К счастью для него, раздался стук в дверь, возвестивший о появлении капитана, который избавил его от позора, что его перепьет рекрут.
Войдя в комнату, Борроуклиф приказал сержанту уйти, добавив:
— Мистер Диллон даст тебе приказания, которые ты должен в точности выполнить.
Дрилл, который еще достаточно соображал, для того чтобы опасаться недовольства командира, если бы тот распознал его состояние, поспешил удалиться, и рулевой остался наедине с капитаном. Энергия, с какой Том нападал на ростбиф, теперь заметно ослабела, сменившись безмятежным довольством, которое обычно сохраняется еще долго после того, как утолен голод. Пренебрегая стульями, он сидел на одном из сундуков Борроуклифа и, поставив тарелку на колени, складным ножом отрезал кусок за куском с той тщательностью, с какой, вероятно, женщина-вампир из «Тысячи и одной ночи» собирала рисинки на острие шила. Капитан придвинул себе табурет и со снисходительной фамильярностью, естественной при разнице в их положении, повел такой разговор:
— Надеюсь, вам пришлось по вкусу наше угощение, мистер… Не имею удовольствия знать, как вас зовут.
— Том, — ответил рулевой, не отрывая глаз от тарелки. — Товарищи на корабле зовут меня Длинным Томом.
— Вы, по-видимому, плавали с разумными и способными моряками, если они так хорошо разбираются в долготе, — ответил капитан. — Но у вас, наверное, есть и фамилия?..
— Коффин, — ответил рулевой. — В спешке, когда требуется спустить фалы или поставить паруса, меня зовут Томом, в хорошую погоду, когда задумают обернуть старого морского волка вокруг пальца, — Длинным Томом; если же хотят именовать меня так, чтобы не откликнулся никто другой из моей родни, меня называют Длинным Томом Коффином, потому что, я думаю, самый высокий из них не больше сажени.
— Вы, я вижу, весьма достойный человек, — воскликнул Борроуклиф, — и жалко думать, какая участь ждет вас из-за вероломства мистера Диллона!
Подозрения Тома, если он их когда-либо питал, были до такой степени убаюканы ласковым приемом капитана, что не возникли даже при этом двусмысленном замечании. Опорожнив еще стакан рома, он ограничился тем, что с большим простосердечием сказал:
— Меня никто не ждет, кроме мистера Диллона, а он обязан или передать мне в обмен мистера Гриффита, или возвратиться пленным на «Ариэль».
— Увы, мой добрый друг, боюсь, что, когда придет время для этого обмена, он не согласится ни на то, ни на другое.
— Будь я проклят, если он не выполнит одного из этих условий! Мне приказано, чтобы это было сделано: либо он вернется, либо мистер Гриффит, лучший моряк для своих лет, когда-либо ступавший по корабельной палубе, снимется с этой якорной стоянки!
Борроуклиф окинул собеседника деланно сочувственным взглядом. Однако это выражение участия вовсе не дошло до рулевого, ибо после обильных возлияний Том все еще находился в самом благодушном настроении. Соображать он отнюдь не перестал. Однако, не способный сам на предательство, он не мог заподозрить в нем и других. Поняв, что нужно говорить яснее, капитан предпринял лобовую атаку:
— Мне жаль огорчать вас, мой друг, но должен сказать, что вам не позволят вернуться на «Ариэль» и что не пройдет часа, как ваш командир Барнстейбл тоже очутится в плену, а шхуну захватят еще до рассвета.
— Кто захватит ее? — спросил рулевой, насмешливо улыбаясь, хотя такое сочетание грозящих бедствий начало производить на него впечатление.
— Вы должны помнить, что она стоит под огнем тяжелых орудий батареи, которые могут в несколько минут пустить ее ко дну. Уже послан нарочный предупредить командира батареи, что «Ариэль» — неприятельское судно. А так как сейчас ветер дует с моря, уйти шхуна не может.
Теперь наконец истина во всей своей ужасной наготе дошла до сознания рулевого. Он вспомнил собственное предсказание погоды и беспомощное положение шхуны, лишенной более половины своего экипажа и оставленной на попечении юноши, в то время как командиру ее грозила опасность попасть в плен. Тарелка соскользнула с колен старого моряка и упала на пол; голова его склонилась на грудь, он закрыл лицо руками и, несмотря на все старания скрыть охватившее его волнение, не мог удержать громкого стона.
На мгновение, при виде горя человека, чья голова уже носила на себе печать его возраста, в Борроуклифе шевельнулись добрые чувства. Но привычка многих лет, прошедших в собирании новых жертв для войны, тотчас взяла верх в его сердце, и офицер-вербовщик решил не упускать удобного случая.
— Мне от души жаль тех бедняг, которые позволили совратить себя с пути истинного ловкими уговорами или неправильным пониманием долга и подняли оружие против своего государя. Но, захваченные на территории самой Англии, они послужат примером для устрашения других. Боюсь, что, если они не примирятся с правительством, их осудят на смерть.
— Тогда лучше уж сразу примириться с судьбой. Ваше правительство мало чем поможет человеку, вахта которого на этом свете окончена.
— Но, примирившись с теми, в чьих руках власть, они могут спасти свою жизнь, — сказал капитан, зорко следя за тем, как подействуют его слова на рулевого.
— Не такая беда для человека, когда его койку складывают в последний раз. Окончил вахту на этом свете — будет стоять на вахте на том свете. Но увидеть, как дерево и железо, так искусно слаженные в «Ариэле», попадут в руки неприятеля, — вот это человек запомнит надолго и после того, как имя его навсегда будет вычеркнуто из казначейских реестров! Я бы лучше согласился, чтобы двадцать залпов пронзили мое бренное тело, нежели один из них попал в шхуну ниже ватерлинии!
— Что ж, может быть, я и ошибаюсь, — беспечным тоном заметил Борроуклиф. — Возможно, вас не казнят, а только посадят на борт плавучей тюрьмы, где вы сможете еще славно повеселиться ближайшие десять или пятнадцать лет.
— Что ты болтаешь, приятель? — вздрогнув, вскричал рулевой. — Плавучая тюрьма, говоришь ты? Тогда передай им: пусть они лучше повесят одного человека, старого Тома Коффина, и тем самым сберегут его рацион.
— Все зависит от их прихоти: сегодня они, может, прикажут расстрелять вас как мятежников, а завтра решат считать вас военнопленными и отправят на галеры лет на десять.
— Скажи им, братец, что я мятежник, слышишь? И ты не солжешь, потому что я сражался с ними в Бостонском заливе еще во времена Мэнли note 55 . Надеюсь, что мальчугану удастся взорвать шхуну… Бедный Ричард Барнстейбл умрет, если увидит ее в руках англичан!
— Я знаю одно средство… — сказал Борроуклиф, притворяясь задумчивым, — только одно, которое наверняка избавит вас от тюрьмы, ибо я уверен, что, поразмыслив, вас не решатся приговорить к смерти.
— Назови его, приятель!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Войдя в комнату, Борроуклиф приказал сержанту уйти, добавив:
— Мистер Диллон даст тебе приказания, которые ты должен в точности выполнить.
Дрилл, который еще достаточно соображал, для того чтобы опасаться недовольства командира, если бы тот распознал его состояние, поспешил удалиться, и рулевой остался наедине с капитаном. Энергия, с какой Том нападал на ростбиф, теперь заметно ослабела, сменившись безмятежным довольством, которое обычно сохраняется еще долго после того, как утолен голод. Пренебрегая стульями, он сидел на одном из сундуков Борроуклифа и, поставив тарелку на колени, складным ножом отрезал кусок за куском с той тщательностью, с какой, вероятно, женщина-вампир из «Тысячи и одной ночи» собирала рисинки на острие шила. Капитан придвинул себе табурет и со снисходительной фамильярностью, естественной при разнице в их положении, повел такой разговор:
— Надеюсь, вам пришлось по вкусу наше угощение, мистер… Не имею удовольствия знать, как вас зовут.
— Том, — ответил рулевой, не отрывая глаз от тарелки. — Товарищи на корабле зовут меня Длинным Томом.
— Вы, по-видимому, плавали с разумными и способными моряками, если они так хорошо разбираются в долготе, — ответил капитан. — Но у вас, наверное, есть и фамилия?..
— Коффин, — ответил рулевой. — В спешке, когда требуется спустить фалы или поставить паруса, меня зовут Томом, в хорошую погоду, когда задумают обернуть старого морского волка вокруг пальца, — Длинным Томом; если же хотят именовать меня так, чтобы не откликнулся никто другой из моей родни, меня называют Длинным Томом Коффином, потому что, я думаю, самый высокий из них не больше сажени.
— Вы, я вижу, весьма достойный человек, — воскликнул Борроуклиф, — и жалко думать, какая участь ждет вас из-за вероломства мистера Диллона!
Подозрения Тома, если он их когда-либо питал, были до такой степени убаюканы ласковым приемом капитана, что не возникли даже при этом двусмысленном замечании. Опорожнив еще стакан рома, он ограничился тем, что с большим простосердечием сказал:
— Меня никто не ждет, кроме мистера Диллона, а он обязан или передать мне в обмен мистера Гриффита, или возвратиться пленным на «Ариэль».
— Увы, мой добрый друг, боюсь, что, когда придет время для этого обмена, он не согласится ни на то, ни на другое.
— Будь я проклят, если он не выполнит одного из этих условий! Мне приказано, чтобы это было сделано: либо он вернется, либо мистер Гриффит, лучший моряк для своих лет, когда-либо ступавший по корабельной палубе, снимется с этой якорной стоянки!
Борроуклиф окинул собеседника деланно сочувственным взглядом. Однако это выражение участия вовсе не дошло до рулевого, ибо после обильных возлияний Том все еще находился в самом благодушном настроении. Соображать он отнюдь не перестал. Однако, не способный сам на предательство, он не мог заподозрить в нем и других. Поняв, что нужно говорить яснее, капитан предпринял лобовую атаку:
— Мне жаль огорчать вас, мой друг, но должен сказать, что вам не позволят вернуться на «Ариэль» и что не пройдет часа, как ваш командир Барнстейбл тоже очутится в плену, а шхуну захватят еще до рассвета.
— Кто захватит ее? — спросил рулевой, насмешливо улыбаясь, хотя такое сочетание грозящих бедствий начало производить на него впечатление.
— Вы должны помнить, что она стоит под огнем тяжелых орудий батареи, которые могут в несколько минут пустить ее ко дну. Уже послан нарочный предупредить командира батареи, что «Ариэль» — неприятельское судно. А так как сейчас ветер дует с моря, уйти шхуна не может.
Теперь наконец истина во всей своей ужасной наготе дошла до сознания рулевого. Он вспомнил собственное предсказание погоды и беспомощное положение шхуны, лишенной более половины своего экипажа и оставленной на попечении юноши, в то время как командиру ее грозила опасность попасть в плен. Тарелка соскользнула с колен старого моряка и упала на пол; голова его склонилась на грудь, он закрыл лицо руками и, несмотря на все старания скрыть охватившее его волнение, не мог удержать громкого стона.
На мгновение, при виде горя человека, чья голова уже носила на себе печать его возраста, в Борроуклифе шевельнулись добрые чувства. Но привычка многих лет, прошедших в собирании новых жертв для войны, тотчас взяла верх в его сердце, и офицер-вербовщик решил не упускать удобного случая.
— Мне от души жаль тех бедняг, которые позволили совратить себя с пути истинного ловкими уговорами или неправильным пониманием долга и подняли оружие против своего государя. Но, захваченные на территории самой Англии, они послужат примером для устрашения других. Боюсь, что, если они не примирятся с правительством, их осудят на смерть.
— Тогда лучше уж сразу примириться с судьбой. Ваше правительство мало чем поможет человеку, вахта которого на этом свете окончена.
— Но, примирившись с теми, в чьих руках власть, они могут спасти свою жизнь, — сказал капитан, зорко следя за тем, как подействуют его слова на рулевого.
— Не такая беда для человека, когда его койку складывают в последний раз. Окончил вахту на этом свете — будет стоять на вахте на том свете. Но увидеть, как дерево и железо, так искусно слаженные в «Ариэле», попадут в руки неприятеля, — вот это человек запомнит надолго и после того, как имя его навсегда будет вычеркнуто из казначейских реестров! Я бы лучше согласился, чтобы двадцать залпов пронзили мое бренное тело, нежели один из них попал в шхуну ниже ватерлинии!
— Что ж, может быть, я и ошибаюсь, — беспечным тоном заметил Борроуклиф. — Возможно, вас не казнят, а только посадят на борт плавучей тюрьмы, где вы сможете еще славно повеселиться ближайшие десять или пятнадцать лет.
— Что ты болтаешь, приятель? — вздрогнув, вскричал рулевой. — Плавучая тюрьма, говоришь ты? Тогда передай им: пусть они лучше повесят одного человека, старого Тома Коффина, и тем самым сберегут его рацион.
— Все зависит от их прихоти: сегодня они, может, прикажут расстрелять вас как мятежников, а завтра решат считать вас военнопленными и отправят на галеры лет на десять.
— Скажи им, братец, что я мятежник, слышишь? И ты не солжешь, потому что я сражался с ними в Бостонском заливе еще во времена Мэнли note 55 . Надеюсь, что мальчугану удастся взорвать шхуну… Бедный Ричард Барнстейбл умрет, если увидит ее в руках англичан!
— Я знаю одно средство… — сказал Борроуклиф, притворяясь задумчивым, — только одно, которое наверняка избавит вас от тюрьмы, ибо я уверен, что, поразмыслив, вас не решатся приговорить к смерти.
— Назови его, приятель!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117