И все будет в порядке. Сколько раз бывало такое! Операция. Трудно. Вот здесь нужно решиться, что-то подсечь скальпелем, отделить ножницами. Раз!
Кровь! Фонтан крови! Пальцем, тампоном. Минуты, часы борьбы. Не мог. Смерть на столе. Потом долго: «Мгновение, вернись!» Вернись та секунда! Я сделаю не так! И представляю, как бы все было хорошо, жизнь пошла гладко, спокойно. Больного увезли в палату. Обход: «Как живешь?»
Здесь даже не знаю, сколько вернуть. С момента, когда разрешил прибор? Или когда согласился на пробную камеру? На заполнение кислородом?
Тоже и инженеры хороши. Хотя бы кто-нибудь подсказал, намекнул, что, мол, кислород! Опасность пожара! Будто никто и в институтах не учился. Электричество провели! И этот тип не проверил!
В общем, все виноваты? Кроме тебя.
Перевязочная. Нина кончает обработку. Дима дышит мешком. Уже почти все забинтовано. Лучше, когда повязка. Белый цвет успокаивает. Повязка — это какая-то гарантия жизни... Не в этот раз.
— Кровяное давление проверяли? Дмитрий Алексеевич? Анализы взяли?
— Да. Пока не закрыли руку повязкой. Но какой смысл?
Смысла в самом деле нет. Но есть привычка бороться до конца.
Молчание. Стоило бы выругать, да, пожалуй, не имею права. Анализы не спасут.
— Возьмите все анализы. Тянуть как можно дольше. Наркоз не прекращать ни на минуту. Нина, на посту все делать, все измерять, как при тяжелом шоке.
Скрипят колеса кровати. До лифта, потом кверху. Я совсем мало знаю этого мальчика. Совсем мало. Кончил институт в прошлом году. Где-то работал до нас, не понравилось. Хотел иметь настоящую науку, для людей. То ли Виктор его уговорил? Увлекающийся человек, мог соблазнить... Почему он в камере? Но не мог же Виктор один каждый день?
Нужно посмотреть, как они устроены в палате. Снова лестницы. «Лестницы... Коридоры...» Песня такая, давно в моей голове — несколько лет.
Дверь в палату к Саше открыта. Прошмыгнуть, чтобы не заметили. Ни с кем не хочу встречаться.
А как же теперь Саша?
Да, как же теперь? Все расчеты были на камеру... Все. Пусть умирают. Он, Юля, этот Гончаров. Я больше не могу... Если мне еще разрешат оперировать, не посадят. Почему посадят? А почему нет? «Несчастный случай со смертельным исходом по вине администрации». Я администрация.
Нет, я больше, чем администрация. Я все это придумал, увлек людей, торопил. Пусть судят, сажают, это даже лучше. Искупление. Плохо, когда не было искупления, когда были ошибки с этими разными новыми операциями и никто не наказывал. Только сам. Пусть накажут. Будет легче.
Но подлые мысли тоже тут. «В твоем возрасте — сидеть... подумай...» «Не ты делал камеру, не ты ставил опыт...» Все не я.
Держись. Не поддавайся. Все ты. Только ты. Они — лишь исполнители. Люди, которые делают. Неумело, глупо делают. Нужно контролировать и думать за них. Ты виноват. Должен нести наказание. Радуйся, если кто-то снимет с тебя тяжесть.
Вот, пришел. Что еще предстоит увидеть этим палатам?
Все тихо и благообразно. Две кровати, двое больных, укрыты. Только лица у них завязаны и руки, что видны из-под одеяла, тоже. Искусственное дыхание. Два аппарата работают почти в такт. Из капельницы каплет кровь. Измеряют кровяное давление, записывают. Оно нормальное. Оксана сидит со своим осциллографом. По очереди приключает то одно, то другое сердце. Они сокращаются хорошо и ровно.
Все спокойно. Назначения расписаны на карте по часам, как всегда, на сутки. Потом можно расписать дальше.
Пытаемся обмануть судьбу.
Врачи сидят в коридоре — Нина, Мария Васильевна, еще кто-то. Разговаривают вполголоса.
Мне не о чем с ними говорить. Пойду.
Не первый раз здесь умирающие больные. Бывало и по два сразу.
Нет, так ужасно, нелепо — не бывало.
Смерть одинакова. Если ошибка при операции. Если врач что-то упустил после, в палате. Вот так же — без сознания. Так же работают аппараты. Так же нужно сказать родным: «Все, не надейтесь!»
А иногда — чудо.
Помнишь, маленький Саша, совсем недавно? Не проснулся, попал воздух в сердце; что-то было пропущено. День, два, три. Мать со слезами вымаливает: «Может быть, есть хоть какая-нибудь надежда?» Сначала я говорил, что есть. И сам надеялся. Но три дня никаких признаков сознания. Кора погибла. Нельзя их больше обманывать. «Нет, не надейтесь. Но будем делать все». Прошла неделя, другая. Отключили аппарат. Он все живет. (Сердце-то заштопали хорошо!) Уже ясно: живой, но без коры. Потом мать стала уверять, что он ее понимает. Я проверяю — нет. Думаю, лучше бы он сразу умер, чем жить как животное. Прошла еще неделя, еще, и стало ясно — он понимает. Но не говорит. Никак. Все равно рады безмерно, все ходим смотреть на Сашу. Он только поводит умным взглядом. Ничего! Будет жить немым. Лечили, приглашали консультантов... Потом выписали домой. Он уже ходил чуть-чуть, весь скрюченный. Недавно утром мать у клиники встречает, бежит навстречу. «Михаил Иванович! Саша говорит! Саша, Саша, беги сюда!» Бежит, не быстро еще, но бежит. «Саша?» — «Здравствуйте...» Бывают чудеса. Это не чудо. Борьба до конца.
Не так уж часто удается.
Нет! Каждый год маленький успех. Меньше процент. Уже боталловы протоки — не умирают. Межпредсердные дефекты с АИКом — почти. Тетрады — много меньше. Вот еще клапаны...
Не утешайся. Никаких клапанов больше. Никаких мечтаний. «Офелия, иди в монастырь...»
Давай без этих штучек. Нужно платить долги. Сегодня твой долг страшно возрос. Еще за клапаны не расплатился, а теперь — совсем беда. Поэтому только труд. Никаких рискованных предложений. Бери только то, что природа дает, что умеешь.
И не вселяй несбыточных надежд.
Банкротство.
Кабинет. Одному в нем страшно. Но придется. В коридоре сидят Коля, Виктор Петрович, Алла. Да, я вызвал их, сам забыл.
— Заходите. Садитесь. Расскажите.
Коля толковее всех говорит. Виктор скис. Он только доказывает, почему не был с начала опыта. Это особый разговор. С ним, с глазу на глаз.
— Они веселые были. Сидели в камере и завтракали. Виктор:
— А что у них было на завтрак? Хлеб с маслом? Коля не знает, и Алла тоже.
— Потом они что-то делали с собакой. Потом кричат: «Закрывай!» Я закрыл люк, закрутил барашки. Кран на баллоне уже был открыт.
Снова Виктор:
— Был опыт с инфарктом миокарда. Они перетянули коронарную артерию и наблюдали за кровяным давлением, за ЭКГ.
Не хочется его слушать, смотреть на него. Знаю, что я не прав, что он сам мог быть там, а все равно. Не могу себя пересилить. Только вежливость.
Коля:
— Давление они повышали медленно, все как было заведено по графику. На полатмосфере откинули винты с крышки. Прошло полчаса.
— Алла, да? Полчаса?
— По моим записям через полчаса была одна атмосфера.
— Хорошо, дальше. Что было дальше?
— Потом давление повысили до двух атмосфер. Что они там делали, я не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81