Анит сидит как на иголках; одним ухом слушает рассказ Сократа о встрече с Анофелесом, когда-то попрошайкой, а ныне пригласившим его на ужин, другим ухом ловит звуки на улице: когда же раздастся топот копыт?
– Судя по тому, что ты говоришь, – обратилась Мирто к Сократу, – этот внезапно разбогатевший Анофелес доносил на очень многих.
– Доносчик и клеветник недостоин называться человеком, – заметил Сократ.
Анит с трудом владел собой.
Симон сказал:
– Эту мысль ты впервые высказал шесть Олимпиад тому назад.
– Откуда такая точность? – спросил Аполлодор.
Был удивлен и Сократ:
– А я и сам не помню, когда говорил так…
Симон перелез к себе через щель в ограде и вскоре вернулся с целой охапкой свитков папируса. Перебирая их, бормотал:
– Погодите, сейчас найду…
– Клянусь всеми псами, какой огромный труд! – вскричал Сократ, разглядывая свитки; стал читать заглавия: – «О добре», «О красоте», «О поэзии», «О богах», «О любви», «О философии», «О добром расположении духа», «О музыке», «О чести»…
– А, вот! – воскликнул Симон. – Здесь! Видишь? «Доносчик и клеветник недостоин зваться человеком…»
– С каких же пор ты все это записываешь? – спросил изумленный Аполлодор.
– Мне еще мальчиком было любопытно, что говорит Сократ. Когда сидишь на табурете и шьешь сандалии – есть время поразмыслить о том, что слышал. В ту пору Сократ учился и у старых софистов, но то, что он говорил, не говорил ни один из них. Ну, захватило это меня, я и начал записывать. Впрочем, Критон, Симмий и Кебет тоже записывают, что слышат от него.
– Я тоже, – вставил Платон. – Пишу каждый вечер. И Ксенофонт многое записал. Да и другие.
Аполлодор спросил:
– Почему ты, дорогой учитель, подходишь к человеку иначе, не так, как прочие?
Сократ улыбнулся юноше:
– Я простой человек. Обыкновенный и незамысловатый. Мне приятнее складывать человека, чем разнимать его на части. Правда, сначала-то я его на части разбираю, но потом собираю обратно. Скульпторы берут лучшее от десятка мужчин или десятка женщин и отдают это одной статуе. Так и я мечтал поступать с живым человеком, с его образом мыслей, с его чувствами. Все меня сверлила одна мысль: мать моя принимала беспомощных червячков – отец высекал в камне взрослых, совершенных людей; и никто на свете на думал о том, что же происходит между этими двумя состояниями, какое внутреннее развитие проделывает такой червячок, пока не станет взрослым. Кто же вложит в человека знания, кто научит его мыслить, научит добродетели и поведет к благу? Ну вот, я и попробовал заняться этим…
Каждое слово Сократа било Анита по нервам, ему казалось – все направлены против него. Тут старый философ посмотрел ему прямо в глаза. Анит покраснел, потупился.
– Есть учители мудрости, – продолжал Сократ, – которые поставили себе задачей разлагать, разрушать, расшатывать. Мое величайшее желание – складывать и наполнять. Скульптор – строит. И если я в свое время с тяжелым сердцем оставил ваяние, то принципу его – строить – я всегда оставался верен. Над этим я тружусь уже довольно долго – и не жалею.
Сократ встал, отлил несколько капель вина из своей чаши.
– Совершаю возлияние трем милым мне образам, которые преданно шли со мною рядом. Первому – Аполлону, дарителю света, второму – Дионису, дарителю восторгов души, и третьей – Артемиде-охотнице.
Анит расслышал на улице топот копыт. Побледнел. Встал и тоже, как все, совершил возлияние богам. Рука его так дрожала, что он расплескал вино. Перед спокойными словами Сократа, перед его твердостью, перед огромным смыслом его жизни и его мыслей Анит почувствовал себя негодяем. Все хорошее, что еще оставалось в нем, восстало против того, что должно было вскоре свершиться. Ему вдруг гнусной показалась его собственная измена, отвратительным – поступок отца и Мелета. Но было поздно.
Он не вынес напряжения, сдавившего ему виски. Вскочил и без единого слова выбежал со двора.
– Куда это он? Что с ним такое? – встревожились гости Сократа, но тот мягко улыбнулся, отвечая:
– Не обращайте внимания, милые. Порой даже в дурном человеке вспыхивает на минутку искорка совести – или стыда…
– Дурной человек? Что ты говоришь, учитель? – недоуменно спросил Аполлодор. – Какое зло причинил тебе Анит?
– Успокойся, мой маленький. Ничего злого со мной не может стать.
Критон сказал:
– Но он был странен в последние дни. Не нравился он мне.
– Критон прав, – подхватил Платон. – И мне он не нравился.
Сократ беспечно отмахнулся. И в эту минуту во двор вошел скиф. Поздоровался и сказал:
– Архонт басилевс посылает Сократу это письмо. Мне велено выслушать твой ответ.
Мирто охватила дрожь. Ксантиппа не могла отвести испуганных глаз от посланца, друзья в тревоге смотрели на Сократа. Тот развернул свиток и прочитал вслух:
– «Архонт басилевс этим письмом вызывает Сократа, сына Софрониска из дема Алопека, на пятый от нынешнего день, к третьему пению петуха, предстать перед народным судом по обвинению в непризнании богов, признаваемых государством, во введении других, новых божеств, далее, в развращении молодежи».
В гробовой тишине, полной ужаса, прозвенел крик Аполлодора:
– Мой Сократ!
Сократ, нажав ему на плечи, усадил на скамью и обратился к посланцу:
– Передай архонту басилевсу – я явлюсь в назначенное время. Хайре.
Удрученная тишина.
– Не падайте духом, друзья. Афины услышат моих обвинителей, но они услышат и меня.
Критон взял старого друга за руку.
– Но подумай, Сократ, в таких случаях афинский закон…
Тот быстро перебил его, глянул укоризненно:
– Я знаю, что ты хочешь сказать.
Напряженное молчание. Светятся белые стены дома, излучая впитанное за день солнечное сияние. Роса пала на кусты олеандра, в воздухе разлит дурманящий аромат.
Но никто не воспринимает прелесть вечера. Симон за всех выразил тревогу:
– Что же станет с тобой?!
– Дело не во мне самом, друзья. Дело в моих мыслях: что станет с ними? На свете всегда будет происходить борьба между хитростью и мудростью. Побеждать будет то одна, то другая. Но как бы долго ни длилось колебание весов – в конце концов чаша хитрости окажется более легкой… – Сократ погладил Аполлодора по волнистым волосам. – Мудрость – не неподвижная глыба мрамора. Мудрость – живое пламя, которое надо постоянно поддерживать и питать. И это – ваша работа, друзья.
Аполлодор благоговейно слушал, прикованный взором к учителю.
– И ты возьмешься за эту работу, – сказал ему Сократ. – Правда, мой маленький?
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
1
Много рассветов простоял за свою жизнь Сократ под открытым небом, ожидая восхода солнца. Он любил эту тишину, когда дух человека, не отвлекаемый ничем, бродит по тропинкам, едва ли столь же легко проходимым при свете дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
– Судя по тому, что ты говоришь, – обратилась Мирто к Сократу, – этот внезапно разбогатевший Анофелес доносил на очень многих.
– Доносчик и клеветник недостоин называться человеком, – заметил Сократ.
Анит с трудом владел собой.
Симон сказал:
– Эту мысль ты впервые высказал шесть Олимпиад тому назад.
– Откуда такая точность? – спросил Аполлодор.
Был удивлен и Сократ:
– А я и сам не помню, когда говорил так…
Симон перелез к себе через щель в ограде и вскоре вернулся с целой охапкой свитков папируса. Перебирая их, бормотал:
– Погодите, сейчас найду…
– Клянусь всеми псами, какой огромный труд! – вскричал Сократ, разглядывая свитки; стал читать заглавия: – «О добре», «О красоте», «О поэзии», «О богах», «О любви», «О философии», «О добром расположении духа», «О музыке», «О чести»…
– А, вот! – воскликнул Симон. – Здесь! Видишь? «Доносчик и клеветник недостоин зваться человеком…»
– С каких же пор ты все это записываешь? – спросил изумленный Аполлодор.
– Мне еще мальчиком было любопытно, что говорит Сократ. Когда сидишь на табурете и шьешь сандалии – есть время поразмыслить о том, что слышал. В ту пору Сократ учился и у старых софистов, но то, что он говорил, не говорил ни один из них. Ну, захватило это меня, я и начал записывать. Впрочем, Критон, Симмий и Кебет тоже записывают, что слышат от него.
– Я тоже, – вставил Платон. – Пишу каждый вечер. И Ксенофонт многое записал. Да и другие.
Аполлодор спросил:
– Почему ты, дорогой учитель, подходишь к человеку иначе, не так, как прочие?
Сократ улыбнулся юноше:
– Я простой человек. Обыкновенный и незамысловатый. Мне приятнее складывать человека, чем разнимать его на части. Правда, сначала-то я его на части разбираю, но потом собираю обратно. Скульпторы берут лучшее от десятка мужчин или десятка женщин и отдают это одной статуе. Так и я мечтал поступать с живым человеком, с его образом мыслей, с его чувствами. Все меня сверлила одна мысль: мать моя принимала беспомощных червячков – отец высекал в камне взрослых, совершенных людей; и никто на свете на думал о том, что же происходит между этими двумя состояниями, какое внутреннее развитие проделывает такой червячок, пока не станет взрослым. Кто же вложит в человека знания, кто научит его мыслить, научит добродетели и поведет к благу? Ну вот, я и попробовал заняться этим…
Каждое слово Сократа било Анита по нервам, ему казалось – все направлены против него. Тут старый философ посмотрел ему прямо в глаза. Анит покраснел, потупился.
– Есть учители мудрости, – продолжал Сократ, – которые поставили себе задачей разлагать, разрушать, расшатывать. Мое величайшее желание – складывать и наполнять. Скульптор – строит. И если я в свое время с тяжелым сердцем оставил ваяние, то принципу его – строить – я всегда оставался верен. Над этим я тружусь уже довольно долго – и не жалею.
Сократ встал, отлил несколько капель вина из своей чаши.
– Совершаю возлияние трем милым мне образам, которые преданно шли со мною рядом. Первому – Аполлону, дарителю света, второму – Дионису, дарителю восторгов души, и третьей – Артемиде-охотнице.
Анит расслышал на улице топот копыт. Побледнел. Встал и тоже, как все, совершил возлияние богам. Рука его так дрожала, что он расплескал вино. Перед спокойными словами Сократа, перед его твердостью, перед огромным смыслом его жизни и его мыслей Анит почувствовал себя негодяем. Все хорошее, что еще оставалось в нем, восстало против того, что должно было вскоре свершиться. Ему вдруг гнусной показалась его собственная измена, отвратительным – поступок отца и Мелета. Но было поздно.
Он не вынес напряжения, сдавившего ему виски. Вскочил и без единого слова выбежал со двора.
– Куда это он? Что с ним такое? – встревожились гости Сократа, но тот мягко улыбнулся, отвечая:
– Не обращайте внимания, милые. Порой даже в дурном человеке вспыхивает на минутку искорка совести – или стыда…
– Дурной человек? Что ты говоришь, учитель? – недоуменно спросил Аполлодор. – Какое зло причинил тебе Анит?
– Успокойся, мой маленький. Ничего злого со мной не может стать.
Критон сказал:
– Но он был странен в последние дни. Не нравился он мне.
– Критон прав, – подхватил Платон. – И мне он не нравился.
Сократ беспечно отмахнулся. И в эту минуту во двор вошел скиф. Поздоровался и сказал:
– Архонт басилевс посылает Сократу это письмо. Мне велено выслушать твой ответ.
Мирто охватила дрожь. Ксантиппа не могла отвести испуганных глаз от посланца, друзья в тревоге смотрели на Сократа. Тот развернул свиток и прочитал вслух:
– «Архонт басилевс этим письмом вызывает Сократа, сына Софрониска из дема Алопека, на пятый от нынешнего день, к третьему пению петуха, предстать перед народным судом по обвинению в непризнании богов, признаваемых государством, во введении других, новых божеств, далее, в развращении молодежи».
В гробовой тишине, полной ужаса, прозвенел крик Аполлодора:
– Мой Сократ!
Сократ, нажав ему на плечи, усадил на скамью и обратился к посланцу:
– Передай архонту басилевсу – я явлюсь в назначенное время. Хайре.
Удрученная тишина.
– Не падайте духом, друзья. Афины услышат моих обвинителей, но они услышат и меня.
Критон взял старого друга за руку.
– Но подумай, Сократ, в таких случаях афинский закон…
Тот быстро перебил его, глянул укоризненно:
– Я знаю, что ты хочешь сказать.
Напряженное молчание. Светятся белые стены дома, излучая впитанное за день солнечное сияние. Роса пала на кусты олеандра, в воздухе разлит дурманящий аромат.
Но никто не воспринимает прелесть вечера. Симон за всех выразил тревогу:
– Что же станет с тобой?!
– Дело не во мне самом, друзья. Дело в моих мыслях: что станет с ними? На свете всегда будет происходить борьба между хитростью и мудростью. Побеждать будет то одна, то другая. Но как бы долго ни длилось колебание весов – в конце концов чаша хитрости окажется более легкой… – Сократ погладил Аполлодора по волнистым волосам. – Мудрость – не неподвижная глыба мрамора. Мудрость – живое пламя, которое надо постоянно поддерживать и питать. И это – ваша работа, друзья.
Аполлодор благоговейно слушал, прикованный взором к учителю.
– И ты возьмешься за эту работу, – сказал ему Сократ. – Правда, мой маленький?
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
1
Много рассветов простоял за свою жизнь Сократ под открытым небом, ожидая восхода солнца. Он любил эту тишину, когда дух человека, не отвлекаемый ничем, бродит по тропинкам, едва ли столь же легко проходимым при свете дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144