— Кровью врагов свободы! Ты слишком долго прожила в уединении и так слепо хранила в памяти предрассудки своей юности, что те благородные чувства, которые я когда-то видел зарождающимися в сердце Элис Данскомб, так и не пробудились.
— Я жила и мыслила, как подобало моему полу и положению, — кротко ответила Элис. — И я скорее соглашусь умереть, чем жить и мыслить по-иному.
— Вот истоки рабства! Женщина, живущая в подчинении, конечно, становится матерью трусливых и жалких негодяев, которые бесчестят имя мужчины!
— Я никогда не буду матерью детей, хороших или плохих, — ответила Элис с такой покорностью в голосе, которая свидетельствовала, что она давно отказалась от надежд, столь естественных для всех женщин. — Я до сих пор жила одиноко и без всякой опоры; такой же одинокой, никем не оплакиваемой, я и сойду в могилу.
Высокий пафос ее речи сочетался со спокойным достоинством девичьей гордости, тронувшей сердце ее собеседника, и он долго хранил молчание, растроганный ее душевной чистотой и прямотой. Слова ее пробудили в его душе чувства великодушия и бескорыстия, которые были почти подавлены ненасытным честолюбием и гордостью, питаемой успехом. Когда же он заговорил вновь, голос его был гораздо мягче, а тон сердечнее и без прежней горячности.
— Не знаю, Элис, должен ли я в моем положении, принимая во внимание твою примиренность с судьбой, пытаться разбудить в душе твоей прежние чувства… Стоит ли предлагать тебе соединить судьбу свою с судьбой такого всесветного бродяги, как я, с судьбой человека, которого можно назвать Дон-Кихотом за его приверженность к свободе и который ежечасно может быть призван запечатлеть кровью истинность своих взглядов…
— Мои чувства к тебе остались неизменными, — с простодушным чистосердечием ответила Элис.
— Что я слышу? Или я неправильно понял твое намерение остаться в Англии, или я ошибался раньше, ошибался в твоих чувствах!
— Ты не ошибался тогда, не ошибаешься и сейчас. Пусть слабость моя еще не покинула меня, Джон, но с годами бог послал мне силы бороться с ней. Однако не о себе, а о тебе я говорю. Я — скромная, простая маргаритка и, расцветая, привлекла твой взор. Я увяну, как скромный цветок, когда наступит осенняя пора моей жизни, и никто не заметит, что меня больше нет в тех местах, где я жила. Но твое падение, Джон, будет падением дуба, вроде вот этого, на котором мы сидим. Покуда он стоит, люди восхищаются его красотой и величием, а когда он будет низвержен, вспомнят о пользе, которую из него можно извлечь.
— Пусть говорят что хотят! — гордо ответил лоцман. — Рано или поздно истина станет известна. И, когда этот час придет, люди скажут, что в жизни своей я был верным и храбрым воином. Жизнь моя будет служить достойным примером для всех тех, кто рожден в рабстве, но мечтает о свободе.
— Так будет говорить далекий народ, ради которого ты покинул родину и друзей, — промолвила Элис, робко вглядываясь в его лицо, словно стараясь угадать, на что еще она может рискнуть, не пробуждая его негодования. — Но что скажут детям своим твои соотечественники, в жилах которых течет кровь твоих предков?
— Они скажут, Элис, то, что может внушить им коварство, обычное в их политике, или подсказать обманутое тщеславие. В этом вопросе мы никогда не придем к согласию, ибо даже ты при всем том, что ты для меня значишь, не в силах совратить меня с пути славы, на который я уже вступил!.. Однако время на исходе, давай лучше поговорим о других вещах. Быть может, я в последний раз на этом острове…
Элис молчала, стараясь побороть чувство, пробужденное его последними словами. Но вскоре она овладела собой и возобновила разговор с той твердостью, к которой, ей казалось, ее обязывал долг.
— А что ты сделал хорошего, Джон, вступив на берег Англии в этот раз? Неужто разрушение мирного очага семьи и оскорбление старика — это славный подвиг, совершенный во имя той цели, о которой ты говорил?
— Неужели ты можешь думать, что я высадился на этот берег и рисковал жизнью ради такого недостойного предприятия? Нет, Элис, мой истинный замысел потерпел неудачу и поэтому остается тайной для всего мира. Но преданность делу толкнула меня на тот шаг, который ты так безрассудно порицаешь. Полковник Говард пользуется уважением тех, кто находится у власти, и его можно обменять на какогонибудь более полезного человека. Что же касается его воспитанниц, то ты забыла, что их отечество — Америка, если только они не обретут его раньше — под гордым флагом фрегата, который ждет их сейчас в открытом море.
— Ты говоришь о фрегате! — сказала Элис, проявляя внезапный интерес к его словам. — Это единственное ваше судно, на котором вы можете уйти от врагов?
— Элис Данскомб, по-видимому, мало следила за событиями, если задает мне такой вопрос! — с надменным видом ответил лоцман. — Вопрос этот должен был звучать так: «Единственное ли это судно, от которого должен уйти неприятель? «
— Ах, до правильных ли выражений мне сейчас! — вскричала Элис, и крайняя тревога обозначилась на ее лице. — Я случайно подслушала часть плана, имеющего целью уничтожить внезапной атакой все американские корабли, находящиеся в наших водах.
— Такой план, моя милая Элис, можно внезапно принять, но не претворить в жизнь. Кто же были эти грозные заговорщики?
— Не знаю… не нарушу ли я своего долга перед королем, сообщив тебе эти сведения? — нерешительно сказала Элис.
— Пусть будет так, — холодно ответил лоцман. — Возможно, это спасет от смерти или плена многих королевских офицеров. Я уже сказал тебе, что, пожалуй, это последнее посещение мной острова и, стало быть, Элис, наш последний разговор…
— И все же, — сказала Элис, все еще следуя течению своих мыслей, — большой беды не будет, если я постараюсь помешать пролитию человеческой крови и особенно если я принесу пользу тем, кого давно знала и уважала.
— Да, это простая точка зрения, которую легко оправдать, — с видимым безразличием подтвердил лоцман. — Однако король Георг может обойтись безболезненно без части своих слуг — список его жалких фаворитов так длинен!
— В аббатстве последнее время жил некий Диллон, который недавно таинственно исчез, — сказала Элис. — Вернее, он был взят в плен твоими товарищами. Ты слышал о нем, Джон?
— Я слышал об одном негодяе, который носил это имя, но мы никогда не встречались… Элис, если небу угодно, чтобы это свидание наше было последним…
— Он был в плену на «Ариэле», — продолжала она, по-прежнему не считаясь с напускным равнодушием собеседника, — и, когда его отпустили под честное слово в аббатство Святой Руфи, он забыл о своем обещании и нарушил его самым бессовестным образом. Вместо того чтобы совершить обмен, который был условием его освобождения, он замыслил измену против тех, кто взял его в плен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
— Я жила и мыслила, как подобало моему полу и положению, — кротко ответила Элис. — И я скорее соглашусь умереть, чем жить и мыслить по-иному.
— Вот истоки рабства! Женщина, живущая в подчинении, конечно, становится матерью трусливых и жалких негодяев, которые бесчестят имя мужчины!
— Я никогда не буду матерью детей, хороших или плохих, — ответила Элис с такой покорностью в голосе, которая свидетельствовала, что она давно отказалась от надежд, столь естественных для всех женщин. — Я до сих пор жила одиноко и без всякой опоры; такой же одинокой, никем не оплакиваемой, я и сойду в могилу.
Высокий пафос ее речи сочетался со спокойным достоинством девичьей гордости, тронувшей сердце ее собеседника, и он долго хранил молчание, растроганный ее душевной чистотой и прямотой. Слова ее пробудили в его душе чувства великодушия и бескорыстия, которые были почти подавлены ненасытным честолюбием и гордостью, питаемой успехом. Когда же он заговорил вновь, голос его был гораздо мягче, а тон сердечнее и без прежней горячности.
— Не знаю, Элис, должен ли я в моем положении, принимая во внимание твою примиренность с судьбой, пытаться разбудить в душе твоей прежние чувства… Стоит ли предлагать тебе соединить судьбу свою с судьбой такого всесветного бродяги, как я, с судьбой человека, которого можно назвать Дон-Кихотом за его приверженность к свободе и который ежечасно может быть призван запечатлеть кровью истинность своих взглядов…
— Мои чувства к тебе остались неизменными, — с простодушным чистосердечием ответила Элис.
— Что я слышу? Или я неправильно понял твое намерение остаться в Англии, или я ошибался раньше, ошибался в твоих чувствах!
— Ты не ошибался тогда, не ошибаешься и сейчас. Пусть слабость моя еще не покинула меня, Джон, но с годами бог послал мне силы бороться с ней. Однако не о себе, а о тебе я говорю. Я — скромная, простая маргаритка и, расцветая, привлекла твой взор. Я увяну, как скромный цветок, когда наступит осенняя пора моей жизни, и никто не заметит, что меня больше нет в тех местах, где я жила. Но твое падение, Джон, будет падением дуба, вроде вот этого, на котором мы сидим. Покуда он стоит, люди восхищаются его красотой и величием, а когда он будет низвержен, вспомнят о пользе, которую из него можно извлечь.
— Пусть говорят что хотят! — гордо ответил лоцман. — Рано или поздно истина станет известна. И, когда этот час придет, люди скажут, что в жизни своей я был верным и храбрым воином. Жизнь моя будет служить достойным примером для всех тех, кто рожден в рабстве, но мечтает о свободе.
— Так будет говорить далекий народ, ради которого ты покинул родину и друзей, — промолвила Элис, робко вглядываясь в его лицо, словно стараясь угадать, на что еще она может рискнуть, не пробуждая его негодования. — Но что скажут детям своим твои соотечественники, в жилах которых течет кровь твоих предков?
— Они скажут, Элис, то, что может внушить им коварство, обычное в их политике, или подсказать обманутое тщеславие. В этом вопросе мы никогда не придем к согласию, ибо даже ты при всем том, что ты для меня значишь, не в силах совратить меня с пути славы, на который я уже вступил!.. Однако время на исходе, давай лучше поговорим о других вещах. Быть может, я в последний раз на этом острове…
Элис молчала, стараясь побороть чувство, пробужденное его последними словами. Но вскоре она овладела собой и возобновила разговор с той твердостью, к которой, ей казалось, ее обязывал долг.
— А что ты сделал хорошего, Джон, вступив на берег Англии в этот раз? Неужто разрушение мирного очага семьи и оскорбление старика — это славный подвиг, совершенный во имя той цели, о которой ты говорил?
— Неужели ты можешь думать, что я высадился на этот берег и рисковал жизнью ради такого недостойного предприятия? Нет, Элис, мой истинный замысел потерпел неудачу и поэтому остается тайной для всего мира. Но преданность делу толкнула меня на тот шаг, который ты так безрассудно порицаешь. Полковник Говард пользуется уважением тех, кто находится у власти, и его можно обменять на какогонибудь более полезного человека. Что же касается его воспитанниц, то ты забыла, что их отечество — Америка, если только они не обретут его раньше — под гордым флагом фрегата, который ждет их сейчас в открытом море.
— Ты говоришь о фрегате! — сказала Элис, проявляя внезапный интерес к его словам. — Это единственное ваше судно, на котором вы можете уйти от врагов?
— Элис Данскомб, по-видимому, мало следила за событиями, если задает мне такой вопрос! — с надменным видом ответил лоцман. — Вопрос этот должен был звучать так: «Единственное ли это судно, от которого должен уйти неприятель? «
— Ах, до правильных ли выражений мне сейчас! — вскричала Элис, и крайняя тревога обозначилась на ее лице. — Я случайно подслушала часть плана, имеющего целью уничтожить внезапной атакой все американские корабли, находящиеся в наших водах.
— Такой план, моя милая Элис, можно внезапно принять, но не претворить в жизнь. Кто же были эти грозные заговорщики?
— Не знаю… не нарушу ли я своего долга перед королем, сообщив тебе эти сведения? — нерешительно сказала Элис.
— Пусть будет так, — холодно ответил лоцман. — Возможно, это спасет от смерти или плена многих королевских офицеров. Я уже сказал тебе, что, пожалуй, это последнее посещение мной острова и, стало быть, Элис, наш последний разговор…
— И все же, — сказала Элис, все еще следуя течению своих мыслей, — большой беды не будет, если я постараюсь помешать пролитию человеческой крови и особенно если я принесу пользу тем, кого давно знала и уважала.
— Да, это простая точка зрения, которую легко оправдать, — с видимым безразличием подтвердил лоцман. — Однако король Георг может обойтись безболезненно без части своих слуг — список его жалких фаворитов так длинен!
— В аббатстве последнее время жил некий Диллон, который недавно таинственно исчез, — сказала Элис. — Вернее, он был взят в плен твоими товарищами. Ты слышал о нем, Джон?
— Я слышал об одном негодяе, который носил это имя, но мы никогда не встречались… Элис, если небу угодно, чтобы это свидание наше было последним…
— Он был в плену на «Ариэле», — продолжала она, по-прежнему не считаясь с напускным равнодушием собеседника, — и, когда его отпустили под честное слово в аббатство Святой Руфи, он забыл о своем обещании и нарушил его самым бессовестным образом. Вместо того чтобы совершить обмен, который был условием его освобождения, он замыслил измену против тех, кто взял его в плен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117