Довольно вам нести службу в театрах да борделях, пора побывать и на полях сражений, чтобы в полной мере поразить врага своим доблестным воинским духом.
Стефан слушал дядю выпучив глаза, но в этом месте не смог удержаться.
– Да откуда же взяться этому воинскому духу? – ехидно полюбопытствовал он. – Неужели из театров и борделей?
– Гм! – И после этого энергичного восклицания полковник вдруг выдал самую крамольную мысль, которую от него когда-либо слышал племянник: – В конце концов, если солдаты будут знать, что они дерутся не за государя-императора, а за свои и неприятельские бордели, то… – Тут он спохватился и вновь начал отчаянно кашлять, каждый раз при этом выпуская огромные клубы табачного дыма, словно паровоз, стоящий под парами. – Ты… кха-кха… когда-нибудь… гх-х… слышал о секте ассасинов… уфф? – выдохнул он, пряча глаза от племянника.
– Кажется, в английском это слово означает наемных убийц, – неуверенно отвечал тот.
– Я не о том. Подай-ка мне вон ту книгу, на столе.
Лейтенант проворно вскочил с места и передал дяде увесистый том, успев при этом взглянуть на название: «Тайные общества».
– Вот послушай, что выдумали эти негодяи. – И дядя, отложив трубку, принялся неторопливо листать страницы. – Так… «Основатель Хасан-Саба, один из проповедников Каирской школы… Выражение „ассасин“ есть извращенное слово „гашишим“, поскольку именно гашишем начальник опьянял своих последователей, когда они начинали какое-либо отчаянное предприятие»… Нет, это не то… Ага, вот, нашел: «Каким же образом начальники ассасинов добивались от своих подчиненных совершенно фантастической преданности и полного презрения к смерти? Показывая им рай! В одной из персидских провинций есть знаменитая долина Мулеба, в которой находился дворец Хасан-Саба, называемого еще „Владыкой горы“. Эта высокогорная долина представляет собой восхитительное место и так защищена отвесными утесами, что спуск вниз совершенно невозможен. В долине произрастали изумительные сады, где возвели роскошно обставленные павильоны, в которых жили очаровательные женщины. Человека, которого Хасан-Саба выбирал для самого отчаянного подвига, допьяна поили вином, после чего относили в долину и оставляли в саду. Он приходил в себя и какое-то время жил там, наслаждаясь ласками прекрасных гурий, которые уверяли его, что он находится в раю. Но прежде чем ему все это надоедало, его снова поили допьяна и относили обратно. Теперь, когда он воочию видел то, что его ждет в раю, ему была совершенно не страшна смерть. Рассказывают, что ассасин мог мгновенно покончить с собой, повинуясь малейшему знаку своего начальника…»
Дядя вновь закашлялся, и на этот раз, кажется, вполне натурально.
– Да, – с притворной серьезностью подтвердил Стефан, нетерпеливо поглядывая на часы и начиная злиться на «этого старого хрыча, который сначала не хотел впускать, а теперь не отпускает», – если всю австрийскую армию пропустить через подобное местечко, то она будет непобедима.
– Издеваешься?
– Нет, почему же? Чем сильнее вера в загробную жизнь, тем больше желающих за что-нибудь погибнуть… Чем бы оправдывались миллионы жертв всех войн, которые когда-либо вело человечество, если бы не было религии? Да и кто бы захотел умирать на поле битвы, не веря в загробную жизнь?..
«Отсюда получается, что именно религия способствует бесчисленным жертвам… Значит, вера в бессмертие души является скорее злом, чем благом!» – сообразил лейтенант и смолк, удивленный столь неожиданным выводом.
Прежде чем полковник успел что-либо возразить, в комнату вошел Фердль. Он ничего не сказал и лишь слегка кивнул головой.
– Ты говорил, что торопишься в театр? Ну что ж, не смею тебя больше задерживать, – с неожиданным проворством поднимаясь с кресла, заговорил дядя. – А о твоем деле я подумаю, так что зайди дня через три.
Окончательно сбитый с толку, лейтенант откланялся и вслед за Фердлем поплелся к выходу. И лишь когда он натягивал перчатки, его наконец осенило. Да ведь дядя нарочно тянул время всеми этими разговорами об ассасинах, дожидаясь, пока его дама оденется и тайно покинет дом! Он боялся, что они могут столкнуться на выходе, поэтому отпустил племянника лишь тогда, когда Фердль подал ему знак.
Слегка раздосадованный тем, что его так ловко провели, лейтенант медленно надел фуражку и, повернувшись к швейцару, лукаво подмигнул:
– Фрейлейн?
На мгновение в глазах Фердля мелькнула растерянность, но он тут же спохватился.
– Не понимаю, о чем изволите говорить, господин лейтенант!
– Фрейлейн! – уверенно повторил Стефан и, похлопав швейцара по плечу, покинул дом. Разумеется, в театр он опоздал.
* * *
Прекрасная музыка, сопровождаемая обворожительным женским пением, обладает загадочной властью над людскими душами, заставляя их забывать об обыденности и испытывать странное волнение – волнение перед чем-то неизведанным, но именно потому невыразимо чудесным. В мире немало таинственного, что заставляет нас верить в наличие высших сил, но среди этого загадочного есть таинственно-ужасное и волшебно-прекрасное… Впрочем, настоящая музыка может выражать как то, так и другое, поскольку главное в ней – это гармония сияющих звуков, обновляющих чувства и вдохновляющих сердца.
Никто из пришедших в тот вечер в «Иоганн Штраус-театр» не был разочарован новой примадонной – фрейлейн Эмилией Лукач. Не менее эффектная, чем Жужа Форкаи, но гораздо более изящная и романтичная, с низким бархатным контральто и огромными выразительными глазами, она мгновенно покорила зал. Трижды после финального занавеса она выходила на сцену и упоенно раскланивалась, взволнованная и неотразимая…
– Что известно о ее любовнике? – спросил лейтенант Фихтер у корнета Хартвига, пока оба яростно аплодировали.
– Ничего, – радостно отвечал тот. – Или этого малого вообще не существует, или он предпочитает оставаться в тени. После случая со Штритроттером быть любовниками примадонн стало не менее опасно, чем драться с тобой на дуэли…
– В таком случае я немедленно отправляюсь за кулисы, чтобы с ней познакомиться! – решительно заявил Фихтер.
– Я с тобой!
– О чем это вы? – поинтересовался майор Шмидт и, узнав, в чем дело, выразил желание присоединиться.
Фихтер не возражал, самоуверенно полагая, что ни тот, ни другой не сумеют составить ему конкуренции. Корнет Хартвиг был еще юнцом, и даже усы служили ему для того, чтобы скрывать прыщи на губе; а майор Шмидт слишком зауряден, чтобы заинтересовать такую блестящую женщину.
Как только публика стала расходиться, трое офицеров хорошо знакомыми им путями устремились за кулисы. Майор и корнет вели себя именно так, как впоследствии вели себя на сценах театров всего мира скопированные с них персонажи «Королевы чардаша» – Ферри и Бони:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Стефан слушал дядю выпучив глаза, но в этом месте не смог удержаться.
– Да откуда же взяться этому воинскому духу? – ехидно полюбопытствовал он. – Неужели из театров и борделей?
– Гм! – И после этого энергичного восклицания полковник вдруг выдал самую крамольную мысль, которую от него когда-либо слышал племянник: – В конце концов, если солдаты будут знать, что они дерутся не за государя-императора, а за свои и неприятельские бордели, то… – Тут он спохватился и вновь начал отчаянно кашлять, каждый раз при этом выпуская огромные клубы табачного дыма, словно паровоз, стоящий под парами. – Ты… кха-кха… когда-нибудь… гх-х… слышал о секте ассасинов… уфф? – выдохнул он, пряча глаза от племянника.
– Кажется, в английском это слово означает наемных убийц, – неуверенно отвечал тот.
– Я не о том. Подай-ка мне вон ту книгу, на столе.
Лейтенант проворно вскочил с места и передал дяде увесистый том, успев при этом взглянуть на название: «Тайные общества».
– Вот послушай, что выдумали эти негодяи. – И дядя, отложив трубку, принялся неторопливо листать страницы. – Так… «Основатель Хасан-Саба, один из проповедников Каирской школы… Выражение „ассасин“ есть извращенное слово „гашишим“, поскольку именно гашишем начальник опьянял своих последователей, когда они начинали какое-либо отчаянное предприятие»… Нет, это не то… Ага, вот, нашел: «Каким же образом начальники ассасинов добивались от своих подчиненных совершенно фантастической преданности и полного презрения к смерти? Показывая им рай! В одной из персидских провинций есть знаменитая долина Мулеба, в которой находился дворец Хасан-Саба, называемого еще „Владыкой горы“. Эта высокогорная долина представляет собой восхитительное место и так защищена отвесными утесами, что спуск вниз совершенно невозможен. В долине произрастали изумительные сады, где возвели роскошно обставленные павильоны, в которых жили очаровательные женщины. Человека, которого Хасан-Саба выбирал для самого отчаянного подвига, допьяна поили вином, после чего относили в долину и оставляли в саду. Он приходил в себя и какое-то время жил там, наслаждаясь ласками прекрасных гурий, которые уверяли его, что он находится в раю. Но прежде чем ему все это надоедало, его снова поили допьяна и относили обратно. Теперь, когда он воочию видел то, что его ждет в раю, ему была совершенно не страшна смерть. Рассказывают, что ассасин мог мгновенно покончить с собой, повинуясь малейшему знаку своего начальника…»
Дядя вновь закашлялся, и на этот раз, кажется, вполне натурально.
– Да, – с притворной серьезностью подтвердил Стефан, нетерпеливо поглядывая на часы и начиная злиться на «этого старого хрыча, который сначала не хотел впускать, а теперь не отпускает», – если всю австрийскую армию пропустить через подобное местечко, то она будет непобедима.
– Издеваешься?
– Нет, почему же? Чем сильнее вера в загробную жизнь, тем больше желающих за что-нибудь погибнуть… Чем бы оправдывались миллионы жертв всех войн, которые когда-либо вело человечество, если бы не было религии? Да и кто бы захотел умирать на поле битвы, не веря в загробную жизнь?..
«Отсюда получается, что именно религия способствует бесчисленным жертвам… Значит, вера в бессмертие души является скорее злом, чем благом!» – сообразил лейтенант и смолк, удивленный столь неожиданным выводом.
Прежде чем полковник успел что-либо возразить, в комнату вошел Фердль. Он ничего не сказал и лишь слегка кивнул головой.
– Ты говорил, что торопишься в театр? Ну что ж, не смею тебя больше задерживать, – с неожиданным проворством поднимаясь с кресла, заговорил дядя. – А о твоем деле я подумаю, так что зайди дня через три.
Окончательно сбитый с толку, лейтенант откланялся и вслед за Фердлем поплелся к выходу. И лишь когда он натягивал перчатки, его наконец осенило. Да ведь дядя нарочно тянул время всеми этими разговорами об ассасинах, дожидаясь, пока его дама оденется и тайно покинет дом! Он боялся, что они могут столкнуться на выходе, поэтому отпустил племянника лишь тогда, когда Фердль подал ему знак.
Слегка раздосадованный тем, что его так ловко провели, лейтенант медленно надел фуражку и, повернувшись к швейцару, лукаво подмигнул:
– Фрейлейн?
На мгновение в глазах Фердля мелькнула растерянность, но он тут же спохватился.
– Не понимаю, о чем изволите говорить, господин лейтенант!
– Фрейлейн! – уверенно повторил Стефан и, похлопав швейцара по плечу, покинул дом. Разумеется, в театр он опоздал.
* * *
Прекрасная музыка, сопровождаемая обворожительным женским пением, обладает загадочной властью над людскими душами, заставляя их забывать об обыденности и испытывать странное волнение – волнение перед чем-то неизведанным, но именно потому невыразимо чудесным. В мире немало таинственного, что заставляет нас верить в наличие высших сил, но среди этого загадочного есть таинственно-ужасное и волшебно-прекрасное… Впрочем, настоящая музыка может выражать как то, так и другое, поскольку главное в ней – это гармония сияющих звуков, обновляющих чувства и вдохновляющих сердца.
Никто из пришедших в тот вечер в «Иоганн Штраус-театр» не был разочарован новой примадонной – фрейлейн Эмилией Лукач. Не менее эффектная, чем Жужа Форкаи, но гораздо более изящная и романтичная, с низким бархатным контральто и огромными выразительными глазами, она мгновенно покорила зал. Трижды после финального занавеса она выходила на сцену и упоенно раскланивалась, взволнованная и неотразимая…
– Что известно о ее любовнике? – спросил лейтенант Фихтер у корнета Хартвига, пока оба яростно аплодировали.
– Ничего, – радостно отвечал тот. – Или этого малого вообще не существует, или он предпочитает оставаться в тени. После случая со Штритроттером быть любовниками примадонн стало не менее опасно, чем драться с тобой на дуэли…
– В таком случае я немедленно отправляюсь за кулисы, чтобы с ней познакомиться! – решительно заявил Фихтер.
– Я с тобой!
– О чем это вы? – поинтересовался майор Шмидт и, узнав, в чем дело, выразил желание присоединиться.
Фихтер не возражал, самоуверенно полагая, что ни тот, ни другой не сумеют составить ему конкуренции. Корнет Хартвиг был еще юнцом, и даже усы служили ему для того, чтобы скрывать прыщи на губе; а майор Шмидт слишком зауряден, чтобы заинтересовать такую блестящую женщину.
Как только публика стала расходиться, трое офицеров хорошо знакомыми им путями устремились за кулисы. Майор и корнет вели себя именно так, как впоследствии вели себя на сценах театров всего мира скопированные с них персонажи «Королевы чардаша» – Ферри и Бони:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84