Вы вправе спросить: почему мы допустили поражение нашей страны именно в холодной войне, главным оружием в которой была идеология?
— Да. Меня эта проблема волнует.
— Дело в том, что изображение холодной войны как войны идеологической есть дело западной идеологии. В этой войне использовалось идеологическое оружие. Война приняла внешнее обличие идеологической. Но по своей сущности она не сводилась к идеологии. Она была глубже, серьёзнее. Мы не проиграли идеологическую войну. Мы проиграли холодную войну. А это не одно и то же. Точнее говоря, мы проиграли холодную войну не потому, что проиграли идеологическую, — повторяю: идеологически мы не проиграли. Мы проиграли её в других отношениях: экономически, политически, психологически… И из-за человеческого материала.
— Для меня это ново. Даже Критик…
— Ваш Критик в начале восьмидесятых годов писал в западной прессе, что идеологическое оружие исчерпало себя, не дав желаемого результата, что диссидентство пошло на убыль, что холодная война вступает в новую фазу — становится «тёплой», что средства диверсионной войны большого масштаба становятся главными.
— Это значит…
— Это значит, что перед силами Запада практически вставала задача взятия Кремля и открывался шанс для этого.
— И вы это понимали?
— Да. И не только я. Но с нами не посчитались.
— Кто?
— Те, от кого зависело принятие решений. Их борьба за высшую власть оттеснила интересы страны на задний план.
— Почему вы не пишете об этом?
— Всему своё время. Кстати, каковы успехи вашего ученика?
— Неплохо. От природы он, очевидно, способный парень. Если удастся заинтересовать, толк выйдет.
— Неудивительно. Отец имеет репутацию финансового гения. Но я боюсь, что такая гениальность не доведёт до добра.
— Как вас понимать?
— Постсоветская Россия — тут все принимает криминальные формы.
— Мой сын собирается открыть своё дело. Хочет получить кредит в вашем банке.
— Не советую.
— Открывать дело или брать кредит?
— И то и другое.
— Я тоже так думаю. Но наши дети думают иначе.
— Да. Мой старший сын затеял свой журнал. Сомневаюсь, что будет успех. Но он хочет попробовать. Вдруг получится? Сейчас наступило время для риска. Это у нас не было проблем, связанных с инициативой и риском. Теперь молодёжь должна думать о своём будущем сама. Теперь другие качества дают преимущества, чем в годы нашей молодости.
Ночь
Ночью думал о том, как одним словом обозначить то состояние, какое у нас наступило после августа 1991 года. Обычно его называют кризисом. Но кризис есть состояние временное. Кризис должен преодолеваться, и должно восстанавливаться докризисное состояние. Если это кризис, должна восстановиться советская система жизни. А в такую возможность теперь не верят даже коммунисты, за исключением немногих ортодоксальных фанатиков коммунизма. Часто употребляется выражение «на грани катастрофы» или «мы катимся к катастрофе». Опять-таки тут предполагается, будто катастрофа ещё не случилась и её ещё можно избежать. Тут одни люди обманывают других, а другие либо закрывают глаза на реальность, либо надеются избежать катастрофы путём самоуговора. Реальность же такова, что катастрофа уже произошла. Иначе мой работодатель (Хозяин) не стал бы строить свою роскошную виллу стоимостью десять миллионов долларов как минимум и нанимать учителей, прислугу, телохранителей. А богачей теперь легион. В газетах печатали, что в одной Москве более ста тысяч! Такого числа богачей высокого уровня не было во всей дореволюционной России. А сколько их помельче?! Опять-таки специалисты подсчитали, что в одной Москве богачей среднего уровня более одного миллиона. Так о каком же кризисе или о какой же грани катастрофы может идти речь?! Нет, тут даже слово «катастрофа» будет слишком слабым. Я бы употребил слово «крах».
Может ли быть что-то страшнее катастрофы?! Оказывается, может. Это то, что состояние катастрофы стабилизируется как норма жизни. Оно становится привычным и даже оправдывается. Часто приходится слышать, что пройдёт немного времени, и люди будут жить хорошо. Какие люди будут жить хорошо?! Те, которые страдают и вымирают сейчас?! Их не будет. Возможно, на территории России и будут через несколько десятилетий какие-то люди жить хорошо. Но будут ли это русские люди? Будут ли это наши дети, внуки, правнуки? И как оценят эти будущие счастливчики наше время, наши жертвы?
Зримые черты западнизма
Без всяких специалистов очевидно, что главная причина состояния Жены — невозможность найти работу по профессии. Её профессия оказалась просто ненужной в постсоветской России. И таких профессий — сотни (если не тысячи), а людей с такими профессиями — миллионы. Эти люди были основной частью населения советской России, главной опорой советского строя. Они были порождены революцией 1917 года. Миллионы россиян были вынуждены сменить профессию, понизив свой социальный статус. Миллионы сохранивших своё положение оказались в числе низко оплачиваемых. Это все потери вследствие антикоммунистического переворота. Никакая «горячая» война не смогла бы нанести такой ущерб нашей стране.
Сын пытается найти какую-то работу для матери. Она же высокообразованный человек! Можно найти работу не по профессии, но на людях и с людьми. Будет какое-то общение. Она отказывается. Не хочет унижаться перед частниками. А общение теперь потеряло смысл. Для меня работа — тоже проблема. Работа у частника — унижение. Но жить-то на что-то надо!
Я только теперь начал понимать, что наш реальный русский коммунизм был социальным строем в интересах трудящихся, более того — социальным строем трудящихся. Конечно, в стране сложилась иерархия социальных позиций. Но и на высших её уровнях большинство людей работало, было трудящимися. Когда и почему началось перерождение и извращение принципов именно трудовой организации?
— Диалектика, — утверждает Критик. — Реализация принципов коммунизма порождает следствия, отрицающие эти принципы.
— Что же из этого следует?
— Социальная борьба. Борьба между людьми. Это не обязательно классовая борьба в марксистском смысле. Борьба между теми, кто заинтересован в соблюдении принципов, и теми, кто заинтересован в их нарушении. Причём эти противоположности могут сожительствовать в одних и тех же людях. Вспомните о своём жизненном опыте! Реальный коммунизм сам по себе не есть решение проблем. Это условие для успешного решения этих проблем.
Семинар
Наконец-то набралась небольшая группа желающих участвовать в семинаре. На первое заседание собралось всего пять человек. Я приуныл. Но Критик сказал, что это не так уж мало. На лекции Гегеля ходили обычно пять-шесть человек. Вышла Жена послушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
— Да. Меня эта проблема волнует.
— Дело в том, что изображение холодной войны как войны идеологической есть дело западной идеологии. В этой войне использовалось идеологическое оружие. Война приняла внешнее обличие идеологической. Но по своей сущности она не сводилась к идеологии. Она была глубже, серьёзнее. Мы не проиграли идеологическую войну. Мы проиграли холодную войну. А это не одно и то же. Точнее говоря, мы проиграли холодную войну не потому, что проиграли идеологическую, — повторяю: идеологически мы не проиграли. Мы проиграли её в других отношениях: экономически, политически, психологически… И из-за человеческого материала.
— Для меня это ново. Даже Критик…
— Ваш Критик в начале восьмидесятых годов писал в западной прессе, что идеологическое оружие исчерпало себя, не дав желаемого результата, что диссидентство пошло на убыль, что холодная война вступает в новую фазу — становится «тёплой», что средства диверсионной войны большого масштаба становятся главными.
— Это значит…
— Это значит, что перед силами Запада практически вставала задача взятия Кремля и открывался шанс для этого.
— И вы это понимали?
— Да. И не только я. Но с нами не посчитались.
— Кто?
— Те, от кого зависело принятие решений. Их борьба за высшую власть оттеснила интересы страны на задний план.
— Почему вы не пишете об этом?
— Всему своё время. Кстати, каковы успехи вашего ученика?
— Неплохо. От природы он, очевидно, способный парень. Если удастся заинтересовать, толк выйдет.
— Неудивительно. Отец имеет репутацию финансового гения. Но я боюсь, что такая гениальность не доведёт до добра.
— Как вас понимать?
— Постсоветская Россия — тут все принимает криминальные формы.
— Мой сын собирается открыть своё дело. Хочет получить кредит в вашем банке.
— Не советую.
— Открывать дело или брать кредит?
— И то и другое.
— Я тоже так думаю. Но наши дети думают иначе.
— Да. Мой старший сын затеял свой журнал. Сомневаюсь, что будет успех. Но он хочет попробовать. Вдруг получится? Сейчас наступило время для риска. Это у нас не было проблем, связанных с инициативой и риском. Теперь молодёжь должна думать о своём будущем сама. Теперь другие качества дают преимущества, чем в годы нашей молодости.
Ночь
Ночью думал о том, как одним словом обозначить то состояние, какое у нас наступило после августа 1991 года. Обычно его называют кризисом. Но кризис есть состояние временное. Кризис должен преодолеваться, и должно восстанавливаться докризисное состояние. Если это кризис, должна восстановиться советская система жизни. А в такую возможность теперь не верят даже коммунисты, за исключением немногих ортодоксальных фанатиков коммунизма. Часто употребляется выражение «на грани катастрофы» или «мы катимся к катастрофе». Опять-таки тут предполагается, будто катастрофа ещё не случилась и её ещё можно избежать. Тут одни люди обманывают других, а другие либо закрывают глаза на реальность, либо надеются избежать катастрофы путём самоуговора. Реальность же такова, что катастрофа уже произошла. Иначе мой работодатель (Хозяин) не стал бы строить свою роскошную виллу стоимостью десять миллионов долларов как минимум и нанимать учителей, прислугу, телохранителей. А богачей теперь легион. В газетах печатали, что в одной Москве более ста тысяч! Такого числа богачей высокого уровня не было во всей дореволюционной России. А сколько их помельче?! Опять-таки специалисты подсчитали, что в одной Москве богачей среднего уровня более одного миллиона. Так о каком же кризисе или о какой же грани катастрофы может идти речь?! Нет, тут даже слово «катастрофа» будет слишком слабым. Я бы употребил слово «крах».
Может ли быть что-то страшнее катастрофы?! Оказывается, может. Это то, что состояние катастрофы стабилизируется как норма жизни. Оно становится привычным и даже оправдывается. Часто приходится слышать, что пройдёт немного времени, и люди будут жить хорошо. Какие люди будут жить хорошо?! Те, которые страдают и вымирают сейчас?! Их не будет. Возможно, на территории России и будут через несколько десятилетий какие-то люди жить хорошо. Но будут ли это русские люди? Будут ли это наши дети, внуки, правнуки? И как оценят эти будущие счастливчики наше время, наши жертвы?
Зримые черты западнизма
Без всяких специалистов очевидно, что главная причина состояния Жены — невозможность найти работу по профессии. Её профессия оказалась просто ненужной в постсоветской России. И таких профессий — сотни (если не тысячи), а людей с такими профессиями — миллионы. Эти люди были основной частью населения советской России, главной опорой советского строя. Они были порождены революцией 1917 года. Миллионы россиян были вынуждены сменить профессию, понизив свой социальный статус. Миллионы сохранивших своё положение оказались в числе низко оплачиваемых. Это все потери вследствие антикоммунистического переворота. Никакая «горячая» война не смогла бы нанести такой ущерб нашей стране.
Сын пытается найти какую-то работу для матери. Она же высокообразованный человек! Можно найти работу не по профессии, но на людях и с людьми. Будет какое-то общение. Она отказывается. Не хочет унижаться перед частниками. А общение теперь потеряло смысл. Для меня работа — тоже проблема. Работа у частника — унижение. Но жить-то на что-то надо!
Я только теперь начал понимать, что наш реальный русский коммунизм был социальным строем в интересах трудящихся, более того — социальным строем трудящихся. Конечно, в стране сложилась иерархия социальных позиций. Но и на высших её уровнях большинство людей работало, было трудящимися. Когда и почему началось перерождение и извращение принципов именно трудовой организации?
— Диалектика, — утверждает Критик. — Реализация принципов коммунизма порождает следствия, отрицающие эти принципы.
— Что же из этого следует?
— Социальная борьба. Борьба между людьми. Это не обязательно классовая борьба в марксистском смысле. Борьба между теми, кто заинтересован в соблюдении принципов, и теми, кто заинтересован в их нарушении. Причём эти противоположности могут сожительствовать в одних и тех же людях. Вспомните о своём жизненном опыте! Реальный коммунизм сам по себе не есть решение проблем. Это условие для успешного решения этих проблем.
Семинар
Наконец-то набралась небольшая группа желающих участвовать в семинаре. На первое заседание собралось всего пять человек. Я приуныл. Но Критик сказал, что это не так уж мало. На лекции Гегеля ходили обычно пять-шесть человек. Вышла Жена послушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164