Он быстро вошел в гостиницу, но не пролетело и пяти минут, как выскочил обратно – причем на этот раз, по словам художника, выглядел крайне взволнованным. Не успел этот господин скрыться из виду, как из гостиницы выбежала не менее взволнованная молодая дама, едва не опрокинувшая мольберт. Художник, узнав в ней одну из модных ныне певиц, чье имя редакция по моральным соображениям вынуждена держать в тайне, заподозрил любовную интригу и тут же, по памяти, набросал портрет седовласого господина.
Через какое-то время в гостинице поднялась суматоха. Тогда художник, прихватив с собой мольберт, вошел внутрь и, узнав об убийстве, попросил позволения подняться в номер. Там он и сделал тот карандашный рисунок фрейлейн Берты Тымковец, который мы воспроизводим рядом с портретом ее предполагаемого убийцы…»
Портрет «седовласого господина» не отличался особой выразительностью, зато труп молодой женщины был нарисован с каким-то пугающим вдохновением: приподнятая и согнутая в колене нога, разметанные по подушке волосы, страдальческое выражение застывших, полуприкрытых глаз, вывернутая кисть левой руки, свешивавшейся с кровати, темная полоса вокруг шеи…
Под обоими рисунками имелась подпись художника: А. Гитлер.
Дочитав до конца, Вульф отложил газету и призадумался. Все, что было изложено в этой статье, совпадало с рассказом Эмилии Лукач, поэтому здесь для него не было никаких откровений, зато имя художника, оказавшегося ценным свидетелем, показалось ему знакомым…
Недели две назад, когда они с доктором Сильверстоуном, беседуя о проблемах психоанализа и прогуливаясь по улицам Вены, случайно оказались неподалеку от дворца Евгения Савойского, им довелось стать свидетелями одного скандала.
Молодой художник, лет двадцати пяти, худощавый и бледный, с черными, прямыми, спадающими на лоб волосами и короткими усиками, похожими на черное пятно под носом, расположился со своим мольбертом напротив дворца, рисуя масляными красками открытку с его видом.
Вульф и Сильверстоун, заинтересовавшись его действиями, остановились чуть поодаль. Художник работал быстро, но безо всякого вдохновения, словно занимаясь надоевшей, но необходимой работой.
– Кстати, о вдохновении, – неожиданно заговорил англичанин. – Обратите внимание на то, что до недавнего времени оно считалось божественным даром, посещавшим творца в минуты мистического экстаза. Более того, оно могло служить одним из немногих достоверных доказательств наличия некоей Высшей Силы, которая руководит и направляет действия своих избранников. Но доктор Фрейд дал ему гораздо более прозаическое, я бы даже сказал, атеистическое истолкование. С точки зрения психоанализа вдохновение – это не более чем прорыв бессознательного в сферу осознанного, не требующий вмешательства ничего сверхъестественного. Не кажется ли вам, что это скучно?
– Что именно?
– А то, что наука, обретая все новые, естественные объяснения загадочных явлений мира и сознания и уменьшая тем самым сферу таинственного, делает нашу жизнь слишком предсказуемой, понятной и… банальной. Согласитесь, что вера в наличие мистической интуиции, с помощью которой художник может непосредственно общаться с Богом, гораздо увлекательнее, чем понимание того, что любая интуиция объяснима из свойств подсознания.
– Но ведь само подсознание остается крайне загадочным! – не согласился Вульф. – Неужели носить тайну в себе кажется вам менее интересным, чем иметь ее где-то перед или над собой?
Сильверстоун не успел ответить, поскольку в этот момент перед дворцом остановились два молодых еврея в черных сюртуках и кипах, которые яростно спорили между собой, не замечая того, что случайно, сами того не желая, загородили обзор художнику.
Тот, что повыше, размахивал какой-то брошюрой, а второй держал руки в карманах и методично качал головой.
– Твой дорогой Герцль постоянно впадал в крайности, – спокойно говорил тот, что пониже. – Только в воображении драматурга может родиться такой невиданный спектакль, как многотысячное шествие всех австрийских евреев к собору Святого Стефана, чтобы добровольно принять массовое крещение и навсегда покончить с положением отверженного народа. Могу себе представить, с каким упоением он воображал себя во главе этого шествия! Черная борода патриарха, посох в руках, вдохновенный вид – пророк Моисей, да и только!
– Да, именно пророк, и мне удивительно, как ты не понимаешь того факта, что Теодор Герцль был истинным пророком, сумевшим выразить вековые чаяния нашего народа! – горячился высокий. – Согласен, идея массового крещения была не слишком удачной, зато другая идея…
– Другая крайность!
– Называй как хочешь… нашла отклик в миллионах сердец! Ведь это же тысячелетняя мессианская мечта – вернуться на Землю обетованную и создать там свое государство. Мы не смогли ассимилироваться среди других народов, мы не смогли добиться с их стороны терпимого к себе отношения – что ж, и пусть! Мы отправимся в Палестину и там, на своей древней родине, создадим себе отчизну собственными руками!
– А на каком языке мы будем говорить? – усмехнулся собеседник. – Кто из нас знает иврит или идиш? Австрийские евреи говорят на немецком, русские – на русском, французские – на французском… Строительство новой родины обернется строительством Вавилонской башни! Я уж не говорю о том, что среди евреев есть капиталисты и социалисты, богатые и бедные, верующие и атеисты… Ну что ты там роешься в этом новом Талмуде, что ты хочешь мне доказать?
Последние слова были вызваны тем, что его собеседник принялся лихорадочно листать ту брошюру, которую держал в руках, – это было основополагающее сочинение сиониста Герцля «Еврейское государство».
И тут случилось неожиданное. Вульф и Сильверстоун отчетливо услышали, как художник, прекратив свою работу, прошипел сквозь зубы: «Проклятые жиды!» – добавив к этому грязное немецкое ругательство.
Эти слова услышали и оба еврея. Тот, что листал книгу, замер, вскинул голову и, гневно сверкая огромными черными глазами, подлетел к художнику.
– Что вы сказали?
– Чем скорее вы уедете в Палестину, тем лучше будет для всех честных немцев, – негромко, но с ненавистью произнес художник. – Проваливайте и не мешайте мне работать!
– Эту грязную мазню вы называете работой?
Художник вспыхнул и вдруг проворно мазнул еврея по лицу кистью, оставив широкую ярко-зеленую полосу краски поперек огромного семитского носа. Сионист не остался в долгу, хлестнув художника по щекам «Еврейским государством».
После этого и кисть, и брошюра полетели на землю, но, прежде чем противники сошлись врукопашную, откуда-то издалека донесся полицейский свисток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Через какое-то время в гостинице поднялась суматоха. Тогда художник, прихватив с собой мольберт, вошел внутрь и, узнав об убийстве, попросил позволения подняться в номер. Там он и сделал тот карандашный рисунок фрейлейн Берты Тымковец, который мы воспроизводим рядом с портретом ее предполагаемого убийцы…»
Портрет «седовласого господина» не отличался особой выразительностью, зато труп молодой женщины был нарисован с каким-то пугающим вдохновением: приподнятая и согнутая в колене нога, разметанные по подушке волосы, страдальческое выражение застывших, полуприкрытых глаз, вывернутая кисть левой руки, свешивавшейся с кровати, темная полоса вокруг шеи…
Под обоими рисунками имелась подпись художника: А. Гитлер.
Дочитав до конца, Вульф отложил газету и призадумался. Все, что было изложено в этой статье, совпадало с рассказом Эмилии Лукач, поэтому здесь для него не было никаких откровений, зато имя художника, оказавшегося ценным свидетелем, показалось ему знакомым…
Недели две назад, когда они с доктором Сильверстоуном, беседуя о проблемах психоанализа и прогуливаясь по улицам Вены, случайно оказались неподалеку от дворца Евгения Савойского, им довелось стать свидетелями одного скандала.
Молодой художник, лет двадцати пяти, худощавый и бледный, с черными, прямыми, спадающими на лоб волосами и короткими усиками, похожими на черное пятно под носом, расположился со своим мольбертом напротив дворца, рисуя масляными красками открытку с его видом.
Вульф и Сильверстоун, заинтересовавшись его действиями, остановились чуть поодаль. Художник работал быстро, но безо всякого вдохновения, словно занимаясь надоевшей, но необходимой работой.
– Кстати, о вдохновении, – неожиданно заговорил англичанин. – Обратите внимание на то, что до недавнего времени оно считалось божественным даром, посещавшим творца в минуты мистического экстаза. Более того, оно могло служить одним из немногих достоверных доказательств наличия некоей Высшей Силы, которая руководит и направляет действия своих избранников. Но доктор Фрейд дал ему гораздо более прозаическое, я бы даже сказал, атеистическое истолкование. С точки зрения психоанализа вдохновение – это не более чем прорыв бессознательного в сферу осознанного, не требующий вмешательства ничего сверхъестественного. Не кажется ли вам, что это скучно?
– Что именно?
– А то, что наука, обретая все новые, естественные объяснения загадочных явлений мира и сознания и уменьшая тем самым сферу таинственного, делает нашу жизнь слишком предсказуемой, понятной и… банальной. Согласитесь, что вера в наличие мистической интуиции, с помощью которой художник может непосредственно общаться с Богом, гораздо увлекательнее, чем понимание того, что любая интуиция объяснима из свойств подсознания.
– Но ведь само подсознание остается крайне загадочным! – не согласился Вульф. – Неужели носить тайну в себе кажется вам менее интересным, чем иметь ее где-то перед или над собой?
Сильверстоун не успел ответить, поскольку в этот момент перед дворцом остановились два молодых еврея в черных сюртуках и кипах, которые яростно спорили между собой, не замечая того, что случайно, сами того не желая, загородили обзор художнику.
Тот, что повыше, размахивал какой-то брошюрой, а второй держал руки в карманах и методично качал головой.
– Твой дорогой Герцль постоянно впадал в крайности, – спокойно говорил тот, что пониже. – Только в воображении драматурга может родиться такой невиданный спектакль, как многотысячное шествие всех австрийских евреев к собору Святого Стефана, чтобы добровольно принять массовое крещение и навсегда покончить с положением отверженного народа. Могу себе представить, с каким упоением он воображал себя во главе этого шествия! Черная борода патриарха, посох в руках, вдохновенный вид – пророк Моисей, да и только!
– Да, именно пророк, и мне удивительно, как ты не понимаешь того факта, что Теодор Герцль был истинным пророком, сумевшим выразить вековые чаяния нашего народа! – горячился высокий. – Согласен, идея массового крещения была не слишком удачной, зато другая идея…
– Другая крайность!
– Называй как хочешь… нашла отклик в миллионах сердец! Ведь это же тысячелетняя мессианская мечта – вернуться на Землю обетованную и создать там свое государство. Мы не смогли ассимилироваться среди других народов, мы не смогли добиться с их стороны терпимого к себе отношения – что ж, и пусть! Мы отправимся в Палестину и там, на своей древней родине, создадим себе отчизну собственными руками!
– А на каком языке мы будем говорить? – усмехнулся собеседник. – Кто из нас знает иврит или идиш? Австрийские евреи говорят на немецком, русские – на русском, французские – на французском… Строительство новой родины обернется строительством Вавилонской башни! Я уж не говорю о том, что среди евреев есть капиталисты и социалисты, богатые и бедные, верующие и атеисты… Ну что ты там роешься в этом новом Талмуде, что ты хочешь мне доказать?
Последние слова были вызваны тем, что его собеседник принялся лихорадочно листать ту брошюру, которую держал в руках, – это было основополагающее сочинение сиониста Герцля «Еврейское государство».
И тут случилось неожиданное. Вульф и Сильверстоун отчетливо услышали, как художник, прекратив свою работу, прошипел сквозь зубы: «Проклятые жиды!» – добавив к этому грязное немецкое ругательство.
Эти слова услышали и оба еврея. Тот, что листал книгу, замер, вскинул голову и, гневно сверкая огромными черными глазами, подлетел к художнику.
– Что вы сказали?
– Чем скорее вы уедете в Палестину, тем лучше будет для всех честных немцев, – негромко, но с ненавистью произнес художник. – Проваливайте и не мешайте мне работать!
– Эту грязную мазню вы называете работой?
Художник вспыхнул и вдруг проворно мазнул еврея по лицу кистью, оставив широкую ярко-зеленую полосу краски поперек огромного семитского носа. Сионист не остался в долгу, хлестнув художника по щекам «Еврейским государством».
После этого и кисть, и брошюра полетели на землю, но, прежде чем противники сошлись врукопашную, откуда-то издалека донесся полицейский свисток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84