"О поле, поле, кто тебя?.." Вот после этого мы с ним и
скорешились, Тюхин... И вот уже Германия, которую мы и видели-то разве что из
окна боевой машины да с караульной вышки... Ты помнишь свой первый в жизни
караул, Тюхин? "Стой, кто идет!.. Разводящий, ко мне! Остальные, на месте!"
Помнишь рассвет за капустным полем, ежики в ежевике, первая пичужка -- Господи,
да неужто наш русский воробей?! -- и такая тоска, такая тоска на душе,
когда только представишь себе, сколько их впереди, таких же бессонных
рассветов! И такие мысли, такие слова, Тюхин, -- даже Борьке нельзя их
доверить, одной лишь бумаге -- она, как известно, все стерпит... А старшина
Сундуков! Помнишь, как ты с разбегу столкнулся с ним в коридоре? Как он
рявкнул: "Хвамылия!" И ты, как завороженный, вперясь в его лобную бородавку,
пролепетал: "Никак нет, не Хвамылия, я рядовой М.!" "Ну ту, шу ты "эм" -- это и
невууруженным глазум выдно!" -- зловеще проскрежетал старшина и вдруг взял тебя
за бляху и крутанул ее: "Р-раз!" И еще разок: "Два-с". И еще: "Тры-с!.."
Тринадцать нарядов вне очереди накрутил он тебе, кособрюхому! И это было
начало, только начало -- помнишь?! А как провожали демобилизованных! Как они
неловко становились на одно колено и целовали красное знамя, и глаза у них
после этого становились красные ... А как мы, идиоты, все гадали перед
сном: подсыпают или не подсыпают? Ну, разумеется, подсыпают, только вот куда: в
суп, в чай?.. И почему тогда совершенно почему-то не действует?.. А как ты на
учениях принес шифровку в штабной фургон! Там у них была такая карта Европы,
вся в кружочках и крестиках, черных, синих, красных, вся в цифрах, бля,
помнишь, Витька? -- 5 -- клт (килотонн), 10 мгт (мегатонн)... А в кружочках с
крестиками города, на фиг: Мюнхен, Дюссельдорф, Прага, Париж... Эх!.. Но зато,
как наш батя, полковник Федоров, водил колонну по автобанам, как он матом,
елки, по рации, на весь земной шар!.. Та-ти-ти-та!.. Короче, схватываешь: обо
всем, что было, от первого дня до последнего, и как на исповеди -- ты хоть раз
был на исповеди, нехристь? -- как на духу, дружок ты мой разъединственный,
распоследний, тюха ты этакий -- сечешь?.. И чтоб все -- и радости, и огорчения,
и ложки, и Матильдины мандавошки, кроссы, марш-броски, письма от мамы, занятия
строевой, чистка картофеля -- помнишь, подлец, как ты накормил родную бригаду
картофельным пюре? Ну как же -- терпеливо выколупывать глазки это не для нас,
не для Тюхиных, вот ты и подбил меня, провокатор, прокрутить все три тонны в
машине до полного их -- червоточин и глазков -- исчезновения, и картошечка,
Тюхин, получилась хоть и с виноград величиной, зато такая, бля, диэтически
чистая!.. "От лица командира батареи -- пять, бля, нарядов вне очереди!" "Есть,
бля, пять, на фиг, нарядов!"... А как вы с Борькой назюзюкались, когда
дневалили по офицерскому клубу! Как тебя Сундуков раздевал, как с тебя, трупа,
сапоги стягивал: "Ну хту ж так пьют, хту ж так пьют?! Зукусывать нада, рудувуй
Мы!"... Нет, и все же -- как наш батя водил колонны! Сто машин, как по ниточке,
со строго выдержанным интервалом, со скоростью 90 км в час -- класс, елки
зеленые! Йех, с ветерком! Ты в голове колонны, я, как всегда, в хвосте: "Дуэль,
Дуэль -- я Сатисфакция. Как слышите меня?.."
К слову сказать, товарищ Бдеев из санчасти еще не выписался, но, говорят, пошел
уже на поправку... Как поняли меня? Прием.
Короче, Тюхин, обстановка у нас тревожная, предгрозовая. Спим как в октябре
62-го, снимая только сапоги, с "калашниковым" в обнимку. Остатки боевой
техники, в том числе один тягач с ракетой, то есть, извиняюсь, с "изделием",
выкатили на плац. Разве что патроны пока что не раздают... А тут еще вчера на
построении подходит ко мне лейтенант Скворешкин и, тяжело вздохнувши, говорит
вполголоса: "А вы бы, рядовой М., шли бы лучше к себе на станцию." "Это, --
спрашиваю, -- почему? Это как это?" -- спрашиваю. А он глаза отводит и говорит:
"А вы бы, говорит, -- пошли бы, посмотрели на себя в зеркале..." Ну и пошел, и
посмотрел. Видок, конечно, не очень чтобы очень -- харя старая, голова седющая,
вся в шрамах, зубов нет, но ведь я и тогда, в юности, уж никак не красавцем
загремел под фанфары: гастрит, дуоденит, плоскостопие, истощение на почве
сексуальных излишеств, тахикардия, грыжа, лунатизм, прогрессирующее слабоумие
по причине алкоголизма... А-а, и продолжать тошно! Короче, уж не шибко я и
изменился за эти годы, а потому только плюнул в сердцах салаге-дневальному на
сапог и потопал к себе на "коломбину", а пока шел, вот о чем думал, Тюхин.
"Ничего случайного в жизни, конечно же, нет, -- шагая, думал я, -- и если я
вернулся в Армию, значит, так надо, елки зеленые ! Кому? вот это уже
другой, более сложный вопрос, но лично я думаю, -- сам с собою беседовал я,
по-старчески шаркая ногами, -- лично я полагаю и даже, в некотором смысле,
убежден в этом -- сие даже не знак , сие, Тюхин, ПРОВИДЕНЦИАЛЬНАЯ
МИССИЯ!.. Ю андестенд ми?.. И -- о нет, не упаднические стишки, каковых по
логике вещей следовало бы ожидать после моего падения с березы, но героический
эпос, эпохальную поэму (лучше в прозе) о службе и дружбе заповедано сотворить
мне, пребывающему в светлой своей молодости! Тем паче, что связи нет и делать
на "коломбине" вроде как и нечего. О, это шанс, шанс! Может быть, единственный
и неповторимый, солнышко ты мое ненаглядное -- а ну как после нее, после этой
моей Главной Книги, непроворный инвалид по фамилии Фарт подвысит шлагбаум и я,
Тюхин, войду наконец-то в большую литературу ! А то чушь какая-то
получается, минхерц: мы ведь с тобой, как наши, извиняюсь, эти самые -- они,
как известно, в половом акте участвуют тоже, но, увы, не вхожи ... Вот и
бьемся, Тюхин, как придурки об дверь!.. Эх!" -- думал я, всплескивая руками.
Что-то я заболтался тут с тобой, сколько у нас, на Ромкиных? Как, уже без
тринадцати 13?! Пора, пора, Тюхин, закругляться: минут через десять в фанерную
стенку фургона осторожно постучат и я, щелкнув задвижечкой, впущу их: рядового
Гибеля и еще троих гусей -- Петренко, Сидоренко и Гусмана -- новых моих
учеников, друг мой! В свободное от литературных занятий время, как правило,
перед обедом, я щедро делюсь с ними своим жизненным опытом, и скажу тебе
честно, Витек, более внимательных, более благодарных, елки зеленые, слушателей
у меня вроде и не было! Потрясенный монологом, который я произнес во время
мытья коридора, рядовой Гибель привел своих, разумеется, проверенных, товарищей
и вот они, в свободные, само собой, от службы часы, разинув рты, слушают мои
вдохновенные рассказы "о времени и о себе": о благословенных годах так
называемого "застоя", о Меченном, о Пердегласе, о талонах, гуманитарной помощи
и "секонд-хэндах"; о коварных гэкачепистах, строптивых хохлах, организованной
преступности и мелких рекетирах, о биржах, брокерах, маклерах, дилерах,
фермерах, крекерах, памперсах, сникерсах и, конечно же, о "баунти", которого я,
бля, так и не успел отведать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
скорешились, Тюхин... И вот уже Германия, которую мы и видели-то разве что из
окна боевой машины да с караульной вышки... Ты помнишь свой первый в жизни
караул, Тюхин? "Стой, кто идет!.. Разводящий, ко мне! Остальные, на месте!"
Помнишь рассвет за капустным полем, ежики в ежевике, первая пичужка -- Господи,
да неужто наш русский воробей?! -- и такая тоска, такая тоска на душе,
когда только представишь себе, сколько их впереди, таких же бессонных
рассветов! И такие мысли, такие слова, Тюхин, -- даже Борьке нельзя их
доверить, одной лишь бумаге -- она, как известно, все стерпит... А старшина
Сундуков! Помнишь, как ты с разбегу столкнулся с ним в коридоре? Как он
рявкнул: "Хвамылия!" И ты, как завороженный, вперясь в его лобную бородавку,
пролепетал: "Никак нет, не Хвамылия, я рядовой М.!" "Ну ту, шу ты "эм" -- это и
невууруженным глазум выдно!" -- зловеще проскрежетал старшина и вдруг взял тебя
за бляху и крутанул ее: "Р-раз!" И еще разок: "Два-с". И еще: "Тры-с!.."
Тринадцать нарядов вне очереди накрутил он тебе, кособрюхому! И это было
начало, только начало -- помнишь?! А как провожали демобилизованных! Как они
неловко становились на одно колено и целовали красное знамя, и глаза у них
после этого становились красные ... А как мы, идиоты, все гадали перед
сном: подсыпают или не подсыпают? Ну, разумеется, подсыпают, только вот куда: в
суп, в чай?.. И почему тогда совершенно почему-то не действует?.. А как ты на
учениях принес шифровку в штабной фургон! Там у них была такая карта Европы,
вся в кружочках и крестиках, черных, синих, красных, вся в цифрах, бля,
помнишь, Витька? -- 5 -- клт (килотонн), 10 мгт (мегатонн)... А в кружочках с
крестиками города, на фиг: Мюнхен, Дюссельдорф, Прага, Париж... Эх!.. Но зато,
как наш батя, полковник Федоров, водил колонну по автобанам, как он матом,
елки, по рации, на весь земной шар!.. Та-ти-ти-та!.. Короче, схватываешь: обо
всем, что было, от первого дня до последнего, и как на исповеди -- ты хоть раз
был на исповеди, нехристь? -- как на духу, дружок ты мой разъединственный,
распоследний, тюха ты этакий -- сечешь?.. И чтоб все -- и радости, и огорчения,
и ложки, и Матильдины мандавошки, кроссы, марш-броски, письма от мамы, занятия
строевой, чистка картофеля -- помнишь, подлец, как ты накормил родную бригаду
картофельным пюре? Ну как же -- терпеливо выколупывать глазки это не для нас,
не для Тюхиных, вот ты и подбил меня, провокатор, прокрутить все три тонны в
машине до полного их -- червоточин и глазков -- исчезновения, и картошечка,
Тюхин, получилась хоть и с виноград величиной, зато такая, бля, диэтически
чистая!.. "От лица командира батареи -- пять, бля, нарядов вне очереди!" "Есть,
бля, пять, на фиг, нарядов!"... А как вы с Борькой назюзюкались, когда
дневалили по офицерскому клубу! Как тебя Сундуков раздевал, как с тебя, трупа,
сапоги стягивал: "Ну хту ж так пьют, хту ж так пьют?! Зукусывать нада, рудувуй
Мы!"... Нет, и все же -- как наш батя водил колонны! Сто машин, как по ниточке,
со строго выдержанным интервалом, со скоростью 90 км в час -- класс, елки
зеленые! Йех, с ветерком! Ты в голове колонны, я, как всегда, в хвосте: "Дуэль,
Дуэль -- я Сатисфакция. Как слышите меня?.."
К слову сказать, товарищ Бдеев из санчасти еще не выписался, но, говорят, пошел
уже на поправку... Как поняли меня? Прием.
Короче, Тюхин, обстановка у нас тревожная, предгрозовая. Спим как в октябре
62-го, снимая только сапоги, с "калашниковым" в обнимку. Остатки боевой
техники, в том числе один тягач с ракетой, то есть, извиняюсь, с "изделием",
выкатили на плац. Разве что патроны пока что не раздают... А тут еще вчера на
построении подходит ко мне лейтенант Скворешкин и, тяжело вздохнувши, говорит
вполголоса: "А вы бы, рядовой М., шли бы лучше к себе на станцию." "Это, --
спрашиваю, -- почему? Это как это?" -- спрашиваю. А он глаза отводит и говорит:
"А вы бы, говорит, -- пошли бы, посмотрели на себя в зеркале..." Ну и пошел, и
посмотрел. Видок, конечно, не очень чтобы очень -- харя старая, голова седющая,
вся в шрамах, зубов нет, но ведь я и тогда, в юности, уж никак не красавцем
загремел под фанфары: гастрит, дуоденит, плоскостопие, истощение на почве
сексуальных излишеств, тахикардия, грыжа, лунатизм, прогрессирующее слабоумие
по причине алкоголизма... А-а, и продолжать тошно! Короче, уж не шибко я и
изменился за эти годы, а потому только плюнул в сердцах салаге-дневальному на
сапог и потопал к себе на "коломбину", а пока шел, вот о чем думал, Тюхин.
"Ничего случайного в жизни, конечно же, нет, -- шагая, думал я, -- и если я
вернулся в Армию, значит, так надо, елки зеленые ! Кому? вот это уже
другой, более сложный вопрос, но лично я думаю, -- сам с собою беседовал я,
по-старчески шаркая ногами, -- лично я полагаю и даже, в некотором смысле,
убежден в этом -- сие даже не знак , сие, Тюхин, ПРОВИДЕНЦИАЛЬНАЯ
МИССИЯ!.. Ю андестенд ми?.. И -- о нет, не упаднические стишки, каковых по
логике вещей следовало бы ожидать после моего падения с березы, но героический
эпос, эпохальную поэму (лучше в прозе) о службе и дружбе заповедано сотворить
мне, пребывающему в светлой своей молодости! Тем паче, что связи нет и делать
на "коломбине" вроде как и нечего. О, это шанс, шанс! Может быть, единственный
и неповторимый, солнышко ты мое ненаглядное -- а ну как после нее, после этой
моей Главной Книги, непроворный инвалид по фамилии Фарт подвысит шлагбаум и я,
Тюхин, войду наконец-то в большую литературу ! А то чушь какая-то
получается, минхерц: мы ведь с тобой, как наши, извиняюсь, эти самые -- они,
как известно, в половом акте участвуют тоже, но, увы, не вхожи ... Вот и
бьемся, Тюхин, как придурки об дверь!.. Эх!" -- думал я, всплескивая руками.
Что-то я заболтался тут с тобой, сколько у нас, на Ромкиных? Как, уже без
тринадцати 13?! Пора, пора, Тюхин, закругляться: минут через десять в фанерную
стенку фургона осторожно постучат и я, щелкнув задвижечкой, впущу их: рядового
Гибеля и еще троих гусей -- Петренко, Сидоренко и Гусмана -- новых моих
учеников, друг мой! В свободное от литературных занятий время, как правило,
перед обедом, я щедро делюсь с ними своим жизненным опытом, и скажу тебе
честно, Витек, более внимательных, более благодарных, елки зеленые, слушателей
у меня вроде и не было! Потрясенный монологом, который я произнес во время
мытья коридора, рядовой Гибель привел своих, разумеется, проверенных, товарищей
и вот они, в свободные, само собой, от службы часы, разинув рты, слушают мои
вдохновенные рассказы "о времени и о себе": о благословенных годах так
называемого "застоя", о Меченном, о Пердегласе, о талонах, гуманитарной помощи
и "секонд-хэндах"; о коварных гэкачепистах, строптивых хохлах, организованной
преступности и мелких рекетирах, о биржах, брокерах, маклерах, дилерах,
фермерах, крекерах, памперсах, сникерсах и, конечно же, о "баунти", которого я,
бля, так и не успел отведать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53