Одну сторону уже закончил. Внешняя дверь закреплена на петлях, половина крыльца затянута сеткой. Пора поесть. Лимонад, яблоки, лепешки. Закончили крыльцо. Скребем. Красим. Ни одного лишнего движения, никакой сутолоки, никаких разговоров. Все время уходит на обивку, покраску, уборку вещей в сундуки, укладку ящиков с едой и патронами на чердак. К четырем пополудни мы созерцаем вполне милый домик – белый, сверкающий, как корабль под полуденным солнцем. Я смешиваю лимонад в начищенном до блеска медном кувшине. Мы выходим наружу и усаживаемся на ступенях крыльца. А вот и она – под солнцем сияет белая церковная колокольня с золоченым крестом на макушке. Мне представляются злые, пропитанные ненавистью лица достойных церковно-воскресных дам и законников с зарубками на ружьях – по числу пристреленных ниггеров.
Стив выуживает из мусорной кучи банки с томатами и бобами, которые я выкинул на помойку, и расставляет их на балке полуразрушенного складского сарая, в тридцати пяти футах от ступеней крыльца. Он возвращается к нам, приседает, целится и стреляет, держа пистолет обеими руками на уровне глаз.
ЧПОК
Банка томатов взрывается, заливая балку томатным соком. Гай встает, достает пистолет, целится и стреляет.
ЧПОК
Взрывается банка с бобами.
Я встаю, руки расслаблены, оба глаза открыты. Смотрю на цель. Вижу траекторию. Даю сигнал мускулам. Револьвер сам прыгает мне в руку.
ЧПОК
Каждый делает по шесть выстрелов, и мы перезаряжаем оружие.
Пахнет порохом, дымом, томатами и бобами. Стив берет лопату, она стоит в уголке на крыльце, и уходит за угол дома, периодически топая по земле ногой. Он останавливается и копает. Наполняет банку землей с жирными, красными червями. Мы сооружаем три закидушки с крючком, наживкой и поплавком. Мы с Гаем берем свои 30-30. Идем по дороге к притоку, ширина которого в устье – около сорока футов. Мы огибаем последний дом, и я вижу троих. Они сидят на заросшем плющом крыльце. Темноволосый мальчик-ирландец машет нам рукой и улыбается. По обе стороны от него сидят мальчик и девочка, явно близнецы. У обоих – густая шапка ярко-оранжевых волос и пустое нечеловеческое выражение на лице. Они одеты в зеленые штаны и рубашки. На ногах – желтые ботинки. Они смотрят на нас, их лица кривятся. Дорога с той стороны притока заросла травой. Я начинаю разматывать свою леску. Мальчик качает головой.
– Тут сомы есть!
Он ведет нас по заросшей тропинке вдоль устья. Змея, водяной щитомордник, толщиной с мою руку соскальзывает в воду.
– Здесь.
Мы останавливаемся у глубокой синей заводи, наживляем червей и закидываем удочки. Через пару секунд поплавки начинают плясать, и мы вытягиваем окуня и небольшого лосося. Мы чистим рыбу, и тут я слышу низкий рык. Мы оборачиваемся, хватаясь за 30-30. В двадцати футах – громадный гризли. Стоит на задних лапах, оскалив зубы. Взводим курки.
Щелк
Щелк
Стив достает свой кольт. Мы замираем и ждем. Медведь падает на четыре лапы, рявкает и косолапо уходит. Проходя мимо крайнего домика, я вижу, что на крыльце уже никого нет, но дверь открыта. Я кричу с улицы.
– Рыбы хотите?
Темноволосый юнец появляется в дверях голый, и у него стоит.
– Конечно.
Я швыряю ему трехфунтового окуня. Он ловит рыбину налету и уходит в дом. Я слышу шлепок рыбы о плоть и еще один звук – не животный и не человеческий.
– Странный народец. Откуда они?
Гай указывает на вечернюю звезду в чистом бледно-зеленом небе.
– С Венеры, – говорит он будничным тоном. – Близнецы не говорят по-английски.
– А ты говоришь по-венериански?
– Достаточно для того, чтобы общаться. Они говорят не ртом. Они говорят всем телом. Очень странное ощущение.
Мы зажигаем лампу, нарезаем филе из двух лососей. Пока рыба готовится, мы с Гаем пьем виски с лимонадом.
Напротив печки стоит откидной стол со складными ножками. Мы усаживаемся, едим молодого лосося, наверное, самую лучшую в мире рыбу для жарки, если вам больше по вкусу тонкий аромат пресноводной рыбы. Мы сидим на крыльце, залитом лунным светом, и смотрим на другой берег.
– Все было бы ничего, если б они оставались там и не лезли в чужие дела, – говорит Стив. – Были бы сами по себе.
– А ты когда-нибудь слышал про оспу, которая была бы сама по себе? – отвечает Гай.
Мальчик спал между нами, легкий, как тень. На рассвете прогремел гром.
– Пора мне двигаться. А то дорогу размоет.
Запах дождя на лошадиной шкуре. Мальчик в желтом дождевике и черной стетсоновской шляпе машет нам рукой и хлещет лошадь, пуская ее рысью. Струи дождя сливаются в серую стену.
Мы делаем кофе и садимся к столу. Сидим так целый час, молчим. Я смотрю на два пустых стула. Это у нас называется: обнулиться. Порыв ветра стучится в дверь. Я открываю. На крыльце стоит мальчик с оранжевыми волосами, тот, из крайнего дома. На нем – дождевик. В руках – маленькая канистра. Он показывает на пятигаллонный бак с керосином в углу на крыльце. Я беру воронку и наполняю его канистру.
– В дом зайдешь? Кофе?
Он входит в дом настороженно, словно какая-то странная, чужеродная кошка, и я ощущаю шок инопланетного контакта. Он кривит губы в улыбке и тычет большим пальцем себе в грудь.
– Пат! – имя вырывается у него откуда-то из живота.
Он рывком распахивает свой плащ. Он совсем голый, за исключением сапог и черной стетсоновской шляпы. У него стоит, член чуть ли не прижимается к животу. Он вдруг становится ярко красным, весь – даже зубы и ногти, демон-олигофрен из какого-то инопланетного ада, кровоточащий, с содранной кожей, беззащитный, покинутый, и все же безрадостный и исполненный боли, как узник, демонстрирующий кандалы, или прокаженный, выставляющий напоказ свои язвы. Мускусный гнилостный запах исходит от его тела и заполняет комнату. Я знаю, он хочет нам что-то сказать и это – единственный доступный ему способ общения.
Мне вспоминаются слова капитана Миссьона.
– Мы даем убежище всем, кто страдает от тирании правительств.
Что за тирания вынудила его оставить родную планету и искать убежища под защитой Правил?
Ближе к вечеру дождь прекратился, и в серых сумерках мы прогулялись к притоку и подстрелили двух лесных голубей на промокшем дереве.
Резкий, тошнотворный запах. Посреди красной, застеленной коврами, комнаты – кусочек земли площадью в шесть квадратных футов, на нем растут странные раздутые растения. Между кусками известняка шныряют сороконожки, и из-под камня высовывается голова совсем уже громадного экземпляра. Я вооружаюсь саблей, и кто-то, кого я не могу разглядеть, подбирает дубинку. Я отбрасываю камень ногой, но сороконожка зарывается глубже в землю, теперь я вижу, какая она огромная, больше трех футов в длину. Она уже у меня под кроватью, и я просыпаюсь с криком. Я понимаю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Стив выуживает из мусорной кучи банки с томатами и бобами, которые я выкинул на помойку, и расставляет их на балке полуразрушенного складского сарая, в тридцати пяти футах от ступеней крыльца. Он возвращается к нам, приседает, целится и стреляет, держа пистолет обеими руками на уровне глаз.
ЧПОК
Банка томатов взрывается, заливая балку томатным соком. Гай встает, достает пистолет, целится и стреляет.
ЧПОК
Взрывается банка с бобами.
Я встаю, руки расслаблены, оба глаза открыты. Смотрю на цель. Вижу траекторию. Даю сигнал мускулам. Револьвер сам прыгает мне в руку.
ЧПОК
Каждый делает по шесть выстрелов, и мы перезаряжаем оружие.
Пахнет порохом, дымом, томатами и бобами. Стив берет лопату, она стоит в уголке на крыльце, и уходит за угол дома, периодически топая по земле ногой. Он останавливается и копает. Наполняет банку землей с жирными, красными червями. Мы сооружаем три закидушки с крючком, наживкой и поплавком. Мы с Гаем берем свои 30-30. Идем по дороге к притоку, ширина которого в устье – около сорока футов. Мы огибаем последний дом, и я вижу троих. Они сидят на заросшем плющом крыльце. Темноволосый мальчик-ирландец машет нам рукой и улыбается. По обе стороны от него сидят мальчик и девочка, явно близнецы. У обоих – густая шапка ярко-оранжевых волос и пустое нечеловеческое выражение на лице. Они одеты в зеленые штаны и рубашки. На ногах – желтые ботинки. Они смотрят на нас, их лица кривятся. Дорога с той стороны притока заросла травой. Я начинаю разматывать свою леску. Мальчик качает головой.
– Тут сомы есть!
Он ведет нас по заросшей тропинке вдоль устья. Змея, водяной щитомордник, толщиной с мою руку соскальзывает в воду.
– Здесь.
Мы останавливаемся у глубокой синей заводи, наживляем червей и закидываем удочки. Через пару секунд поплавки начинают плясать, и мы вытягиваем окуня и небольшого лосося. Мы чистим рыбу, и тут я слышу низкий рык. Мы оборачиваемся, хватаясь за 30-30. В двадцати футах – громадный гризли. Стоит на задних лапах, оскалив зубы. Взводим курки.
Щелк
Щелк
Стив достает свой кольт. Мы замираем и ждем. Медведь падает на четыре лапы, рявкает и косолапо уходит. Проходя мимо крайнего домика, я вижу, что на крыльце уже никого нет, но дверь открыта. Я кричу с улицы.
– Рыбы хотите?
Темноволосый юнец появляется в дверях голый, и у него стоит.
– Конечно.
Я швыряю ему трехфунтового окуня. Он ловит рыбину налету и уходит в дом. Я слышу шлепок рыбы о плоть и еще один звук – не животный и не человеческий.
– Странный народец. Откуда они?
Гай указывает на вечернюю звезду в чистом бледно-зеленом небе.
– С Венеры, – говорит он будничным тоном. – Близнецы не говорят по-английски.
– А ты говоришь по-венериански?
– Достаточно для того, чтобы общаться. Они говорят не ртом. Они говорят всем телом. Очень странное ощущение.
Мы зажигаем лампу, нарезаем филе из двух лососей. Пока рыба готовится, мы с Гаем пьем виски с лимонадом.
Напротив печки стоит откидной стол со складными ножками. Мы усаживаемся, едим молодого лосося, наверное, самую лучшую в мире рыбу для жарки, если вам больше по вкусу тонкий аромат пресноводной рыбы. Мы сидим на крыльце, залитом лунным светом, и смотрим на другой берег.
– Все было бы ничего, если б они оставались там и не лезли в чужие дела, – говорит Стив. – Были бы сами по себе.
– А ты когда-нибудь слышал про оспу, которая была бы сама по себе? – отвечает Гай.
Мальчик спал между нами, легкий, как тень. На рассвете прогремел гром.
– Пора мне двигаться. А то дорогу размоет.
Запах дождя на лошадиной шкуре. Мальчик в желтом дождевике и черной стетсоновской шляпе машет нам рукой и хлещет лошадь, пуская ее рысью. Струи дождя сливаются в серую стену.
Мы делаем кофе и садимся к столу. Сидим так целый час, молчим. Я смотрю на два пустых стула. Это у нас называется: обнулиться. Порыв ветра стучится в дверь. Я открываю. На крыльце стоит мальчик с оранжевыми волосами, тот, из крайнего дома. На нем – дождевик. В руках – маленькая канистра. Он показывает на пятигаллонный бак с керосином в углу на крыльце. Я беру воронку и наполняю его канистру.
– В дом зайдешь? Кофе?
Он входит в дом настороженно, словно какая-то странная, чужеродная кошка, и я ощущаю шок инопланетного контакта. Он кривит губы в улыбке и тычет большим пальцем себе в грудь.
– Пат! – имя вырывается у него откуда-то из живота.
Он рывком распахивает свой плащ. Он совсем голый, за исключением сапог и черной стетсоновской шляпы. У него стоит, член чуть ли не прижимается к животу. Он вдруг становится ярко красным, весь – даже зубы и ногти, демон-олигофрен из какого-то инопланетного ада, кровоточащий, с содранной кожей, беззащитный, покинутый, и все же безрадостный и исполненный боли, как узник, демонстрирующий кандалы, или прокаженный, выставляющий напоказ свои язвы. Мускусный гнилостный запах исходит от его тела и заполняет комнату. Я знаю, он хочет нам что-то сказать и это – единственный доступный ему способ общения.
Мне вспоминаются слова капитана Миссьона.
– Мы даем убежище всем, кто страдает от тирании правительств.
Что за тирания вынудила его оставить родную планету и искать убежища под защитой Правил?
Ближе к вечеру дождь прекратился, и в серых сумерках мы прогулялись к притоку и подстрелили двух лесных голубей на промокшем дереве.
Резкий, тошнотворный запах. Посреди красной, застеленной коврами, комнаты – кусочек земли площадью в шесть квадратных футов, на нем растут странные раздутые растения. Между кусками известняка шныряют сороконожки, и из-под камня высовывается голова совсем уже громадного экземпляра. Я вооружаюсь саблей, и кто-то, кого я не могу разглядеть, подбирает дубинку. Я отбрасываю камень ногой, но сороконожка зарывается глубже в землю, теперь я вижу, какая она огромная, больше трех футов в длину. Она уже у меня под кроватью, и я просыпаюсь с криком. Я понимаю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77