Рамзес встал раньше нее. Она тут же выскочила в сад, не приведя себя в порядок, и стала звать своего любовника. Так как он не отвечал, она уже готова была потерять терпение; наконец, она нашла его: он сидел возле колодца, на траве среди ирисов, погрузившись в размышления.
— Что с тобой происходит? Ты меня так напугал!
Она опустилась на колени рядом с ним.
— Какие еще новые заботы гнетут тебя?
— Я не создан для того, чтобы вести такое существование, которое ты мне приготовила.
— Ты ошибаешься; посмотри, разве мы не счастливы?
— Такого счастья мне недостаточно.
— Не требуй от жизни слишком многого, иначе она повернется к тебе спиной.
— Что ж, такой противник мне подходит.
— Ты полагаешь, что гордость — это достоинство?
— Если она выражается в требовательности к себе и преодолении себя, то да. Я должен поговорить с отцом.
Со времени установления мира с хеттами недовольные высказывания поутихли. Пришлось признать, что Сети был прав, не развязав войну, исход которой был спорным, даже если египетская армия, казалось, была способна опрокинуть войска хеттов.
Несмотря на вызывающее поведение Шенара, никто уже не думал о той решающей роли, которую он сам себе приписывал. По словам высших офицеров, старший сын царя не принимал участия ни в одной стычке, довольствуясь наблюдением за приступами на порядочном расстоянии.
Фараон слушал и работал.
Он слушал советников, некоторые из которых были честными, отбирал информацию, отделяя зерна от плевел, и никогда не принимал поспешных решений.
Он работал в своих просторных покоях в большом дворце Мемфиса. Помещение освещали три больших окна; стены были белые, без единого украшения на них. Простая и строгая обстановка состояла из большого стола, кресла с прямой спинкой для монарха и плетеных стульев для посетителей, а также шкафа для папирусов.
Именно здесь, в тишине и покое, властитель Обеих земель размышлял о судьбах самого могущественного государства в мире, стараясь следовать путем, указанным Маат, воплощением всемирного Закона.
Тишина внезапно была нарушена страшными воплями, доносившимися из внутреннего двора, где останавливались колесницы правителя и его советников.
Подойдя к окну, Сети увидел, что один из коней взбесился: оборвав поводья, которыми он был привязан к столбу, конь носился по всему двору, угрожая зашибить всякого, кто осмелился бы к нему приблизиться. Несясь галопом, он сбил с ног одного из охранников, затем старого писаря, который не успел укрыться.
В тот момент, когда животное остановилось, чтобы перевести дух, Рамзес выскочил из-за столба и оседлал коня, сжав ему бока коленями. Конь встал на дыбы, напрасно пытаясь освободиться от наездника; побежденный, он всхрапнул и, наконец, успокоился.
Рамзес спрыгнул на землю; солдат царской охраны подошел к нему.
— Ваш отец хочет вас видеть.
Впервые Рамзес был принят в палатах фараона. Пустота залов удивила его. Он ожидал увидеть здесь необычайную роскошь, а нашел лишь почти пустую комнату, без всяких украшений. Царь сидел за столом, развернув перед собой папирус.
Не зная, как себя вести, Рамзес застыл в нескольких шагах от отца, который не предложил ему сесть.
— Ты очень рисковал.
— И да, и нет. Я хорошо знаю этого коня, он не злой, просто перегрелся на солнце.
— И все-таки это было опасно. Моя охрана справилась бы с ним.
— Я думаю, что сделал как надо.
— Чтобы обратить на себя внимание?
— Ну…
— Будь искренен.
— Обуздать вздыбленного коня дело не из легких.
— Должен ли я заключить из этого, что ты сам подстроил это происшествие, чтобы извлечь из него выгоду?
Рамзес покраснел от возмущения.
— Отец! Как вы можете…
— Фараон должен быть стратегом.
— Вам бы понравилась подобная стратегия?
— Принимая во внимание твой возраст, я усмотрел бы в этом двуличие, которое не слишком хорошо повлияло бы на твое будущее. Однако твой ответ убедил меня в твоей искренности.
— И все-таки я искал случая поговорить с вами.
— О чем?
— Когда вы отправлялись в Сирию, вы упрекнули меня в неспособности сражаться как солдат. В ваше отсутствие я восполнил этот пробел; сейчас я назначен офицером.
— Звание, добытое в жестокой схватке, как мне сказали.
Рамзес не сумел скрыть своего удивления.
— Вы… вы знали?
— Итак, ты офицер.
— Я умею ездить верхом, сражаться с мечом, копьем и щитом, стрелять из лука.
— Тебе нравится война, Рамзес?
— Она ведь необходима.
— Война влечет за собой много страданий. Ты хочешь их увеличить?
— Разве есть другой способ обеспечить свободу и процветание нашей страны? Мы ни на кого не нападаем, но когда нам угрожают, мы отвечаем. Так и следует поступать.
— На моем месте ты сравнял бы с землей крепость Кадеш?
Юноша задумался.
— Что я могу ответить? Я ничего не знаю о ваших походах, кроме того что мир был восстановлен и народ Египта вздохнул свободно. Высказывать мнение, лишенное всяких оснований и не подкрепленное никакими данными, было бы просто признаком глупости.
— Хочешь поговорить о чем-либо другом?
Рамзес дни и ночи напролет, с трудом сдерживая нетерпение, спрашивал себя: должен ли он говорить отцу о своих разногласиях с Шенаром и объявлять ему, что назначенный им преемник присваивает себе победу, которую не заслужил? Царевич сумел бы найти нужные слова и выразить свое возмущение с таким пылом, что отец понял бы, наконец, что он пригрел змею у себя на груди.
Но, стоя перед фараоном, он счел свое намерение ничтожным и позорным. Чтобы он стал играть роль доносчика, мнить себя более проницательным, чем Сети!
Однако он не опустился до того, чтобы солгать.
— Это правда, я хотел открыть вам…
— Отчего такая нерешительность?
— То, что слетает с наших губ, может замарать нас.
— Чуть больше или чуть меньше.
— То, что я собирался сказать, вы, конечно, уже знаете; если же это не так, моим домыслам место в небытии.
— Ты впадаешь из одной крайности в другую.
— Меня снедает пламя, горячее желание выразить требование, которое я не могу назвать; ни любовь, ни дружба не могут его охладить.
— Какие решительные слова в твоем возрасте!
— Вряд ли тяжесть прожитых лет успокоит меня.
— Рассчитывай лишь на себя самого, и жизнь порой будет щедра к тебе.
— Что это за огонь, отец?
— Задай вопрос как следует, и ты отыщешь ответ.
Сети склонился над папирусом, который он изучал.
Время истекло.
Рамзес поклонился; когда он направился к выходу, грозный голос его отца приковал его к месту.
— Твой приход был кстати, я сам собирался вызвать тебя сегодня. Завтра, после утреннего ритуала, мы отправляемся на бирюзовые копи, на полуостров Синай.
24
В этот восьмой год правления Сети Рамзес отпраздновал свой шестнадцатый день рождения в пути, пролегающем через восточную пустыню к знаменитым бирюзовым шахтам в Серабит эль-Хадиме .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— Что с тобой происходит? Ты меня так напугал!
Она опустилась на колени рядом с ним.
— Какие еще новые заботы гнетут тебя?
— Я не создан для того, чтобы вести такое существование, которое ты мне приготовила.
— Ты ошибаешься; посмотри, разве мы не счастливы?
— Такого счастья мне недостаточно.
— Не требуй от жизни слишком многого, иначе она повернется к тебе спиной.
— Что ж, такой противник мне подходит.
— Ты полагаешь, что гордость — это достоинство?
— Если она выражается в требовательности к себе и преодолении себя, то да. Я должен поговорить с отцом.
Со времени установления мира с хеттами недовольные высказывания поутихли. Пришлось признать, что Сети был прав, не развязав войну, исход которой был спорным, даже если египетская армия, казалось, была способна опрокинуть войска хеттов.
Несмотря на вызывающее поведение Шенара, никто уже не думал о той решающей роли, которую он сам себе приписывал. По словам высших офицеров, старший сын царя не принимал участия ни в одной стычке, довольствуясь наблюдением за приступами на порядочном расстоянии.
Фараон слушал и работал.
Он слушал советников, некоторые из которых были честными, отбирал информацию, отделяя зерна от плевел, и никогда не принимал поспешных решений.
Он работал в своих просторных покоях в большом дворце Мемфиса. Помещение освещали три больших окна; стены были белые, без единого украшения на них. Простая и строгая обстановка состояла из большого стола, кресла с прямой спинкой для монарха и плетеных стульев для посетителей, а также шкафа для папирусов.
Именно здесь, в тишине и покое, властитель Обеих земель размышлял о судьбах самого могущественного государства в мире, стараясь следовать путем, указанным Маат, воплощением всемирного Закона.
Тишина внезапно была нарушена страшными воплями, доносившимися из внутреннего двора, где останавливались колесницы правителя и его советников.
Подойдя к окну, Сети увидел, что один из коней взбесился: оборвав поводья, которыми он был привязан к столбу, конь носился по всему двору, угрожая зашибить всякого, кто осмелился бы к нему приблизиться. Несясь галопом, он сбил с ног одного из охранников, затем старого писаря, который не успел укрыться.
В тот момент, когда животное остановилось, чтобы перевести дух, Рамзес выскочил из-за столба и оседлал коня, сжав ему бока коленями. Конь встал на дыбы, напрасно пытаясь освободиться от наездника; побежденный, он всхрапнул и, наконец, успокоился.
Рамзес спрыгнул на землю; солдат царской охраны подошел к нему.
— Ваш отец хочет вас видеть.
Впервые Рамзес был принят в палатах фараона. Пустота залов удивила его. Он ожидал увидеть здесь необычайную роскошь, а нашел лишь почти пустую комнату, без всяких украшений. Царь сидел за столом, развернув перед собой папирус.
Не зная, как себя вести, Рамзес застыл в нескольких шагах от отца, который не предложил ему сесть.
— Ты очень рисковал.
— И да, и нет. Я хорошо знаю этого коня, он не злой, просто перегрелся на солнце.
— И все-таки это было опасно. Моя охрана справилась бы с ним.
— Я думаю, что сделал как надо.
— Чтобы обратить на себя внимание?
— Ну…
— Будь искренен.
— Обуздать вздыбленного коня дело не из легких.
— Должен ли я заключить из этого, что ты сам подстроил это происшествие, чтобы извлечь из него выгоду?
Рамзес покраснел от возмущения.
— Отец! Как вы можете…
— Фараон должен быть стратегом.
— Вам бы понравилась подобная стратегия?
— Принимая во внимание твой возраст, я усмотрел бы в этом двуличие, которое не слишком хорошо повлияло бы на твое будущее. Однако твой ответ убедил меня в твоей искренности.
— И все-таки я искал случая поговорить с вами.
— О чем?
— Когда вы отправлялись в Сирию, вы упрекнули меня в неспособности сражаться как солдат. В ваше отсутствие я восполнил этот пробел; сейчас я назначен офицером.
— Звание, добытое в жестокой схватке, как мне сказали.
Рамзес не сумел скрыть своего удивления.
— Вы… вы знали?
— Итак, ты офицер.
— Я умею ездить верхом, сражаться с мечом, копьем и щитом, стрелять из лука.
— Тебе нравится война, Рамзес?
— Она ведь необходима.
— Война влечет за собой много страданий. Ты хочешь их увеличить?
— Разве есть другой способ обеспечить свободу и процветание нашей страны? Мы ни на кого не нападаем, но когда нам угрожают, мы отвечаем. Так и следует поступать.
— На моем месте ты сравнял бы с землей крепость Кадеш?
Юноша задумался.
— Что я могу ответить? Я ничего не знаю о ваших походах, кроме того что мир был восстановлен и народ Египта вздохнул свободно. Высказывать мнение, лишенное всяких оснований и не подкрепленное никакими данными, было бы просто признаком глупости.
— Хочешь поговорить о чем-либо другом?
Рамзес дни и ночи напролет, с трудом сдерживая нетерпение, спрашивал себя: должен ли он говорить отцу о своих разногласиях с Шенаром и объявлять ему, что назначенный им преемник присваивает себе победу, которую не заслужил? Царевич сумел бы найти нужные слова и выразить свое возмущение с таким пылом, что отец понял бы, наконец, что он пригрел змею у себя на груди.
Но, стоя перед фараоном, он счел свое намерение ничтожным и позорным. Чтобы он стал играть роль доносчика, мнить себя более проницательным, чем Сети!
Однако он не опустился до того, чтобы солгать.
— Это правда, я хотел открыть вам…
— Отчего такая нерешительность?
— То, что слетает с наших губ, может замарать нас.
— Чуть больше или чуть меньше.
— То, что я собирался сказать, вы, конечно, уже знаете; если же это не так, моим домыслам место в небытии.
— Ты впадаешь из одной крайности в другую.
— Меня снедает пламя, горячее желание выразить требование, которое я не могу назвать; ни любовь, ни дружба не могут его охладить.
— Какие решительные слова в твоем возрасте!
— Вряд ли тяжесть прожитых лет успокоит меня.
— Рассчитывай лишь на себя самого, и жизнь порой будет щедра к тебе.
— Что это за огонь, отец?
— Задай вопрос как следует, и ты отыщешь ответ.
Сети склонился над папирусом, который он изучал.
Время истекло.
Рамзес поклонился; когда он направился к выходу, грозный голос его отца приковал его к месту.
— Твой приход был кстати, я сам собирался вызвать тебя сегодня. Завтра, после утреннего ритуала, мы отправляемся на бирюзовые копи, на полуостров Синай.
24
В этот восьмой год правления Сети Рамзес отпраздновал свой шестнадцатый день рождения в пути, пролегающем через восточную пустыню к знаменитым бирюзовым шахтам в Серабит эль-Хадиме .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87