Тем временем гости насытились до того, что не в силах были одолеть даже дроздов, фаршированных желтками и зеленью, и только отщипывали кусочки печенья с орехами и миндалем, пропитанного тяжелым вином.
Алкивиад, широко раскинув руки, обратился к Сократу:
– Скажи, мой дорогой, чем могу я отблагодарить тебя за все те годы, что ты учил меня?
– Учил? – довольно нелюбезно переспросил Сократ.
Алкивиад схватился за сердце.
– Я не могу перенести – только брать у тебя и ничего не давать взамен! Скажи только, чего тебе хочется, – все тебе дам! Объявляю об этом при всех…
– Помнишь, что я тебе ответил, когда ты много лет назад спросил, сколько должен платить мне?
– Помню. Ты тогда ответил, что потребуешь от меня высокой награды.
– А ты небрежно махнул рукой. И гордо сказал: «Слыхал я, ты учишь даром, но я денег не считаю. Я унаследовал большое богатство и заплачу сколько хочешь».
– Ты же, Сократ, тогда засмеялся во все горло! «Что ты, мальчик, я учу только даром, так буду учить и тебя!»
– А ты надулся! – Сократ и теперь рассмеялся. – Ибо если б ты мне уплатил, то не чувствовал бы себя перед кем-то в долгу.
Алкивиад вспыхнул.
– И ты хочешь, чтоб я до сего дня испытывал это тягостное чувство, и не позволишь мне от него избавиться?!
– Мой милый, не думаешь ли ты, что сегодня я запрошу с тебя меньше, чем в те давние годы?
Гости прислушивались с напряженным любопытством. Они не могли угадать, чего бы мог потребовать от богача Алкивиада человек, у которого так мало потребностей.
Эврипид спросил Сократа:
– А чего ты пожелал тогда?
– По всей вероятности, любви, – съязвил Критий.
– Конечно, любви, милый Критий, – согласился Сократ. – Я требую от ученика больше чем денег: я хочу, чтоб он жил так, как я его учу. – Сократ посмотрел на смутившегося Алкивиада. – И ты тогда сказал мне: согласен.
– Да, я сказал так, но ведь с твоей стороны то была просто скромность, и тебе полагается большая награда, драгоценный дар…
– Именно этого я и требую от тебя, Алкивиад. С тобой и со всеми моими учениками я вел собеседования для блага Афин. Ради любви к ним я не считаю дней, отданных тебе, Алкивиад, и мне было бы стыдно принимать за это деньги. Скромность, говоришь? Напротив, я очень нескромный: хочу, чтобы ты любил Афины такой же великой любовью, как моя, и служил бы им верно.
У Алкивиада сверкнуло что-то в глазах, голос дрогнул:
– Ты благородный человек, Сократ! Ты лучший сын Афин! Я бесконечно благодарен тебе за любовь к Афинам, которую ты привил и мне… – Борясь с растроганностью, он произнес веско, словно приносил здесь, при всех, торжественную клятву: – Пока я жив, буду верно и честно служить Афинам!
Глубокие чувства взволновали всех сотрапезников. Гости поднимались с мест, тост следовал за тостом.
Рабыни в подпоясанных пеплосах разнесли венки из роз. Алкивиад взял венок из рук девушки, поцеловал его и возложил на голову Сократа. Тот хотел воспротивиться этому, говоря, что первый венок принадлежит сегодня Алкивиаду, но новоиспеченный стратег только улыбнулся:
– Нет, нет! Рядом с тобой я кажусь себе взбалмошным мальчишкой, которого бросает во все стороны беспокойный нрав. Никогда не достичь мне твоего чувства меры, гармонии твоих добродетелей – нерасторжимости добра и красоты…
– Ты вызываешь меня на то, чтоб теперь я начал золотить твои добродетели? – спросил Сократ.
– Ох нет, ради богов, нет! Я обязан теперь подтвердить их действиями, – сказал Алкивиад.
Новая волна ликования прошумела по залу, зазвенели, сталкиваясь, золотые чаши.
Никто не заметил, как в тот момент, когда Алкивиад увенчивал Сократа розами, Критий вышел.
Сады Алкивиада в пламени. В вышине огни сливаются в единое розовое зарево. Масляные лампы и светильники, развешанные на прочных веревках среди деревьев, озаряют, украшая, сады; костры пылают, новые и новые куски мяса жарятся на вертелах, целые туши баранов и свиней, сотни факелов разгоняют мрак, языки огня лижут друг друга – и все же не в силах они разогнать густые тени в зарослях лавров, олеандров, рододендронов и цитрусов.
– Берите! Хватайте! Ловите! – кричит раб, снимая с вертела и разделывая золотисто поджаренного барана. – Только рот не обожгите!
– Ах, божественное яство, прямо амброзия! – слышны голоса вокруг костра и крики. – Теперь еще нектару! Амфоры сюда!
Кто похитрее, уволакивает в кусты целые бараньи окорока и лопатки, чтобы там, в укромности, съесть их в своей компании. Выйди с такой добычей на свет – еще вырвут из рук…
Все глубже ночь, все полнее желудки, и кровь разгорячена вином – веселые становятся веселее, разговорчивые болтливее.
– Я так скажу, – заявляет с полным ртом, но с пустым карманом один свободный гражданин, – готов сцепиться с кем угодно, а только такого стратега у нас в Афинах спокон веку не было. Алкивиад! Да это все равно что целый месяц пировать на Олимпе! Прямо баловать нас будет…
– Похоже на то, – пережевывая хрустящие, жирные куски, его сотоварищ мысленно перебирает греческий календарь, в котором что ни месяц, то праздник или торжества, связанные со жратвой. – Уж и нынче видать, какие тучные будут у нас Панафинеи, Элевсины, Большие и Сельские Дионисии, годовщина победы у Саламина… Были бы мы здоровы, а о нашем брюхе позаботится этот двойник Аполлона…
– Да уж, сквалыга Никий видит только прибыль от своих рабов, зато этот быстроглазый молодец видит всю Аттику, весь наш союз, он всю землю видит и море тоже. Задремали мы было, а он нас разбудил и – посмотришь! – здорово тряхнет этот трухлявый, тухлый мир!
– Не спорю, – ложится на спину полный надежд гражданин и наклоняет к себе амфору, так что вино струйкой течет ему прямо в горло.
Алкивиада хвалят даже те, кто остался за воротами: рабы спускают через ограду, прямо в протянутые руки, корзины, доверху набитые вкусной едой. Элисий выплеснулся из садов.
В покой, где, окруженный ближайшими друзьями, потягивает вино новый стратег, любуясь колышущимся танцем нежных гречанок, в руках и в волосах которых веточки мирта, раб вводит здоровенного детину: это кормчий Антиох, желающий поговорить с Алкивиадом.
Лицо его кажется Алкивиаду знакомым, но сколько же лиц знакомо полководцу и участнику многих битв!
Антиох представляется сам:
– Я тот, кто много лет назад, на агоре, поймал твою перепелку, когда она испугалась и выпорхнула у тебя из-под плаща.
Случилось это давно, в день, когда собирали доброхотные даяния в пользу города. Алкивиад тогда назвал огромную сумму, на агоре поднялось ликование, и юноша в радостном волнении перестал прижимать к груди свою любимицу.
Алкивиад обратился к друзьям:
– Подумайте только, каким я был хвастуном! Я ведь обещал тогда этому человеку в благодарность за перепелку, что, если стану когда-нибудь стратегом, назначу его кормчим своей триеры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144