Мы все любили его, мистер Барнстейбл, но даже любовь не в силах воскресить мертвых!
— Я знаю, я это знаю, — ответил Барнстейбл хриплым голосом, который выдавал силу его волнения. — Я не настолько глуп, чтобы верить в невозможное, но, пока еще есть хоть малейшая надежда, что бедный Том Коффин жив, я не покину его.
— Если бы он так стремился спасти свою жизнь, он сильнее боролся бы за нее, — заметил гардемарин.
Барнстейбл внезапно остановился и, с упреком взглянув на собеседника, собирался было возразить ему, как вдруг услышал крики матросов. Повернувшись, они увидели, что все спешат вдоль берега, возбужденно указывая на какую-то точку в море. Лейтенант и Мерри, подбежав к матросам, ясно различили тело человека, которое волны несли уже через прибрежные буруны. Едва успели они это сообразить, как огромная волна выбросила на песок безжизненное тело и, оставив его, отхлынула назад.
— Это мой рулевой! — вскричал Барнстейбл, бросаясь к тому месту, куда море выкинуло свою добычу. Но, увидев лицо покойника, он остановился и не сразу мог заговорить. — Взгляните на этого несчастного, юноша! — содрогаясь от ужаса, промолвил он. — Лицо его не изуродовано, но глаза, глаза!.. Они словно вылезают из орбит, и взгляд их такой ожесточенный, будто владелец их все еще жив, а руки раскинуты так, словно он еще продолжает бороться с волнами!
— Иона! Иона! — с дикой яростью закричали матросы, один за другим приблизившись к трупу. — Бросим эту падаль снова в море! Отдать его акулам! Пусть он рассказывает свои сказки в клешнях крабов!
Барнстейбл с отвращением отвернулся от этого страшного зрелища, но, когда услышал слова матросов, готовых совершить недостойный поступок, он повернулся к ним и властным тоном сказал:
— Замолчите и отойдите! Неужели вы опозорите достоинство моряков местью тому, кого бог уже призвал к ответу?
Не говоря больше ни слова, он указал на землю и медленно отошел прочь.
— Заройте его в песок, ребята, — сказал Мерри, когда командир удалился. — Вода скоро опять начнет прибывать и унесет тело в море.
Матросы исполнили приказание, а гардемарин присоединился к капитану, который продолжал ходить взад и вперед по берегу, время от времени останавливаясь, бросая тревожные взгляды на волны и снова устремляясь вперед. Молодой человек с трудом поспевал за ним. Прошло еще два часа, и тщетные поиски наконец были прекращены. Море никогда не отдаст тело человека, который настойчиво искал смерти в его волнах.
— Солнце уже садится за утесы, — сказал лейтенант, опускаясь на камень. — Скоро пора будет расставлять часовых. Но что мы будем охранять, мой мальчик? Кругом только прибой да скалы, у нас нет даже целой доски, чтобы приклонить на ночь голову.
— Море выбросило на берег много полезных предметов, — ответил Мерри. — Мы нашли оружие для защиты от неприятеля и провиант для подкрепления сил, необходимых, чтобы пользоваться этим оружием.
— А с кем нам предстоит сражаться? — с горечью спросил Барнстейбл. — Быть может, нам вскинуть на плечи десяток пик и взять Англию на абордаж?
— Разумеется, мы не сможем наложить контрибуцию на весь остров, — продолжал юноша, внимательно следя за выражением глаз командира, — но нам еще найдется работа, пока фрегат не пришлет за нами тендер. Я надеюсь, сэр, вы не считаете положение наше столь отчаянным, чтобы нам сдаваться в плен.
— В плен? — воскликнул лейтенант. — Нет-нет, мой милый, до этого еще не дошло! Англии, должен признаться, удалось погубить мою шхуну, но это и все. Какая чудесная у нас была шхуна, Мерри! Легкая, ходкая! И где еще можно было видеть такие изящные линии носа и кормы! Помните ли вы, юноша, как я обогнал фрегат на выходе из Чесапикского залива? Я всегда мог это сделать при небольшой волне и попутном ветре. Но это был хрупкий корабль! Хрупкий, поэтому он и не вынес такого испытания.
— И более прочное судно разлетелось бы на куски там, где погибла шхуна, — ответил гардемарин.
— Да, задача была ей не по силам, нечего было и надеяться, что она останется цела на таком скалистом ложе. Я любил ее, Мерри, любил всем сердцем! Это был первый корабль, которым я командовал, и я знал и любил каждую планку в его обшивке, каждый болт в его корпусе!
— Я считаю вполне естественным, сэр, чтобы моряк любил судно, на борту которого он проплавал над морской пучиной столько дней и ночей, — ответил юноша. — Точно так отец любит своего ребенка.
— Да-да, и даже более! — воскликнул Барнстейбл, задыхаясь от волнения. Командир судорожным движением стиснул руку Мерри, и его голос обретал силу по мере того, как его самого охватывало все большее возбуждение: — И все же, юноша, человек не может любить создание рук своих так, как он способен любить подобных себе! Человек никогда не может относиться к кораблю так, как он относится к своим товарищам. Я плавал с Томом еще в дни моей юности, когда все кругом казалось мне счастливым и радостным, и, как говорил он, ничего не знал и потому ничего не боялся. Я был тогда лентяем, воспитанным старым отцом и доброй матерью, и он сделал для меня то, чего не могли бы сделать мои родители — в море он был мне отцом и матерью! Целыми днями и месяцами обучал он меня искусству нашего ремесла, а потом, когда я уже стал взрослым, следовал за мной с корабля на корабль, по всем морям и океанам, и теперь покинул меня только для того, чтобы умереть там, где должен был умереть я, потому что он устыдился бросить несчастный «Ариэль» в час гибели…
— Нет, нет, нет, причиной тому были лишь его суеверие и гордость! — прервал его Мерри.
Однако, заметив, что Барнстейбл обеими руками закрыл лицо, стараясь скрыть волнение, юноша больше не промолвил ни слова. Он сидел, с уважением глядя на лейтенанта, который тщетно пытался подавить слезы. Мерри сам весь дрожал, слыша те судорожные рыдания, которые рвались из груди Барнстейбла. А увидев, как большие слезы медленно капают сквозь пальцы Барнстейбла на песок, он испытал не меньшее облегчение, чем испытал сам лейтенант, дав исход горю. За слезами последовал сильный взрыв чувств, редкий у человека, достигшего зрелости. Такой порыв, уж если он овладевает человеком, который со всем благородством своего характера борется с превратностями судьбы, подобно стремительному потоку сметает все искусственные преграды, созданные обычаями и образованием для защиты гордости мужчины. Мерри всегда с глубоким уважением внимал строгому голосу командира перед лицом опасности, а вместе с тем был весьма привязан к нему и ценил доброту и ласку лейтенанта в беспечные минуты веселья. Но сейчас он сидел возле командира в глубоком молчании, испытывая к нему чувство, близкое к благоговению. Долгой и суровой была душевная борьба в груди Барнстейбла, но наконец его волнение сменилось спокойствием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
— Я знаю, я это знаю, — ответил Барнстейбл хриплым голосом, который выдавал силу его волнения. — Я не настолько глуп, чтобы верить в невозможное, но, пока еще есть хоть малейшая надежда, что бедный Том Коффин жив, я не покину его.
— Если бы он так стремился спасти свою жизнь, он сильнее боролся бы за нее, — заметил гардемарин.
Барнстейбл внезапно остановился и, с упреком взглянув на собеседника, собирался было возразить ему, как вдруг услышал крики матросов. Повернувшись, они увидели, что все спешат вдоль берега, возбужденно указывая на какую-то точку в море. Лейтенант и Мерри, подбежав к матросам, ясно различили тело человека, которое волны несли уже через прибрежные буруны. Едва успели они это сообразить, как огромная волна выбросила на песок безжизненное тело и, оставив его, отхлынула назад.
— Это мой рулевой! — вскричал Барнстейбл, бросаясь к тому месту, куда море выкинуло свою добычу. Но, увидев лицо покойника, он остановился и не сразу мог заговорить. — Взгляните на этого несчастного, юноша! — содрогаясь от ужаса, промолвил он. — Лицо его не изуродовано, но глаза, глаза!.. Они словно вылезают из орбит, и взгляд их такой ожесточенный, будто владелец их все еще жив, а руки раскинуты так, словно он еще продолжает бороться с волнами!
— Иона! Иона! — с дикой яростью закричали матросы, один за другим приблизившись к трупу. — Бросим эту падаль снова в море! Отдать его акулам! Пусть он рассказывает свои сказки в клешнях крабов!
Барнстейбл с отвращением отвернулся от этого страшного зрелища, но, когда услышал слова матросов, готовых совершить недостойный поступок, он повернулся к ним и властным тоном сказал:
— Замолчите и отойдите! Неужели вы опозорите достоинство моряков местью тому, кого бог уже призвал к ответу?
Не говоря больше ни слова, он указал на землю и медленно отошел прочь.
— Заройте его в песок, ребята, — сказал Мерри, когда командир удалился. — Вода скоро опять начнет прибывать и унесет тело в море.
Матросы исполнили приказание, а гардемарин присоединился к капитану, который продолжал ходить взад и вперед по берегу, время от времени останавливаясь, бросая тревожные взгляды на волны и снова устремляясь вперед. Молодой человек с трудом поспевал за ним. Прошло еще два часа, и тщетные поиски наконец были прекращены. Море никогда не отдаст тело человека, который настойчиво искал смерти в его волнах.
— Солнце уже садится за утесы, — сказал лейтенант, опускаясь на камень. — Скоро пора будет расставлять часовых. Но что мы будем охранять, мой мальчик? Кругом только прибой да скалы, у нас нет даже целой доски, чтобы приклонить на ночь голову.
— Море выбросило на берег много полезных предметов, — ответил Мерри. — Мы нашли оружие для защиты от неприятеля и провиант для подкрепления сил, необходимых, чтобы пользоваться этим оружием.
— А с кем нам предстоит сражаться? — с горечью спросил Барнстейбл. — Быть может, нам вскинуть на плечи десяток пик и взять Англию на абордаж?
— Разумеется, мы не сможем наложить контрибуцию на весь остров, — продолжал юноша, внимательно следя за выражением глаз командира, — но нам еще найдется работа, пока фрегат не пришлет за нами тендер. Я надеюсь, сэр, вы не считаете положение наше столь отчаянным, чтобы нам сдаваться в плен.
— В плен? — воскликнул лейтенант. — Нет-нет, мой милый, до этого еще не дошло! Англии, должен признаться, удалось погубить мою шхуну, но это и все. Какая чудесная у нас была шхуна, Мерри! Легкая, ходкая! И где еще можно было видеть такие изящные линии носа и кормы! Помните ли вы, юноша, как я обогнал фрегат на выходе из Чесапикского залива? Я всегда мог это сделать при небольшой волне и попутном ветре. Но это был хрупкий корабль! Хрупкий, поэтому он и не вынес такого испытания.
— И более прочное судно разлетелось бы на куски там, где погибла шхуна, — ответил гардемарин.
— Да, задача была ей не по силам, нечего было и надеяться, что она останется цела на таком скалистом ложе. Я любил ее, Мерри, любил всем сердцем! Это был первый корабль, которым я командовал, и я знал и любил каждую планку в его обшивке, каждый болт в его корпусе!
— Я считаю вполне естественным, сэр, чтобы моряк любил судно, на борту которого он проплавал над морской пучиной столько дней и ночей, — ответил юноша. — Точно так отец любит своего ребенка.
— Да-да, и даже более! — воскликнул Барнстейбл, задыхаясь от волнения. Командир судорожным движением стиснул руку Мерри, и его голос обретал силу по мере того, как его самого охватывало все большее возбуждение: — И все же, юноша, человек не может любить создание рук своих так, как он способен любить подобных себе! Человек никогда не может относиться к кораблю так, как он относится к своим товарищам. Я плавал с Томом еще в дни моей юности, когда все кругом казалось мне счастливым и радостным, и, как говорил он, ничего не знал и потому ничего не боялся. Я был тогда лентяем, воспитанным старым отцом и доброй матерью, и он сделал для меня то, чего не могли бы сделать мои родители — в море он был мне отцом и матерью! Целыми днями и месяцами обучал он меня искусству нашего ремесла, а потом, когда я уже стал взрослым, следовал за мной с корабля на корабль, по всем морям и океанам, и теперь покинул меня только для того, чтобы умереть там, где должен был умереть я, потому что он устыдился бросить несчастный «Ариэль» в час гибели…
— Нет, нет, нет, причиной тому были лишь его суеверие и гордость! — прервал его Мерри.
Однако, заметив, что Барнстейбл обеими руками закрыл лицо, стараясь скрыть волнение, юноша больше не промолвил ни слова. Он сидел, с уважением глядя на лейтенанта, который тщетно пытался подавить слезы. Мерри сам весь дрожал, слыша те судорожные рыдания, которые рвались из груди Барнстейбла. А увидев, как большие слезы медленно капают сквозь пальцы Барнстейбла на песок, он испытал не меньшее облегчение, чем испытал сам лейтенант, дав исход горю. За слезами последовал сильный взрыв чувств, редкий у человека, достигшего зрелости. Такой порыв, уж если он овладевает человеком, который со всем благородством своего характера борется с превратностями судьбы, подобно стремительному потоку сметает все искусственные преграды, созданные обычаями и образованием для защиты гордости мужчины. Мерри всегда с глубоким уважением внимал строгому голосу командира перед лицом опасности, а вместе с тем был весьма привязан к нему и ценил доброту и ласку лейтенанта в беспечные минуты веселья. Но сейчас он сидел возле командира в глубоком молчании, испытывая к нему чувство, близкое к благоговению. Долгой и суровой была душевная борьба в груди Барнстейбла, но наконец его волнение сменилось спокойствием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117