И вообще сложный вопрос: право больного выбирать врача. Иностранцы часто спрашивают: «Может ли у вас больной и т. д.». Нет, не может. Не принято. И нельзя разрешить. Хотя, не скрою, тяжело для пациентов ложиться на стол к аспиранту Жене или ординатору Степе. Но отказов почти нет. Доверие к клинике. «Я отвечаю за вашу операцию, кто бы из моих помощников ее ни делал». Этого достаточно, хотя уверен, все равно страшно. Мне бы было страшно.
Но вот статистика. Сколько осложнений и смертей у ординаторов, ассистентов и у меня, профессора. Все в порядке: у молодых умирает даже меньше. Подбор больных — дается то, что по силам. И еще — контроль старших во время операций.
Страшнее остаться на ночь после тяжелой операции, когда вот-вот возникнут осложнения. Здесь ошибки опаснее — ночью доктор один. Старшего вызвать можно, но для этого нужно уметь разобраться: когда.
Иногда все-таки приходится идти на компромисс, уступать просьбе больного, когда видишь, что отказ грозит психозом. У нас чаще всего просят за Марию Васильевну. Петро даже обижается иногда. Говорю: «Ничего не поделаешь, — значит, не завоевал авторитета. И диплом профессора не помогает. Старайся!»
Леночка моя лечится у простых участковых педиатров. Но один разок все-таки бегал по профессорам. Тогда и вспомнил: «Выбор врача».
— Заходите, следующий.
О! Мать Вали. Не ожидал так скоро. Не хочется. Никому не хочется неприятного. Несчастная. Я здоров, а у нее умирает дочь.
— Садитесь, пожалуйста.
Нужно бы знать имя-отчество, профессор. Все-таки это ты угробил ее дочку. Именно так. Конечно, можно говорить и по-другому: «Не спас», но она бы жила еще лет пять-шесть без тебя, может, даже десять.
Довольно самобичевания. Тоже вид рисовки.
— Михаил Иванович, что же будет?
Она служащая. Счетовод или бухгалтер. Тоже не знаешь.
— Нужно оперировать. Лечим уже давно, и никакого улучшения. Больше нет надежды вывести ее из тяжелого состояния. Боюсь, что скоро будет хуже.
Прекратить эти страдания. Какой-нибудь конец. Не нужно говорить правды, что шансов очень мало. Не нужно ее пугать, а то она заберет ее домой и девочка умрет. Конечно, я этого не увижу, но права не имею. Обязан использовать последнюю возможность. Даже если скажут: «Зарезал». Вот так.
— Очень... опасно?
— Да, операция опасная, но это — последние надежды. Иначе скоро конец. Не надо плакать. Успокойтесь. Я надеюсь...
Наливаю ей воды. Пьет. Много седых волос, не прибраны. Не до того. Знаю — есть еще сын, младше Вали, но все равно жалко.
— Наберитесь мужества. Чтобы девочка слез не видела. На той неделе в четверг или пятницу, как кровь подберут на станции.
Пошла.
— Спасибо.
Еще и благодарит. Все. Решил. А может быть, кровь не подберут... отложится. Нет, не нужно.
Приглашаю следующего.
Ага, опять знакомые. Супруги-врачи, родители мальчика с голубыми глазами. Но я перед ними не виноват. Пока. Оперировать просто невозможно, давление в легочной артерии и аорте почти одинаково.
— Здравствуйте, садитесь.
— Вы извините, что отрываем вас от дела (будто у меня есть более важные дела, чем эти). Что-нибудь нового нам скажете?
Но я не Бог, и стыдно за бессилие. Однако и они хороши — врачи, а не могли привезти ребенка по крайней мере два года назад. Не нужно им этого говорить. Сами знают.
— К сожалению, ничего нового я сказать не могу. Придется вам взять мальчика. Оперировать равносильно смерти, а так он еще проживет несколько лет.
— Ну что же... А можно вам привезти его еще раз, через полгода, год? Медицина быстро развивается, может быть, будет что-то новое,
Ничего не будет. А камера? Э, до нее далеко... Но нельзя отнимать надежду.
— Да, конечно, привозите. Я всегда готов посмотреть. Мальчик у вас очень милый.
Простились, ушли понурые.
Все люди как люди, работают спокойно, имеют дело с вещами или, на худой конец, — со здоровыми. А тут... И вообще, скоро можно на пенсию. Розы разводить. Но розы меня не трогают. И ничто не трогает, кроме хирургии. А внучка? Да, но при хирургии.
Еще кто-то ждет. Но нужно посмотреть Юлю и того мужчину. И ни одна собака не придет, не скажет — какие анализы получили, что показал рентген. Я уже не молод бегать по этажам. Просто старик. Нет, держусь.
Хорошо, старик, вставай, иди. Спина болит. Спондилоз — позвонки срослись. Спасибо физкультуре, а то бы — лежать.
Выхожу в коридор. Трое сидят.
И эти родители — тоже. Не решаются сказать мальчику, что домой.
— Я сейчас вернусь.
Виктор бежит. Что-то физиономия возбужденная. Чего-нибудь придумал. Ерунду какую-нибудь. Еще какие-то ребята. Кричит издали:
— Михаил Иванович! Вы уходите?
— Нет, вернусь, только взгляну на двух больных. А что случилось?
— Дело первой важности! Камера! Есть возможность камеру сделать!
— Что ты говоришь?!
Остаться? Нет, это надолго. Синица в небе. Взгляну, вернусь. Уже давно ищем энтузиастов-инженеров на камеру. Неужели нашли?
— Заходите в кабинет, я быстро. А здорово бы это — камера. Сказать? Скажу. Вернулся.
— Вы обязательно через полгода приезжайте. Может, и будет новое для мальчика. Обязательно.
Пошел. Побежал. А глаза у тех родителей как засветились, заметил? Где выкопал Виктор этих товарищей? Оставь, наверное, одни фантазии. Фантазер этот Виктор.
Камера. Представляешь? Отек легкого — туда. Синего больного — оперировать. Гипоксия после операции — тоже. А инфаркты? А газовая флегмона?
Брось обольщаться. Годы пройдут, пока сделают. Ладно, подождем.
Вот и пост. Все спокойно.
— Почему не сообщили мне результаты исследований?
— Да у нас уже все прояснилось, все в порядке.
— Так надо было сказать. Я не мальчик — бегать.
Юле действительно лучше. Немножко порозовела, дышит спокойнее.
— Как?
— Дышать полегче. Только очень горло надрали трубкой. Нина:
— Мы ее интубировали. Оказался ателектаз, отсосали мокроту, и стало легче. Легкое просветлело. И крови перелили пол-литра быстрым темпом.
Слава Богу, обошлось. Не нужно оперировать.
Смотрю анализы. Гемоглобин понижен. Нужно еще переливать кровь. Хорошая штука — клапан. Если бы он плохо работал, то при малейшем осложнении со стороны легких погибла бы... Послушать? Не стоит сажать, устала. Доверяю.
Пойду вниз, посмотрю, как тот мужчина. Чтобы спокойно заниматься с ребятами.
Лестницы. Мысли: нужно серьезно заняться камерой. Нашли литературу, очень интересную. Маленькая Голландия сумела сделать камеру и теперь удивляет мир. А мы? Не очень надеюсь, что быстро удастся. Неповоротливы. Страсть — очень сильный стимул. Но страсть — у меня, у Виктора, у тех инженеров.
Гипоксия — наш самый страшный враг. Запас кислорода в организме — на пять минут. Почему так неразумно мало? А зачем было больше? Воздух всем доступен. На удушение эволюция не рассчитывала. Как зримо теперь человек конкурирует с природой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81