Голос Сократа вырвал его из задумчивости:
– В пример моих злодеяний Анит привел собственного сына. Ладно. Возьму и я тот же пример. Это было ведь очень важно для меня, и я много труда положил, чтоб воспитать сына афинского демагога. Но какое воспитание получил этот юноша до того, как отец привел его ко мне? Многие из вас могли бы ответить на этот вопрос вместо меня. Благосостояние, неограниченная свобода, распущенность. Он рос среди всего того, чего я советую молодым людям избегать. Я переоценил себя, надеясь – хоть и недолго – исправить такого юношу. Тот, кто привык к пороку, желает продолжать жить в нем и начинает ненавидеть того, кто пытается отвести его от порока; тот бежит от такого человека, а никоим образом к нему не привязывается, и уж тем более не желает следовать ему в скромности.
Не один молодой Анит – и другие юноши, избалованные благосостоянием, приходили ко мне вовсе не для того, чтобы я научил их презирать порок. Они приходили ко мне, чтобы, считаясь моими учениками, добиться высоких должностей и званий. У Афин хорошее зрение и слух, Афины давно знают, что беседы свои с молодежью я направляю к тому, чтобы она сделалась лучше, узнала бы, что такое добро и справедливость, и руководилась бы этим – не на словах, а в делах, – чтоб с течением времени, возможно, повести за собой все государство. Ведь целью моего учения было, чтоб каждый прожил жизнь в счастье и благе – своем и всей страны! Допускаю, друзья, прошло слишком мало времени, чтобы Афины могли зажить в состоянии блага. Но времени прошло достаточно, чтобы афинский Тартар превратился если еще не в Элисий – мои требования не так чрезмерны, – то хотя бы в такое место, где бы люди жили не хуже зверей…
Анит по-прежнему напряженно следит за развитием действия: все удается этому старому чародею! Нас топит – а его дела все лучше и лучше… Как умеет он обводить людей вокруг пальца! Как они притихли! С каким благоговением слушают его!
А Сократ продолжает пылко:
– Помните: афинские граждане – избиратели, и они, конечно, предпочли бы видеть во главе государства человека скромного, как я, а не жаждущего славы спесивца и стяжателя. Теперь, афиняне, вы могли бы сказать обо мне – вот второй Сизиф. Учу, учу, а как доучу – ученик стал не лучше, а хуже, и я сызнова принимаюсь за каторжный труд с новым учеником. О нет, не всякий раз выпадает мне столь хлопотный и бесцельный Сизифов труд! Знаете ли вы, со сколькими людьми беседовал я за эти полсотни лет? Я и сам этого не знаю, дорогие мои друзья. Как же вы полагаете – разве все они стали Критиями? Но это значило бы, что вы дурно судите о себе и о своих сыновьях. Не надо видеть мир в черных красках!
Ропот тех, кого задели эти слова, заглушают близкие и далекие выкрики согласия.
– Слышите? Они и здесь! Со мной!
Морозец ужаса пробежал по спине Анита. Сто Сократов! Вот он уже и слышит их!
– Они не покинули меня, старика, в день суда, когда на меня сыплются тягчайшие обвинения, и этим они подают убедительное доказательство своей нравственной высоты!
И среди вас, присяжные, многие знают меня давно, и не с дурной стороны. Вы – лучшие очевидцы всего того, что совершил я за свою жизнь. Я ведь и с вами делился всеми моими знаниями, как голодные делятся куском хлеба. Кто же лучше вас знает, каков я? Стало быть, вы-то лучше всего и рассудите, действовал ли я во вред Афинам или хоть крохами, да способствовал укреплению их духовной силы. Поэтому вы – не только судьи, но и свидетели мои.
Люди вставали, вскидывали руки:
– Правильно говоришь! Мы – твои свидетели!
Но тут из кучки Анитовых приверженцев выбрался один присяжный, протолкался к возвышению:
– Я тоже твой свидетель, Сократ! Я своими глазами видел, как ты бесстыдной пляской на агоре насмехался над Афиной, оскорблял ее! И чтобы мы после этого оказали тебе милость, призвав на свою голову месть богини? Мужи…
– Остановись! – вскричал архонт. – Ты не имеешь права вмешиваться в ход судебного разбирательства!
Но Сократ попросил:
– Время – мое, но дай ему слово, архонт. Будь так добр! Пускай скажет, чем он может доказать, что мой танец был оскорблением богини.
– И докажу! – крикнул присяжный. – Пускай Сократ здесь, на месте, пропляшет так, как плясал он на агоре перед изваянием богини!
Дикая мысль! Буря протеста…
– Плясать перед судом? Оказывать суду такое неуважение?! – резко возражает архонт.
– Пускай пляшет! – требует Мелет.
Сократ не в состоянии пальцем пошевелить. Его большая лысина, все его лицо блестят от пота.
Воздух содрогнулся от криков:
– Да! Пляши! Танцуй!
Сократ не двигается.
Присяжный кричит так, что едва не рвутся голосовые связки:
– Видите! Не желает! Боится!
Стоит над Сократом полуденное солнце, поднявшееся в зенит небесного своего пути. То же солнце, под которым родился он семь десятков лет назад.
Какой дивный момент – полдень! Вершина дня, когда ничто не отбрасывает тени…
– Танец! Танец!
Архонт застучал было молоточком по мрамору стола, да заметил жест Анита, повелевающий не вмешиваться. На лице архонта – удивление, недоумение, однако молоточек он откладывает.
Сократ послушно выходит вперед, готовясь к танцу.
Платон тихо просит:
– Умоляю, дорогой, не делай этого…
Сократ оглядывается на него непонимающе.
Ксантиппа видит, как под ударами криков, под ударами солнечных лучей поджаривается Сократ. И как упорно противоборствует он и тому, и другому. Закричала в отчаянии:
– Ради сверкающего Гелиоса, смилуйтесь! Не терзайте его! Сократ, несчастный мой, не слушай ты их! Пойдем домой! Пойдем!
Но Сократ уже тяжело поднял онемевшую ногу для первого шага в танце.
– Не надо, Сократ! – просит и Критон.
А он уже и рукою повел, и другой, щепотью подобрал подол старого гиматия и начал подпрыгивать в медленном ритме.
Голые волосатые ноги поднимаются выше и выше, трясутся складки белого хитона вокруг мясистого тела, подрагивает круглый живот.
Враги Сократа так и пожирают его глазами. То тут, то там, а потом уже со всех сторон поднимается злой смех. Злой смех опасно усиливается, заражает и других, тех, кто смеется от души, без злого умысла, не подозревая, как они вредят Сократу.
А тот грузно подскакивает, шатается, разомлев от зноя, машет руками, словно пьяный…
Да ведь это знакомая фигура! Это толстопузый, плешивый мудрец, спутник Диониса… Кто-то из присяжных не выдержал, вскочил, крикнул пронзительно:
– Да это подвыпивший Силен, наш батюшка Силен! Валяй, папа Силен!
– Славно же ты почтил Афину!
– Скачи, скачи, гоп, гоп!..
Все собрание бурно хохочет. Очень мало тех, кто не забыл, что суд-то продолжается, кто понимает, какой танец танцует Сократ.
Анит даже ноги расставил, чтоб легче было снести то, что он видит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144