Инспектор тем временем возится у самого его уха, расстегивая молнию на пустом кармашке. Что-то шуршит.
- Что это? - спрашивает инспектор. - Сэр? Сэр?
- В чем дело? - говорит Рэнди, выпрямляясь и глядя инспектору в глаза.
Инспектор, словно в рекламном ролике, поднимает на уровень головы герметичный полиэтиленовый пакетик и указывает на него свободной рукой. Дверь позади открывается, выходят люди. Пакетик наполнен сахаром или чем-то еще - может быть, сахарной пудрой - и скатан в трубку.
- Что это, сэр? - повторяет инспектор.
Рэнди пожимает плечами.
- Откуда я знаю? Где вы его взяли?
- Это лежало в вашей сумке, сэр. - Инспектор указывает на кармашек.
- Ничего подобного. Кармашек был пуст.
- Это ваша сумка, сэр? - спрашивает инспектор, одной рукой разворачивая к себе картонную бирку. Позади него собралась уже порядочная толпа, которую Рэнди не замечает, поскольку ясное дело, смотрит только на инспектора.
- Да, думаю... я только что расстегивал замок, - говорит Рэнди.
Инспектор оборачивается и делает знак рукой. Люди, стоявшие за ним, разом бросаются вперед. Они в форме и по большей части вооружены. Очень скоро некоторые из них оказываются у Рэнди за спиной; собственно, они его окружают. Рэнди смотрит на Ами, но видит лишь пару брошенных туфель: она босиком рванула к телефону-автомату. Возможно, ему никогда больше не увидеть ее в платье.
Рэнди гадает, будет ли тактической ошибкой немедленно потребовать адвоката.
БИТВА ЗА МАНИЛУ
Бобби Шафто просыпается от запаха дыма. Пахнет не забытым в духовке печеньем, не тлеющей кучей осенней листвы и не бойскаутским костром. Это смесь дымов, которых он последние года два изрядно нанюхался: например, от горящих зданий, резины, топлива.
Бобби приподнимается на локте и видит, что плывет в длинной узкой лодке. Недобрый, пахнущий гарью ветер раздувает грязный парус над головой. Глубокая ночь.
Он поворачивается, чтобы взглянуть вперед. Голове это не нравится. Острая боль ломится в двери сознания. Слышны глухие удары ее кованых башмаков.
А! Кто-то вколол ему морфий. Шафто довольно ухмыляется, жизнь хороша.
Темно, как в погребе: над озером опрокинута плотная черная полусфера. Однако по левому борту лодки в ней есть трещинка, в которую сочится желтоватый свет. Он искрится и дрожит, словно звезды, если смотришь на них сквозь марево над капотом черной машины.
Бобби садится и всматривается, постепенно осознавая расстояния. Желтое зарево начинается примерно на восьми часах, если считать, что нос лодки указывает на двенадцать, и продолжается до часа. Наверное, какой-то невероятно чудной предрассветный феномен.
- Майниила, - говорит голос сзади.
- Что?
- Это Манила, - говорит по-английски другой голос, ближе.
- А чего она освещена? - Бобби не видел освещенного города с сорок первого и забыл, как это выглядит.
- Японцы ее подожгли.
- Жемчужина Востока, - говорит кто-то ближе к корме. Слышны горькие смешки.
В голове у Шафто наконец проясняется. Он трет глаза. Милях в двух по левому борту в небо взлетает бочка с бензином, проносится ракетой и пропадает. Бобби начинает различать силуэты пальм по берегу озера, черные на фоне пожарища. Лодка бесшумно скользит по темной воде, маленькие волны плещут о ее борт. Шафто чувствует себя только что родившимся, новым человеком в совершенно новом мире.
Любой другой спросил бы, почему они направляются в горящий город, а не бегут прочь. Однако Шафто не спрашивает, как не мог бы спросить младенец, только смотрит широко открытыми глазами на мир, который ему открылся.
Тот, что говорил с ним по-английски, сидит рядом на планшире. Во тьме маячит бледное лицо над темной одеждой и белый, с прямоугольной выемкой, воротничок. Шафто ложится на дно лодки и некоторое время смотрит на спутника.
- Мне вкололи морфий.
- Я вколол вам морфий. Вы были неуправляемы.
- Прошу прощения, сэр, - с искренним раскаянием говорит Шафто. Он вспоминает китайских морпехов на пути из Шанхая и как те позорно себя вели.
- Нельзя было шуметь. Нас бы обнаружили японцы.
- Понятно.
- Конечно, увидеть Глорию было для вас ударом.
- Валяйте начистоту, падре, - говорит Шафто. - Мой сын. Он тоже прокаженный?
Черные глаза закрываются, бледное лицо качается из стороны в сторону: нет.
- Глория заразилась вскоре после его рождения, работая в горном лагере.
Шафто фыркает.
- Все ясно, Шерлок!
Наступает долгая, томительная пауза. Потом падре говорит:
- Я уже исповедовал остальных. Хотите теперь вы?
- Это то, что католики делают перед смертью?
- Они делают это постоянно. Хотя вы правы, желательно исповедаться непосредственно перед смертью. Это... как бы сказать... сглаживает шероховатости. В будущей жизни.
- Падре, мне думается, что до берега час-два, не больше. Если я начну исповедоваться прямо сейчас, придется начать с кражи печенья из буфета в возрасте восьми лет.
Падре смеется. Кто-то протягивает Шафто зажженную сигарету. Тот глубоко затягивается.
- Мы не успеем добраться до интересного, вроде того как я трахнул Глорию и укокошил целую кучу нипов и фрицев. - Шафто мгновение думает, с удовольствием затягиваясь сигаретой. - Но если в предстоящей заварушке мы все погибнем - а я так понимаю, к этому идет, - то одно дело я должен сделать. Лодка вернется в Каламбу?
- Мы надеемся, что хозяин сможет переправить через озеро еще женщин и детей.
- Есть у кого-нибудь карандаш и бумага?
Кто-то передает ему огрызок карандаша, но бумаги ни у кого нет. Бобби роется в карманах и находит только пачку презервативов «Я ВЕРНУСЬ». Он распечатывает один, аккуратно расправляет обертку, а резинку бросает в озеро. Потом кладет обертку на ружейный ящик и начинает писать: «Я, Роберт Шафто, в здравом уме и твердой памяти, завещаю все свое мирское достояние, включая военное пособие по утрате родственников, моему внебрачному сыну Дугласу Макартуру Шафто».
Он смотрит на горящий город, думает добавить: «если тот еще жив», но решает, что лучше не каркать, поэтому просто ставит свою подпись. Падре подписывается в качестве свидетеля. Для большей достоверности Шафто снимает личные знаки, вкладывает в завещание и обматывает цепочкой. Все это он передает на корму. Хозяин лодки прячет завещание в карман и бодро обещает, добравшись до Каламбы, переправить бумагу кому следует.
Лодка узкая, но очень длинная, и в нее набились больше десятка партизан. Все они вооружены до зубов; оружие новое, видимо, с американской субмарины. Лодка так просела под весом людей и железа, что волны иногда перехлестывают через планширь. Шафто в темноте шарит по ящикам. Ни хрена не видать, но рука нащупывает детали автомата Томпсона.
- Запчасти к автоматам, - объясняет ему один партизан. - Не рассыпь!
- Запчасти, говоришь, - произносит Шафто через несколько секунд возни и достает из ящика полностью собранный «томми».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
- Что это? - спрашивает инспектор. - Сэр? Сэр?
- В чем дело? - говорит Рэнди, выпрямляясь и глядя инспектору в глаза.
Инспектор, словно в рекламном ролике, поднимает на уровень головы герметичный полиэтиленовый пакетик и указывает на него свободной рукой. Дверь позади открывается, выходят люди. Пакетик наполнен сахаром или чем-то еще - может быть, сахарной пудрой - и скатан в трубку.
- Что это, сэр? - повторяет инспектор.
Рэнди пожимает плечами.
- Откуда я знаю? Где вы его взяли?
- Это лежало в вашей сумке, сэр. - Инспектор указывает на кармашек.
- Ничего подобного. Кармашек был пуст.
- Это ваша сумка, сэр? - спрашивает инспектор, одной рукой разворачивая к себе картонную бирку. Позади него собралась уже порядочная толпа, которую Рэнди не замечает, поскольку ясное дело, смотрит только на инспектора.
- Да, думаю... я только что расстегивал замок, - говорит Рэнди.
Инспектор оборачивается и делает знак рукой. Люди, стоявшие за ним, разом бросаются вперед. Они в форме и по большей части вооружены. Очень скоро некоторые из них оказываются у Рэнди за спиной; собственно, они его окружают. Рэнди смотрит на Ами, но видит лишь пару брошенных туфель: она босиком рванула к телефону-автомату. Возможно, ему никогда больше не увидеть ее в платье.
Рэнди гадает, будет ли тактической ошибкой немедленно потребовать адвоката.
БИТВА ЗА МАНИЛУ
Бобби Шафто просыпается от запаха дыма. Пахнет не забытым в духовке печеньем, не тлеющей кучей осенней листвы и не бойскаутским костром. Это смесь дымов, которых он последние года два изрядно нанюхался: например, от горящих зданий, резины, топлива.
Бобби приподнимается на локте и видит, что плывет в длинной узкой лодке. Недобрый, пахнущий гарью ветер раздувает грязный парус над головой. Глубокая ночь.
Он поворачивается, чтобы взглянуть вперед. Голове это не нравится. Острая боль ломится в двери сознания. Слышны глухие удары ее кованых башмаков.
А! Кто-то вколол ему морфий. Шафто довольно ухмыляется, жизнь хороша.
Темно, как в погребе: над озером опрокинута плотная черная полусфера. Однако по левому борту лодки в ней есть трещинка, в которую сочится желтоватый свет. Он искрится и дрожит, словно звезды, если смотришь на них сквозь марево над капотом черной машины.
Бобби садится и всматривается, постепенно осознавая расстояния. Желтое зарево начинается примерно на восьми часах, если считать, что нос лодки указывает на двенадцать, и продолжается до часа. Наверное, какой-то невероятно чудной предрассветный феномен.
- Майниила, - говорит голос сзади.
- Что?
- Это Манила, - говорит по-английски другой голос, ближе.
- А чего она освещена? - Бобби не видел освещенного города с сорок первого и забыл, как это выглядит.
- Японцы ее подожгли.
- Жемчужина Востока, - говорит кто-то ближе к корме. Слышны горькие смешки.
В голове у Шафто наконец проясняется. Он трет глаза. Милях в двух по левому борту в небо взлетает бочка с бензином, проносится ракетой и пропадает. Бобби начинает различать силуэты пальм по берегу озера, черные на фоне пожарища. Лодка бесшумно скользит по темной воде, маленькие волны плещут о ее борт. Шафто чувствует себя только что родившимся, новым человеком в совершенно новом мире.
Любой другой спросил бы, почему они направляются в горящий город, а не бегут прочь. Однако Шафто не спрашивает, как не мог бы спросить младенец, только смотрит широко открытыми глазами на мир, который ему открылся.
Тот, что говорил с ним по-английски, сидит рядом на планшире. Во тьме маячит бледное лицо над темной одеждой и белый, с прямоугольной выемкой, воротничок. Шафто ложится на дно лодки и некоторое время смотрит на спутника.
- Мне вкололи морфий.
- Я вколол вам морфий. Вы были неуправляемы.
- Прошу прощения, сэр, - с искренним раскаянием говорит Шафто. Он вспоминает китайских морпехов на пути из Шанхая и как те позорно себя вели.
- Нельзя было шуметь. Нас бы обнаружили японцы.
- Понятно.
- Конечно, увидеть Глорию было для вас ударом.
- Валяйте начистоту, падре, - говорит Шафто. - Мой сын. Он тоже прокаженный?
Черные глаза закрываются, бледное лицо качается из стороны в сторону: нет.
- Глория заразилась вскоре после его рождения, работая в горном лагере.
Шафто фыркает.
- Все ясно, Шерлок!
Наступает долгая, томительная пауза. Потом падре говорит:
- Я уже исповедовал остальных. Хотите теперь вы?
- Это то, что католики делают перед смертью?
- Они делают это постоянно. Хотя вы правы, желательно исповедаться непосредственно перед смертью. Это... как бы сказать... сглаживает шероховатости. В будущей жизни.
- Падре, мне думается, что до берега час-два, не больше. Если я начну исповедоваться прямо сейчас, придется начать с кражи печенья из буфета в возрасте восьми лет.
Падре смеется. Кто-то протягивает Шафто зажженную сигарету. Тот глубоко затягивается.
- Мы не успеем добраться до интересного, вроде того как я трахнул Глорию и укокошил целую кучу нипов и фрицев. - Шафто мгновение думает, с удовольствием затягиваясь сигаретой. - Но если в предстоящей заварушке мы все погибнем - а я так понимаю, к этому идет, - то одно дело я должен сделать. Лодка вернется в Каламбу?
- Мы надеемся, что хозяин сможет переправить через озеро еще женщин и детей.
- Есть у кого-нибудь карандаш и бумага?
Кто-то передает ему огрызок карандаша, но бумаги ни у кого нет. Бобби роется в карманах и находит только пачку презервативов «Я ВЕРНУСЬ». Он распечатывает один, аккуратно расправляет обертку, а резинку бросает в озеро. Потом кладет обертку на ружейный ящик и начинает писать: «Я, Роберт Шафто, в здравом уме и твердой памяти, завещаю все свое мирское достояние, включая военное пособие по утрате родственников, моему внебрачному сыну Дугласу Макартуру Шафто».
Он смотрит на горящий город, думает добавить: «если тот еще жив», но решает, что лучше не каркать, поэтому просто ставит свою подпись. Падре подписывается в качестве свидетеля. Для большей достоверности Шафто снимает личные знаки, вкладывает в завещание и обматывает цепочкой. Все это он передает на корму. Хозяин лодки прячет завещание в карман и бодро обещает, добравшись до Каламбы, переправить бумагу кому следует.
Лодка узкая, но очень длинная, и в нее набились больше десятка партизан. Все они вооружены до зубов; оружие новое, видимо, с американской субмарины. Лодка так просела под весом людей и железа, что волны иногда перехлестывают через планширь. Шафто в темноте шарит по ящикам. Ни хрена не видать, но рука нащупывает детали автомата Томпсона.
- Запчасти к автоматам, - объясняет ему один партизан. - Не рассыпь!
- Запчасти, говоришь, - произносит Шафто через несколько секунд возни и достает из ящика полностью собранный «томми».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157