, к изумлению своему, увидел не чужой, поросший заячьей травкой,
суглинок, а тусклый, ребристый, как казарменный кафель, металл.
-- А это еще зачем?! -- вслух удивился он.
И тотчас же где-то правей остервенело взлаял пулемет, вспорола сумерки
сигнальная ракета.
Всю ночь пришлось ползти по-пластунски по горячей, мелко подрагивающей,
пахнувшей тюхинской слесарной молодостью, поверхности. На рассвете опять
началась обыкновенная земля. Они наткнулись на целую полянку щавеля и, чутко
прислушиваясь, подкрепились витаминами.
Утро наступило внезапно: розоватую зарю словно включили, так неожиданно, без
всяких там ненужных преамбул, она зажглась.
-- Угунь! -- простирая руку вперед, вскричал товарищ Сундуков, и Тюхин,
выхвативший из-за пояса пистолет, чуть было не выстрелил, но на мушке прицела
оказался на этот раз не враг, а свет в окне неведомого, смутно обозначившегося
во мраке, дома.
-- Так ведь это же гаштет Хромого Пауля! -- узнал удивленный Тюхин.
Через пять минут вышли на шоссе. На развилке, у дорожного указателя "Нах
Лейпциг" произошло расставание.
-- Ты уж это... ты уж извини, если что! -- сказал Витюша, обнимая
прослезившегося Негожего. А с Бесмилляевым они и вовсе расцеловались. Молча,
без слов.
И долго еще были видны их нескладные, нестроевые, по-детски взявшиеся за руки
силуэты. Долго. Долго-долго. Всю оставшуюся Витюшину жизнь...
Глава шестнадцатая
Преображение старшины Сундукова
С собой в разведку, на хутор, товарищ старшина Тюхина не взял. Под кустом
пришлось куковать в одиночестве. Ночь была сырая, зябкая. Капало за шиворот. В
полной темнотище вдруг запел петух, и хотя голосом своим он ничем не напоминал
товарища старшего лейтенанта, дыхание у Витюши все равно почему-то сперло, во
рту пересохло, как после бромбахера.
Чтобы скоротать время, рядовой М. стал вспоминать молитвы. Он начал с "Отче
наш", но на первой же фразе сбился, вспомнив вдруг, что снял крестик, когда эта
Эльза Кох с двумя бутылками "Советского шампанского" ввалилась на "коломбину".
Судорожно он обшарил все карманы и, как всегда, обнаружил искомое в последнем,
нагрудном, в котором лежало заявление о приеме в партию. Крестик Витюша с
облегченным вздохом тут же надел, только вот перекрестился не той рукой и,
кажется, не в ту сторону.
Слабо зашуршала трава. Рядовой М. подумал, что это военно-полевая мышь, но тут
над головой вспыхнул фонарик, и он увидел прямо перед носом мокрые от росы
хромовые старшинские сапоги. Уползший в разведку по-пластунски Иона
Варфоломеевич стоял перед Витюшей во весь рост. Его декорированная листвой
фуражка была надвинута на брови, губы -- сурово поджаты.
-- Ну шу, тыхо? -- зорко озираясь, вполголоса спросил товарищ Сундуков.
-- Тихо, товарищ старшина, только Бдеев как петух кричал.
-- Эту нэ Бдэев, эту я твую бздытэльнусть прувэрял...
Задами они прошли к хозяйскому дому. По пути товарищ старшина, дернув Витюшу за
рукав, свернул к сараю. Он открыл дверь, зажег фонарик и рядовой М. увидел
заваленное всяким хозяйственным барахлом помещение, в углу которого стоял белый
концертный рояль с двумя, сразу же узнанными Тюхиным, колесами от "коломбины"
на крышке.
Не говоря ни слова, товарищ Сундуков посветил фонариком в другой угол и рядовой
М. увидел огромный деревянный чан для квашения капусты, в качестве гнета на
коем была использована (Господи, Господи!) хорошо знакомая им обоим ядерная
боеголовка, та самая, столь загадочно исчезнувшая с их, стоявшей на плацу, у
клуба, пусковой ракетной установки.
Так стало еще одной жгучей тайной меньше.
Тут же, в сарае, провели внеочередное заседание бюро гаркома. Постановили по
окончании боевых действий в безотлагательном порядке разобрать персональное
дело комсомольца Шпырного.
-- Вут тэпэрь я дугадываюсь, куда прупали штуры из лэнкумнаты! -- сказал
товарищ генеральный секретарь, и кулаки его яростно сжались.
То ли от запаха квашеной капусты, то ли еще от чего, но у рядового М.
томительно вдруг засосало под ложечкой и ни с того ни с сего ему внезапно
вспомнилось, как он сам сначала тащил, а потом придерживал стремянку, пока этот
гад Ромка отстегивал, якобы в стирку, салатные с голубыми кремлевскими
елочками, шторы.
Хозяин придорожного гаштета Хромой Пауль знал русский, если уж не на "отлично",
то на твердое "карашо". Увидев в дверях своего увеселительного заведения двух
отважных советских воинов, геноссе Пауль просиял ослепительной, всегда
вызывавшей самую искреннюю зависть Тюхина, фарфоровой улыбкой и радостно
вскричал:
-- Карашо, тфаю мать, таварич!
Отморозивший под Сталинградом правую ногу, семь лет отмантуливший в плену
бывший капрал гитлеровского вермахта о России, тем не менее, отзывался в
основном положительно.
-- Караганда -- карашо! -- любил говаривать он, задумчиво протирая пивные
бокалы. -- Эмск, тфаю мать, зовзем карашо! Крифые Творы -- зовзем-зовзем
карашо, таварич!
-- А Сталинград, сукабляврот? -- украдкой подпихивая рядовому М. ногой,
интересовался сержант Филин.
И тут лицо у Хромого Пауля грустнело, глаза подергивались голубоватой
ностальгической дымкой.
-- Шталинград, на куй, зовзем-зовзем-зовзем -- карашо! -- вздыхал он и громко
сморкался в полотенце.
Но не из-за одного только русскоговорящего хозяина гаштет у шоссейки
пользовался в гарнизоне такой повышенной популярностью. Редкий советский
военнослужащий, будучи в городе по делу или в увольнении обходил стороной
гостеприимную, с красным фонарем над дверью, загородную забегаловку, пиво в
которой подавала краснощекая, брыкливая, как молодая кобылка, и как старомодный
гужевой омнибус общедоступная, жена Пауля -- Матильда. Своими щедротами она,
как правило, не обделяла никого -- ни офицеров, ни старшин, ни
срочнослужащих.
-- Матильда, на куй, карашо! -- показывая большой палец, рекламировал ее
русофильствующий муженек. -- Официрен -- фюнфциг, утнер-официрен -- цванциг,
руссише зольдатен -- бизпладна, тфаю мать, таварич! -- из-за прилавка
провозглашал он и для вящей убедительности звонко шлепал ладонью по ее
совершенно уникальной, твердой, как старинный комод, заднице.
-- Бизнес-шмизнес! -- масляно улыбаясь, комментировал Ромка Шпырной.
У Отца Долматия на этот счет было категорически противоположное мнение:
-- Шпионское гнездо! -- убежденно говорил он. -- Они тут, елы-палы, сведения о
нас собирают... Эй ты, таварич, а ну, на куй, еще по кружке!..
Даже тридцать лет спустя Тюхин так и не решил для себя, кто из них двоих был
ближе к истине.
Старшина и рядовой сели у окна, из которого лучше всего просматривалась дорога.
Из русских ходиков, висевших на стене, украшенной гипсовыми ангелочками,
выскочила ополоумевшая от бессонницы кукушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
суглинок, а тусклый, ребристый, как казарменный кафель, металл.
-- А это еще зачем?! -- вслух удивился он.
И тотчас же где-то правей остервенело взлаял пулемет, вспорола сумерки
сигнальная ракета.
Всю ночь пришлось ползти по-пластунски по горячей, мелко подрагивающей,
пахнувшей тюхинской слесарной молодостью, поверхности. На рассвете опять
началась обыкновенная земля. Они наткнулись на целую полянку щавеля и, чутко
прислушиваясь, подкрепились витаминами.
Утро наступило внезапно: розоватую зарю словно включили, так неожиданно, без
всяких там ненужных преамбул, она зажглась.
-- Угунь! -- простирая руку вперед, вскричал товарищ Сундуков, и Тюхин,
выхвативший из-за пояса пистолет, чуть было не выстрелил, но на мушке прицела
оказался на этот раз не враг, а свет в окне неведомого, смутно обозначившегося
во мраке, дома.
-- Так ведь это же гаштет Хромого Пауля! -- узнал удивленный Тюхин.
Через пять минут вышли на шоссе. На развилке, у дорожного указателя "Нах
Лейпциг" произошло расставание.
-- Ты уж это... ты уж извини, если что! -- сказал Витюша, обнимая
прослезившегося Негожего. А с Бесмилляевым они и вовсе расцеловались. Молча,
без слов.
И долго еще были видны их нескладные, нестроевые, по-детски взявшиеся за руки
силуэты. Долго. Долго-долго. Всю оставшуюся Витюшину жизнь...
Глава шестнадцатая
Преображение старшины Сундукова
С собой в разведку, на хутор, товарищ старшина Тюхина не взял. Под кустом
пришлось куковать в одиночестве. Ночь была сырая, зябкая. Капало за шиворот. В
полной темнотище вдруг запел петух, и хотя голосом своим он ничем не напоминал
товарища старшего лейтенанта, дыхание у Витюши все равно почему-то сперло, во
рту пересохло, как после бромбахера.
Чтобы скоротать время, рядовой М. стал вспоминать молитвы. Он начал с "Отче
наш", но на первой же фразе сбился, вспомнив вдруг, что снял крестик, когда эта
Эльза Кох с двумя бутылками "Советского шампанского" ввалилась на "коломбину".
Судорожно он обшарил все карманы и, как всегда, обнаружил искомое в последнем,
нагрудном, в котором лежало заявление о приеме в партию. Крестик Витюша с
облегченным вздохом тут же надел, только вот перекрестился не той рукой и,
кажется, не в ту сторону.
Слабо зашуршала трава. Рядовой М. подумал, что это военно-полевая мышь, но тут
над головой вспыхнул фонарик, и он увидел прямо перед носом мокрые от росы
хромовые старшинские сапоги. Уползший в разведку по-пластунски Иона
Варфоломеевич стоял перед Витюшей во весь рост. Его декорированная листвой
фуражка была надвинута на брови, губы -- сурово поджаты.
-- Ну шу, тыхо? -- зорко озираясь, вполголоса спросил товарищ Сундуков.
-- Тихо, товарищ старшина, только Бдеев как петух кричал.
-- Эту нэ Бдэев, эту я твую бздытэльнусть прувэрял...
Задами они прошли к хозяйскому дому. По пути товарищ старшина, дернув Витюшу за
рукав, свернул к сараю. Он открыл дверь, зажег фонарик и рядовой М. увидел
заваленное всяким хозяйственным барахлом помещение, в углу которого стоял белый
концертный рояль с двумя, сразу же узнанными Тюхиным, колесами от "коломбины"
на крышке.
Не говоря ни слова, товарищ Сундуков посветил фонариком в другой угол и рядовой
М. увидел огромный деревянный чан для квашения капусты, в качестве гнета на
коем была использована (Господи, Господи!) хорошо знакомая им обоим ядерная
боеголовка, та самая, столь загадочно исчезнувшая с их, стоявшей на плацу, у
клуба, пусковой ракетной установки.
Так стало еще одной жгучей тайной меньше.
Тут же, в сарае, провели внеочередное заседание бюро гаркома. Постановили по
окончании боевых действий в безотлагательном порядке разобрать персональное
дело комсомольца Шпырного.
-- Вут тэпэрь я дугадываюсь, куда прупали штуры из лэнкумнаты! -- сказал
товарищ генеральный секретарь, и кулаки его яростно сжались.
То ли от запаха квашеной капусты, то ли еще от чего, но у рядового М.
томительно вдруг засосало под ложечкой и ни с того ни с сего ему внезапно
вспомнилось, как он сам сначала тащил, а потом придерживал стремянку, пока этот
гад Ромка отстегивал, якобы в стирку, салатные с голубыми кремлевскими
елочками, шторы.
Хозяин придорожного гаштета Хромой Пауль знал русский, если уж не на "отлично",
то на твердое "карашо". Увидев в дверях своего увеселительного заведения двух
отважных советских воинов, геноссе Пауль просиял ослепительной, всегда
вызывавшей самую искреннюю зависть Тюхина, фарфоровой улыбкой и радостно
вскричал:
-- Карашо, тфаю мать, таварич!
Отморозивший под Сталинградом правую ногу, семь лет отмантуливший в плену
бывший капрал гитлеровского вермахта о России, тем не менее, отзывался в
основном положительно.
-- Караганда -- карашо! -- любил говаривать он, задумчиво протирая пивные
бокалы. -- Эмск, тфаю мать, зовзем карашо! Крифые Творы -- зовзем-зовзем
карашо, таварич!
-- А Сталинград, сукабляврот? -- украдкой подпихивая рядовому М. ногой,
интересовался сержант Филин.
И тут лицо у Хромого Пауля грустнело, глаза подергивались голубоватой
ностальгической дымкой.
-- Шталинград, на куй, зовзем-зовзем-зовзем -- карашо! -- вздыхал он и громко
сморкался в полотенце.
Но не из-за одного только русскоговорящего хозяина гаштет у шоссейки
пользовался в гарнизоне такой повышенной популярностью. Редкий советский
военнослужащий, будучи в городе по делу или в увольнении обходил стороной
гостеприимную, с красным фонарем над дверью, загородную забегаловку, пиво в
которой подавала краснощекая, брыкливая, как молодая кобылка, и как старомодный
гужевой омнибус общедоступная, жена Пауля -- Матильда. Своими щедротами она,
как правило, не обделяла никого -- ни офицеров, ни старшин, ни
срочнослужащих.
-- Матильда, на куй, карашо! -- показывая большой палец, рекламировал ее
русофильствующий муженек. -- Официрен -- фюнфциг, утнер-официрен -- цванциг,
руссише зольдатен -- бизпладна, тфаю мать, таварич! -- из-за прилавка
провозглашал он и для вящей убедительности звонко шлепал ладонью по ее
совершенно уникальной, твердой, как старинный комод, заднице.
-- Бизнес-шмизнес! -- масляно улыбаясь, комментировал Ромка Шпырной.
У Отца Долматия на этот счет было категорически противоположное мнение:
-- Шпионское гнездо! -- убежденно говорил он. -- Они тут, елы-палы, сведения о
нас собирают... Эй ты, таварич, а ну, на куй, еще по кружке!..
Даже тридцать лет спустя Тюхин так и не решил для себя, кто из них двоих был
ближе к истине.
Старшина и рядовой сели у окна, из которого лучше всего просматривалась дорога.
Из русских ходиков, висевших на стене, украшенной гипсовыми ангелочками,
выскочила ополоумевшая от бессонницы кукушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53