Седой тоскливо подумал, что на эту тему можно подискутировать разве что с Дедом, потому что все остальные в отряде смотрят на войну, как на продолжение гражданского беспредела, только помноженного на два.
Сквозь шелест ветра, запутавшегося в черных ветвях облетевших деревьев и дрожащих кустов, пробился глухой урчащий звук, в котором привычное ухо без труда распознало сдержанный рык внедорожника. Седой на всякий случай пригнулся, сделав знак Чудику, но тот и сам, мгновенно сориентировавшись, уже занял свой ненадолго покинутый наблюдательный пост, кинув под себя сверток с плащ-палаткой.
Напряжение, только что сковывавшее обоих, тут же исчезло. Угроза со стороны снова отодвинула на задний план все остальное, заставив Седого позабыть о том, что в самом ближайшем будущем ему надлежит опасаться пули не только в грудь, но и в спину. От своих.
Он посмотрел на часы — пятнадцать минут на исходе.
Ветер, небесный пастух, хлестнул неповоротливые серые тучи своею плетью, —.опять собирая их, успевших уже разбрестись кто куда, вместе. Солнце, выглянувшее было в образовавшийся просвет, снова исчезло за непрозрачной пеленой. Крупные капли шлепнулись в раскисшую почву, пробарабанили по сферам Седого и Чудика, и через мгновение между небом и землей протянулись бесчисленные тонкие нити.
— Вот дерьмо… — сквозь зубы прошипел Чудик, набрасывая на сферу капюшон маскировочного костюма. — И часа не бывает, чтоб без мокроты этой…
Седой, не особо вслушиваясь, глянул на часы, закованные в водонепроницаемый корпус, и включил рацию на прием. Короткий мышиный писк — ив его правом ухе снова безраздельно воцарился дуэт из командирского голоса и шуршания командирской же бороды.
— Все видели? — угрюмо спросил Дед. — Те, кто не видел, слушайте — только что прибыл Рашид, и к нему из крайнего правого дома вывели двоих пленных. Второй и Третий, это я вам говорю, они сейчас между домом и сараем, поэтому вашему наблюдению недоступны. Что думаете, товарищи “охотники за кочанами”?
После вопроса наступило затишье. Седому вдруг показалось, что к шуршанию бороды в эфире добавился хоровой скрип мозгов.
Первым прорезался голос Пики — он был старшим в двойке, контролировавшей поворот дороги на въезде в селение. Холодный взвешенный голос штабного аналитика слышать под проливным дождем с чеченского хмурого неба было как-то странно и непривычно — для такого голоса больше подходила уютная штабная атмосфера, чашечка кофе, хорошая сигарета, сговорчивая секретарша… Пика обстоятельно изложил свою оценку ситуации и диспозиции, обозначил возможные пути и способы проникновения в селение, перечислил наиболее вероятные схемы развития столкновения и заключил все тем же сухим бестелесным голосом, но уже “с выражением”:
— Хрен мы заложников живыми вытащим. Одного потеряем, как пить дать. В худшем случае — обоих. В самом худшем — понесем потери сами.
С этим выводом согласились Окорок и Дикий. Выслушав их краткие, но весьма сочные аргументы, Дед выдержал положенную паузу и торжественно объявил:
— Внимание: правильный ответ…
Седой привык к тому, что на таких “летучках” мнением приблудного мстителя — его то есть — не интересуются. В отряде охотников он был на положении “внештатной единицы” и не претендовал на большее.
— Селение атаковать будем и заложников освобождать тоже будем, — продолжал между тем Дед. — Да, ситуация хреновая, и это верно по всем законам военной науки. Но, — он снова сделал паузу, — законы для того и существуют, чтобы их нарушать. Кроме всего прочего, это — приказ сверху. Для вас — самого Господа Бога, — в голосе командира звякнул металл. — А сейчас, головорезы мои, я расскажу вам, как это будет…
И рассказал. Закончив, прошуршал по микрофону бородищей и коротко бросил:
— Начало операции — по моему сигналу. Держите готовность.
С этими словами он отключился, позволив остальным переваривать сказанное в наполненной шорохом дождевых капель тишине. И почти сразу же в ухе Седого вновь запищал сигнал личного, на частоте, закрепленной именно за ним, Третьим, вызова.
— Спросить тебя хочу, — переключаясь на прием, снова услышал он голос командира. — Как ты думаешь, прокатит моя заморочка?
Седой машинально пожал плечами, но тут же, спохватившись, осторожно ответил:
— Может, прокатить, товарищ…
— Да ладно тебе, — с раздражением в голосе оборвал его Дед. — Мы с тобой одногодки.., почти. Война эта и для тебя, и для меня — не первая. Так что вольно, Седой, и можешь во фрунт не вытягиваться.
Седой хмыкнул. Видно, крепко переживал командир. Покосившись на Чудика, он придержал микрофон поближе к губам и, понизив голос, проговорил:
— Мало шансов…
— Да-а, — неопределенно протянул Дед.
И вдруг резко, без перехода — как удар без замаха:
— Дерьмом попахивает от этого задания, помяни мое слово…
Сказав это, он безо всяких объяснений ушел из эфира. Седой решил, что ломать голову еще и над командирскими измышлениями не стоит — так, глядишь, и серое вещество почернеет. Обернулся к Чудику и, на правах старшего в двойке, приказал:
— Будешь приглядывать за спинами. Схема обычная, но пойдем с отвлекающими. Если что — отходишь сам, за нами не лезь, — и, не удержавшись, добавил для отвода души. — Кладезь хороших новостей, мать твою так и растак…
Как ни странно, но он уже перестал беспокоиться о безопасности собственной спины. Накатила здоровая боевая злость, холодная и отрезвляющая, придающая уверенность и силу в самых безнадежных, казалось бы, обстоятельствах.
Собственно, он перестал бояться смерти еще в первую чеченскую, когда на его глазах гранатометный выстрел пробил насквозь хорошего парня Митю Семенова через полчаса после того, как тот получил письмо от жены, разрешившейся от бремени второй дочуркой. Тогда-то Седой и ощутил, как тонка, почти незаметна грань, за которой — цинковая упаковка и двухнедельная очередь из “грузов-200” на ростовской “перевалке”.
Но он так и не начал собирать ожерелья из выступающих частей вражеского тела, чем, по примеру противника, занялись к концу войны (войны ли?) многие его сослуживцы. И в глумлении над женами, дочерьми и матерями врага так и не поучаствовал — тошнило.
Убивал. Много и, если так можно сказать, хорошо — с минимальными для жертвы страданиями, за что нередко ловил на себе недоуменные взгляды прочих, не брезговавших — при молчаливом попустительстве военного начальства — всласть помучить тех, кто так или иначе попадал в руки “освободителей” живьем.
Люди зверели на войне. Зверели и во время первой чеченской. Но те, с кем его свела судьба теперь, во время второго визита на щедро политую российской кровью землю Ичкерии, успели озвереть еще дома, на гражданке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Сквозь шелест ветра, запутавшегося в черных ветвях облетевших деревьев и дрожащих кустов, пробился глухой урчащий звук, в котором привычное ухо без труда распознало сдержанный рык внедорожника. Седой на всякий случай пригнулся, сделав знак Чудику, но тот и сам, мгновенно сориентировавшись, уже занял свой ненадолго покинутый наблюдательный пост, кинув под себя сверток с плащ-палаткой.
Напряжение, только что сковывавшее обоих, тут же исчезло. Угроза со стороны снова отодвинула на задний план все остальное, заставив Седого позабыть о том, что в самом ближайшем будущем ему надлежит опасаться пули не только в грудь, но и в спину. От своих.
Он посмотрел на часы — пятнадцать минут на исходе.
Ветер, небесный пастух, хлестнул неповоротливые серые тучи своею плетью, —.опять собирая их, успевших уже разбрестись кто куда, вместе. Солнце, выглянувшее было в образовавшийся просвет, снова исчезло за непрозрачной пеленой. Крупные капли шлепнулись в раскисшую почву, пробарабанили по сферам Седого и Чудика, и через мгновение между небом и землей протянулись бесчисленные тонкие нити.
— Вот дерьмо… — сквозь зубы прошипел Чудик, набрасывая на сферу капюшон маскировочного костюма. — И часа не бывает, чтоб без мокроты этой…
Седой, не особо вслушиваясь, глянул на часы, закованные в водонепроницаемый корпус, и включил рацию на прием. Короткий мышиный писк — ив его правом ухе снова безраздельно воцарился дуэт из командирского голоса и шуршания командирской же бороды.
— Все видели? — угрюмо спросил Дед. — Те, кто не видел, слушайте — только что прибыл Рашид, и к нему из крайнего правого дома вывели двоих пленных. Второй и Третий, это я вам говорю, они сейчас между домом и сараем, поэтому вашему наблюдению недоступны. Что думаете, товарищи “охотники за кочанами”?
После вопроса наступило затишье. Седому вдруг показалось, что к шуршанию бороды в эфире добавился хоровой скрип мозгов.
Первым прорезался голос Пики — он был старшим в двойке, контролировавшей поворот дороги на въезде в селение. Холодный взвешенный голос штабного аналитика слышать под проливным дождем с чеченского хмурого неба было как-то странно и непривычно — для такого голоса больше подходила уютная штабная атмосфера, чашечка кофе, хорошая сигарета, сговорчивая секретарша… Пика обстоятельно изложил свою оценку ситуации и диспозиции, обозначил возможные пути и способы проникновения в селение, перечислил наиболее вероятные схемы развития столкновения и заключил все тем же сухим бестелесным голосом, но уже “с выражением”:
— Хрен мы заложников живыми вытащим. Одного потеряем, как пить дать. В худшем случае — обоих. В самом худшем — понесем потери сами.
С этим выводом согласились Окорок и Дикий. Выслушав их краткие, но весьма сочные аргументы, Дед выдержал положенную паузу и торжественно объявил:
— Внимание: правильный ответ…
Седой привык к тому, что на таких “летучках” мнением приблудного мстителя — его то есть — не интересуются. В отряде охотников он был на положении “внештатной единицы” и не претендовал на большее.
— Селение атаковать будем и заложников освобождать тоже будем, — продолжал между тем Дед. — Да, ситуация хреновая, и это верно по всем законам военной науки. Но, — он снова сделал паузу, — законы для того и существуют, чтобы их нарушать. Кроме всего прочего, это — приказ сверху. Для вас — самого Господа Бога, — в голосе командира звякнул металл. — А сейчас, головорезы мои, я расскажу вам, как это будет…
И рассказал. Закончив, прошуршал по микрофону бородищей и коротко бросил:
— Начало операции — по моему сигналу. Держите готовность.
С этими словами он отключился, позволив остальным переваривать сказанное в наполненной шорохом дождевых капель тишине. И почти сразу же в ухе Седого вновь запищал сигнал личного, на частоте, закрепленной именно за ним, Третьим, вызова.
— Спросить тебя хочу, — переключаясь на прием, снова услышал он голос командира. — Как ты думаешь, прокатит моя заморочка?
Седой машинально пожал плечами, но тут же, спохватившись, осторожно ответил:
— Может, прокатить, товарищ…
— Да ладно тебе, — с раздражением в голосе оборвал его Дед. — Мы с тобой одногодки.., почти. Война эта и для тебя, и для меня — не первая. Так что вольно, Седой, и можешь во фрунт не вытягиваться.
Седой хмыкнул. Видно, крепко переживал командир. Покосившись на Чудика, он придержал микрофон поближе к губам и, понизив голос, проговорил:
— Мало шансов…
— Да-а, — неопределенно протянул Дед.
И вдруг резко, без перехода — как удар без замаха:
— Дерьмом попахивает от этого задания, помяни мое слово…
Сказав это, он безо всяких объяснений ушел из эфира. Седой решил, что ломать голову еще и над командирскими измышлениями не стоит — так, глядишь, и серое вещество почернеет. Обернулся к Чудику и, на правах старшего в двойке, приказал:
— Будешь приглядывать за спинами. Схема обычная, но пойдем с отвлекающими. Если что — отходишь сам, за нами не лезь, — и, не удержавшись, добавил для отвода души. — Кладезь хороших новостей, мать твою так и растак…
Как ни странно, но он уже перестал беспокоиться о безопасности собственной спины. Накатила здоровая боевая злость, холодная и отрезвляющая, придающая уверенность и силу в самых безнадежных, казалось бы, обстоятельствах.
Собственно, он перестал бояться смерти еще в первую чеченскую, когда на его глазах гранатометный выстрел пробил насквозь хорошего парня Митю Семенова через полчаса после того, как тот получил письмо от жены, разрешившейся от бремени второй дочуркой. Тогда-то Седой и ощутил, как тонка, почти незаметна грань, за которой — цинковая упаковка и двухнедельная очередь из “грузов-200” на ростовской “перевалке”.
Но он так и не начал собирать ожерелья из выступающих частей вражеского тела, чем, по примеру противника, занялись к концу войны (войны ли?) многие его сослуживцы. И в глумлении над женами, дочерьми и матерями врага так и не поучаствовал — тошнило.
Убивал. Много и, если так можно сказать, хорошо — с минимальными для жертвы страданиями, за что нередко ловил на себе недоуменные взгляды прочих, не брезговавших — при молчаливом попустительстве военного начальства — всласть помучить тех, кто так или иначе попадал в руки “освободителей” живьем.
Люди зверели на войне. Зверели и во время первой чеченской. Но те, с кем его свела судьба теперь, во время второго визита на щедро политую российской кровью землю Ичкерии, успели озвереть еще дома, на гражданке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97