова и снова начинаем все сначала, ибо для человеческой натуры обиднее всего проигрывать бой, так и не вступив в него.
Надев свой лучший, сшитый еще в Париже костюм, Сергей Вульф покинул номер, спустился вниз, оставил ключи портье и вышел на вечернюю Рингштрассе.
Спускались ранние сумерки, но главная улица Вены уже была ярко освещена огнями. Светилась иллюминация ее роскошных дворцов, светились витрины кафе и магазинов, светились уличные фонари, и где-то высоко, в темно-синем, бархатном небе пробуждались от дневной спячки яркие июльские звезды.
Мир был невообразим и таинствен, хотя и состоял из самых заурядных частей, называемых городом, улицей, квартирой; и эту таинственность придавала ему беспредельность времени, которую мы, заброшенные в крошечный его отрезок, даже не можем себе представить.
И Вульф вдруг ощутил то смутное, неопределимое состояние взволнованности, которое является верным предвестником того, что именно сегодня непременно случится нечто необычайное, благодаря чему этот вечер не пройдет бесследно для всей остальной жизни.
«Вперед, вперед! – глубоко вздохнув, подбодрил себя он. – Все будет прекрасно, все в моих силах, а никакого предопределения не существует…»
Влекомый радостным предчувствием и все более возбуждаясь от нетерпения, он остановил фиакр.
– Казино «Империал»!
Вульф был уверен в том, что его ожидания непременно сбудутся, и теперь действовал весело и решительно. Поэтому когда он вошел в переполненный зал казино и за одним из столов вдруг увидел Эмилию, которая улыбнулась ему и приветливо помахала рукой, указывая на свободное место рядом с собой, то нисколько не удивился, а просто улыбнулся в ответ и направился к ней.
* * *
Последнее время Эмилию раздирали противоречивые чувства. Она была воспитана в строгих семейных ценностях, согласно которым девушке ее возраста уже полагалось выйти замуж и родить как минимум одного ребенка. Однако эти самые ценности явно не соответствовали ее нынешнему образу жизни – знаменитой певицы, окруженной толпой богатых поклонников, каждый из которых стремился взять ее на содержание, и лишь самые влюбленные готовы были жениться, но не ради семьи и детей, а лишь потому, что не видели иного способа оказаться в ее постели.
Эмилия была совсем не так порочна, как «бедняжка Берта», а потому и сама порой вздыхала о спокойной жизни – свой дом, надежный, любящий муж и, самое главное, дочь, воспитанию которой она бы отдалась со всей страстью еще не изведанного материнства. Они бы стали лучшими подругами, и она бы сама учила ее пению и танцам – особенно знаменитому венгерскому чардашу!
Больше всего угнетало Эмилию положение «дамы полусвета» – то самое положение, к которому ее приобщила подруга. Сама Берта относилась к этому положению легко и непринужденно – как всего лишь к одной из ступеней карьеры будущей светской «львицы».
А ведь «дамы полусвета», то есть актрисы, певицы или балерины, отличались от обычных проституток только ценой: если последние могли стоить две кроны, то первые – двести. Впрочем, с ними было принято показываться в обществе – например, в казино, ночных ресторанах или на бегах; и о них даже сообщали светские хроники газет, перечисляя присутствовавших при том или ином событии знатных персон.
Эмилии удалось избежать участи мимолетной любовницы светского денди ценою в двести крон лишь благодаря внезапно свалившейся славе и особому покровительству директора «Иоганн Штраус-театра». В свое время, когда Вульф интересовался ее покровителями, Эмилия ушла от ответа, тем более что ее отношения с директором театра – красивым и вежливым пятидесятилетним господином, женатым на молодой женщине, которая годилась ему в дочери, – выходили далеко за рамки обычного. Именно благодаря ему то отвращение к мужчинам, особенно немолодым, которое вызвал в ней Фальва, сменилось любопытством и… жаждой страсти. Их отношения нельзя было назвать ни чисто дружескими, ни чисто любовными, ни чисто платоническими, поскольку в них присутствовало и то, и другое, и третье. Возлюбленный Эмилии был импотентом, которому доставляло странное удовольствие ласкать молодых женщин и доводить их до экстаза всеми иными средствами, кроме главного, предусмотренного самой природой. Именно эта странная смесь из откровенных эротических ласк и дружеских бесед и составляла содержание их редких свиданий.
Разумеется, об этих свиданиях никто не знал, а потому общественное мнение сотворило над Эмилией ореол таинственности – и это при том, что в ее неприступность никто не верил! Количество приписываемых ей любовников увеличивалось с каждым новым отвергнутым и разочарованным поклонником, который немедленно начинал упражняться в злословии. Некоторые из них даже обвиняли Эмилию в извращенных наклонностях, а когда стало известно об убийстве ее лучшей подруги, открыто заговорили о лесбиянстве, ревности и шантаже.
Чтобы избавить себя от подобных сплетен, имелось три выхода – завести влиятельного любовника, который бы сумел заткнуть рот всем остальным, покинуть сцену или… выйти замуж!
Предложение, которое ей сделал Сергей Вульф, не стало для нее неожиданностью. Впрочем, и лихой натиск Стефана Фихтера не столько разозлил, сколько позабавил. Ей нравилось сравнивать достоинства русского литератора и австрийского лейтенанта, поскольку именно их влюбленностью Эмилия дорожила больше всего. И тот, и другой были хороши собой, однако действовали с разной степенью решительности, в зависимости от своего темперамента. Русский преклонялся перед ней нежно и почтительно, австриец всецело поддавался влиянию своей грубой мужской страсти, но и то и другое было одинаково увлекательно, поскольку взаимно дополняло друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Есть смерть, есть судьба, есть любовь. Смерть одних – это жизнь других, любовь одних – это ревность других, судьба одних – это несчастье других. Все это тесно связано, переплетено и неотделимо друг от друга. И мы лишь кружимся в каком-то фантастическом лабиринте, созданном неведомыми нам силами, ничего не понимая, но все время пытаясь что-то изменить. Постоянно ошибаемся – и проигрываем, но снова и снова начинаем все сначала, ибо для человеческой натуры обиднее всего проигрывать бой, так и не вступив в него.
Надев свой лучший, сшитый еще в Париже костюм, Сергей Вульф покинул номер, спустился вниз, оставил ключи портье и вышел на вечернюю Рингштрассе.
Спускались ранние сумерки, но главная улица Вены уже была ярко освещена огнями. Светилась иллюминация ее роскошных дворцов, светились витрины кафе и магазинов, светились уличные фонари, и где-то высоко, в темно-синем, бархатном небе пробуждались от дневной спячки яркие июльские звезды.
Мир был невообразим и таинствен, хотя и состоял из самых заурядных частей, называемых городом, улицей, квартирой; и эту таинственность придавала ему беспредельность времени, которую мы, заброшенные в крошечный его отрезок, даже не можем себе представить.
И Вульф вдруг ощутил то смутное, неопределимое состояние взволнованности, которое является верным предвестником того, что именно сегодня непременно случится нечто необычайное, благодаря чему этот вечер не пройдет бесследно для всей остальной жизни.
«Вперед, вперед! – глубоко вздохнув, подбодрил себя он. – Все будет прекрасно, все в моих силах, а никакого предопределения не существует…»
Влекомый радостным предчувствием и все более возбуждаясь от нетерпения, он остановил фиакр.
– Казино «Империал»!
Вульф был уверен в том, что его ожидания непременно сбудутся, и теперь действовал весело и решительно. Поэтому когда он вошел в переполненный зал казино и за одним из столов вдруг увидел Эмилию, которая улыбнулась ему и приветливо помахала рукой, указывая на свободное место рядом с собой, то нисколько не удивился, а просто улыбнулся в ответ и направился к ней.
* * *
Последнее время Эмилию раздирали противоречивые чувства. Она была воспитана в строгих семейных ценностях, согласно которым девушке ее возраста уже полагалось выйти замуж и родить как минимум одного ребенка. Однако эти самые ценности явно не соответствовали ее нынешнему образу жизни – знаменитой певицы, окруженной толпой богатых поклонников, каждый из которых стремился взять ее на содержание, и лишь самые влюбленные готовы были жениться, но не ради семьи и детей, а лишь потому, что не видели иного способа оказаться в ее постели.
Эмилия была совсем не так порочна, как «бедняжка Берта», а потому и сама порой вздыхала о спокойной жизни – свой дом, надежный, любящий муж и, самое главное, дочь, воспитанию которой она бы отдалась со всей страстью еще не изведанного материнства. Они бы стали лучшими подругами, и она бы сама учила ее пению и танцам – особенно знаменитому венгерскому чардашу!
Больше всего угнетало Эмилию положение «дамы полусвета» – то самое положение, к которому ее приобщила подруга. Сама Берта относилась к этому положению легко и непринужденно – как всего лишь к одной из ступеней карьеры будущей светской «львицы».
А ведь «дамы полусвета», то есть актрисы, певицы или балерины, отличались от обычных проституток только ценой: если последние могли стоить две кроны, то первые – двести. Впрочем, с ними было принято показываться в обществе – например, в казино, ночных ресторанах или на бегах; и о них даже сообщали светские хроники газет, перечисляя присутствовавших при том или ином событии знатных персон.
Эмилии удалось избежать участи мимолетной любовницы светского денди ценою в двести крон лишь благодаря внезапно свалившейся славе и особому покровительству директора «Иоганн Штраус-театра». В свое время, когда Вульф интересовался ее покровителями, Эмилия ушла от ответа, тем более что ее отношения с директором театра – красивым и вежливым пятидесятилетним господином, женатым на молодой женщине, которая годилась ему в дочери, – выходили далеко за рамки обычного. Именно благодаря ему то отвращение к мужчинам, особенно немолодым, которое вызвал в ней Фальва, сменилось любопытством и… жаждой страсти. Их отношения нельзя было назвать ни чисто дружескими, ни чисто любовными, ни чисто платоническими, поскольку в них присутствовало и то, и другое, и третье. Возлюбленный Эмилии был импотентом, которому доставляло странное удовольствие ласкать молодых женщин и доводить их до экстаза всеми иными средствами, кроме главного, предусмотренного самой природой. Именно эта странная смесь из откровенных эротических ласк и дружеских бесед и составляла содержание их редких свиданий.
Разумеется, об этих свиданиях никто не знал, а потому общественное мнение сотворило над Эмилией ореол таинственности – и это при том, что в ее неприступность никто не верил! Количество приписываемых ей любовников увеличивалось с каждым новым отвергнутым и разочарованным поклонником, который немедленно начинал упражняться в злословии. Некоторые из них даже обвиняли Эмилию в извращенных наклонностях, а когда стало известно об убийстве ее лучшей подруги, открыто заговорили о лесбиянстве, ревности и шантаже.
Чтобы избавить себя от подобных сплетен, имелось три выхода – завести влиятельного любовника, который бы сумел заткнуть рот всем остальным, покинуть сцену или… выйти замуж!
Предложение, которое ей сделал Сергей Вульф, не стало для нее неожиданностью. Впрочем, и лихой натиск Стефана Фихтера не столько разозлил, сколько позабавил. Ей нравилось сравнивать достоинства русского литератора и австрийского лейтенанта, поскольку именно их влюбленностью Эмилия дорожила больше всего. И тот, и другой были хороши собой, однако действовали с разной степенью решительности, в зависимости от своего темперамента. Русский преклонялся перед ней нежно и почтительно, австриец всецело поддавался влиянию своей грубой мужской страсти, но и то и другое было одинаково увлекательно, поскольку взаимно дополняло друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84