Именно так все и было в ту далекую июльскую ночь 1914 года, когда Эмилия и Вульф возвращались из казино в полутемном фиакре… Она была в вечернем платье с глубоким декольте, и он немедленно этим воспользовался, сняв с нее накидку и прильнув горячими губами к ее волнующейся груди. Дразнящие прикосновения его влажного языка легкими, электризующими разрядами пробегали по ее смуглой коже. Это вызывало такой приятный любовный озноб, что Эмилия не стала отводить жадные мужские руки, принявшиеся расшнуровывать ее корсаж.
Плавное покачивание фиакра казалось ей таинственным движением «Летучего голландца», который под бесконечными звездами продолжает свой бесконечный бег по морским волнам, неся на борту всего двух пассажиров…
Вульф задыхался, шептал нежные слова, проникал рукой под шуршащий подол ее пышного платья, и мягкий полумрак фиакра все более напрягался, озаряясь темно-красным цветом беснующейся в венах крови и горячими всполохами полуприкрытых веками глаз. В тот момент, когда где-то в глубине всех этих кружев и шелков он ухитрился коснуться горячими пальцами ее обнаженного тела, Эмилия вздрогнула и томно вздохнула.
Теперь уже они оба впали в какое-то трепетно-напряженное забытье, предшествующее самому главному и решительному соприкосновению возбужденных тел – венцу всех желаний и безумств. Сопротивления больше не существовало – осталось лишь ожидание, прерывистое дыхание да самозабвенное вожделение. Еще мгновение – и восприятие окружающего мира растворилось бы в небывало остром приступе блаженства, еще бы мгновение, и…
Карета вздрогнула и остановилась. Этот толчок словно бы пробудил Эмилию – она открыла глаза и резко выпрямилась.
– Не смейте!
Она произнесла это шепотом, но ее слегка охрипший голос вибрировал таким напряжением, что Вульф замер. Стоя перед ней на коленях, тяжело дыша и смахивая кончиками пальцев пот со лба, он умоляюще смотрел на нее. И тогда она сама наклонилась и пылко поцеловала его в губы, но затем так же пылко оттолкнула.
– Все, Серж, не надо ничего больше, прошу вас! Мы уже приехали – вы не видите, что мы стоим у моего дома?
– Эмилия!
– Нет, нет, нас могут заметить.
– Но, Эмилия…
Она поняла его невысказанную просьбу и после секундного колебания отрицательно покачала головой.
–Нет, Серж, не сейчас…
– Но почему?
Она и сама не знала, почему не хочет приглашать его в дом. Душу защемило какое-то сомнение. Мгновение назад, поддавшись внезапному упоению, она уже готова была уступить – в конце концов, минуту страсти в фиакре всегда можно было объяснить случайностью, но ночь, проведенная в ее доме, обязательно повлекла бы за собой определенные последствия… Какие? Она и сама этого не знала, но чувствовала, что в данный момент просто не готова к решительным переменам всвоей жизни… пока не готова.
– Выйдите из фиакра и расплатитесь с кучером, а я пока приведу себя в порядок.
– Вы так и не ответили – почему вы не хо…
– Молчите, Серж, молчите! Я и сама сейчас ничего не понимаю, поэтому, пожалуйста, оставьте все как есть. Дайте мне время разобраться в собственных чувствах, и тогда…
– Я с ума сойду!
– Вы очень милы. – И она левой рукой ласково погладила его по щеке. – А теперь, пожалуйста, сделайте так, как я вас прошу.
Он глубоко вздохнул и открыл дверцу фиакра. Эмилия торопливо надела накидку, поправила растрепанные волосы и, опираясь на руку Вульфа, выбралась из кареты. На мгновение у нее так закружилась голова, что она охнула, пошатнулась и невольно прижалась к плечу Вульфа, который тут же обнял ее за талию.
– Что с вами?
– Нет, нет, все в порядке. Проводите меня до дверей.
Идти было не более двадцати метров. Перед самым подъездом они остановились и в свете уличного фонаря снова посмотрели друг на друга. Вульф выглядел таким грустным, что Эмилия почувствовала угрызения совести.
– Вы ничего не хотите сказать мне на прощание? – ласково улыбнулась она.
– Я люблю вас, Эмилия!
– Знаю. Но, Серж, поймите, бывают такие моменты, когда женщина еще не готова полностью отдаться своим чувствам, а потому мужчине надо лишь набраться терпения и дать ей возможность спокойно принять решение…
Эмилия сознавала, что говорит что-то не то, однако Вульф прекрасно все понял.
– Возможно, вы и правы. Но мне казалось, что сегодня настал тот самый вечер, когда все может решиться… Знаете, Эмилия, не так уж много в нашей жизни таких ключевых моментов, когда мы словно бы стоим на развилке, выбирая дорогу. Именно после таких моментов вся наша дальнейшая жизнь может пойти совсем иначе. Самое печальное состоит в том, что осознать свою ошибку мы порой сможем лишь через много-много лет, когда уже ничего нельзя будет изменить. – И он вдруг усмехнулся с какой-то непередаваемо грустной иронией. – А вдруг вы и сами лет через двадцать пожалеете о своей сегодняшней жестокости – но тогда я уже буду далеко от вас, и вам придется подарить свое сожаление и свою нежность кому-то другому…
– Двадцать лет? – с веселым задором откликнулась она. – Да вы с ума сошли, через двадцать лет я уже буду дряхлой старухой! И кому тогда будет нужна моя нежность?
– Вы всегда будете прекрасной, Эмилия!
С той самой «развилки», представлявшей собой порог ее дома, который они так и не переступили вместе, минуло двадцать шесть лет, и вот именно сейчас, в тот день, когда земной путь ее несчастного русского поклонника закончился его трагической смертью, Эмилия в полной мере осознала правоту его грустной иронии…
Осторожно, кончиком носового платка, она вытерла слезы, взяла в руки журнал, который ей сегодня передал комиссар Вондрачек и начала читать.
«ИРОНИЯ И СМЕРТЬ
– Это о вас идет слава как о тонком лирическом поэте?
– Да, черт возьми! Какого дьявола вам от меня угодно?
Ну вот и все – поворотом ключа сторож запирает двери склепа, и присутствующие медленно расходятся по длинным аллеям кладбища, среди мраморно-черных крестов и надгробий. Уже позади и заколачивание гроба гвоздями, и опускание на канатах в могилу, и глухой стук комьев земли по его лакированной крышке. А небо осталось все тем же – как и любовь, цветы и свобода, но нет больше того поэта, который так нежно, иронично и яростно их воспевал. И лишь Дева Мария в часовне у входа обронила крошечную слезинку о том, кто не верил ни в Бога, ни в черта и чья отлетающая душа в этот момент вспомнила одну из своих последних шуток.
* * *
Однажды служанка перечитывала Гейне его же собственные «Путевые картины», недавно переизданные в парижском издательстве. Это было в одну из тех все укорачивающихся минут, когда ужасная боль, во время которой он пугал своими криками соседей, ненадолго отступала под натиском мощной дозы морфия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84