Юноша кое-как ухитрился встать на ноги. Да, все остальное здесь не годится. С кого начнем? «Оксо», «Секс Пистолз», «Дэд Кеннедис», «Блэк Флэг» или что-нибудь поновее? Поджилки у Джон-Тома по-прежнему тряслись, однако мало-помалу к нему возвращалась уверенность в собственных силах.
Как вскоре выяснилось, он сделал правильный выбор. Мадж зажал уши, физиономия Клотагорба выразила удивление, смешанное с отвращением. Что ж, значит, все в порядке, значит, он поет именно то, что нужно! Как и всякий более-менее сносный панк-рокер, Джон-Том прилагал максимум усилий, чтобы оскорбить своих слушателей.
– Ну как? – спросил очередной голос. Джон-Тому показалось, что прутья невидимой клетки сжимаются и свободного пространства остается все-меньше и меньше. Он пошатнулся, но не упал.
– Осторожнее, – посоветовал кто-то из незримых наблюдателей. – Он может быть опасен.
– Кто, он? Не смеши меня! Это же овечка в овечьей же шкуре!
– Поет так, будто его заставляют из-под палки.
Джон-Том вновь попятился. Каждое оскорбление било точно в цель, обрушивалось на него, как и положено любому мало-мальски стоящему оскорблению, подобно удару тяжеленной кувалды. Он чувствовал себя боксером, который ведет бой продолжительностью в пятнадцать раундов.
Руки юноши словно прилипли к дуаре, однако он продолжал петь, ибо ничего иного ему не оставалось. Некая сила упорно оттесняла его назад.
«Мои оскорбления чересчур прямолинейны, – подумалось Джон-Тому, – вот почему они не очень эффективны». Выражениям, которые слетали с уст юноши, и вправду не хватало некой непристойной изысканности. Он как бы превратился в вооруженного топором варвара, которому противостоит с полдюжины быстрых как молния фехтовальщиков. Если бы только он смог нанести один-единственный приличный музыкальный удар, то наверняка бы сокрушил треклятую клетку! Но поток оскорблений, что изрекали обладатели насмешливых голосов, по-прежнему не иссякал, и Джон-Том чувствовал, что потихоньку проигрывает. Колкость там, язвительное замечание насчет телосложения сям, весьма нелестная характеристика всего рода Меривезеров – голоса упреждали буквально каждую фразу юноши.
– Он туп, – утверждал один голос, – туп, как валенок. Ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы стать тем, кем он стал, но такие штучки не проходят бесследно.
Джон-Том вновь рухнул на колени.
– Ну, не настолько все плохо, – возразил другой. – В конце концов, он, похоже, знает целых два аккорда.
Джон-Том повалился на спину. Он все еще пытался играть, все еще пробовал петь, но понял вдруг, что задыхается. Он увидел над собой встревоженные лица друзей.
– Передохни чуток, приятель, – Мадж посмотрел на Клотагорба. – Сотворите что-нибудь этакое, ваше чародейство. Он совсем выдохся.
– Я никогда раньше не встречался с подобным искажением реальности.
Поэтому мне трудно даже предположить, что тут можно сделать.
– Ну, я-то знаю, что делать! – воскликнул Мадж, вырывая из ослабевших рук Джон-Тома дуару.
– Подожди! – Юноша хотел было сесть, но не смог. – Подожди, Мадж!
Ты же не умеешь!
– Парень, тут не нужны ни чаропения, – отозвался выдр, – ни ваша распрекрасная магия.
Маджу приходилось нелегко, ибо дуара была высотой почти с него, однако выдр все же умудрился поставить инструмент перед собой и провел лапой по струнам. Раздались надрывные звуки, сильнее всего походившие на череду душераздирающих воплей.
– Это не музыка, – фыркнула Дормас.
– Ну уж нет, милашка, извини-подвинься. Я сам соображу, что к чему.
– Он что, собирается петь? – осведомился первый голос.
– Ну да, – подтвердил второй. – И ведать не ведает, бедняжка, что сядет в такую лужу, из которой уже не вылезет.
– Неужели? – высокомерно справился Мадж. – Ну ладно, слушайте, вы, грязные, вонючие, пердолбанутые задницы!
Он запел. Голос выдра примерно соответствовал аккомпанементу – и то и другое было просто ужасно. Однако значение имела не столько музыка, сколько, если можно так выразиться, текст. Пускай Джон-Том именовался чаропевцем, а Клотагорб – волшебником; когда речь заходила о ругательствах, оба они были сущими младенцами по сравнению с Маджем.
Лагерь захлестнула некая незримая волна. Содрогнулся сам воздух.
Джон-Том ощутил, что может дышать, и медленно сел. Боль, от которой раскалывалась голова, начала постепенно сникать. Голоса продолжали отпускать гнусные шуточки, но юноше почудилось, что в них проскальзывает растерянность.
– Какой слог! Неподражаемо!
– Не вздумай подражать, а то запачкаешься.
– И это все, на что вы способны? – прорычал Мадж. – Тоже мне, оскорбления! Слушайте дальше, дерьмо собачье!
Джон-Том обнаружил вдруг, что может встать. Он непрерывно моргал – вовсе не от оскорблений, которые, казалось, кишмя кишели в воздухе, а от жалобных звуков, срывающихся со струн дуары. Мадж, должно быть, учился когда-то играть на лире или каком-либо ином струнном инструменте, однако то, что он вытворял с дуарой, не снилось юноше даже в кошмарных снах. Тем не менее, хотя аккорды, которые брал выдр, относились к музыке точно так же, как бриллианты – к предметам первой необходимости, Маджу, похоже, удалось добиться определенного успеха.
– Пускай ваш хозяин разбогатеет, – пел выдр. – Пускай он станет знаменитым на весь мир, а потом узнает, что заболел неизлечимой болезнью.
Задул ветер, над кострищем взметнулся облаком пепел. То была последняя попытка справиться с путешественниками, и она окончилась неудачей. Мадж устремился к деревьям с таким видом, словно гнал удирающего во все лопатки врага – что он, впрочем, и делал.
– Давай, давай, – подначил его дрожащий голосок, тщетно старающийся вернуть себе былую надменность, – расскажи нам все, что знаешь. Пяти минут тебе достаточно?
– Я расскажу все, что знаем мы оба, – откликнулся Мадж, – и уложусь в две минуты!
– Если ты не замолчишь, – простонал голос, – я повешу тебя на первом же дереве.
– А если запоешь ты, – отпарировал Мадж, – я сам повешусь, лишь бы не слышать твоего мяуканья.
Наконец выдр прекратил терзать многострадальную дуару. Установилась тишина, которую нарушал лишь шелест ветра в кронах деревьев.
Путешественники подождали, однако ни через минуту, ни через две не последовало ни единого оскорбления, ни единого язвительного замечания.
Гнетущее ощущение того, что их вынуждают тесниться на все более узком клочке земли, исчезло без следа.
– Что, струсили, лизоблюды паршивые? То-то, нашли с кем тягаться! Я еще и не разошелся как следует! – Мадж снова ущипнул струны дуары. – По-вашему, вы умеете оскорблять? Да ни хрена вы не умеете! Послушали бы то, что доводилось слышать мне, – язык бы проглотили со стыда!
– Мадж, все кончилось! Ты молодец – сломал клетку и прогнал голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Как вскоре выяснилось, он сделал правильный выбор. Мадж зажал уши, физиономия Клотагорба выразила удивление, смешанное с отвращением. Что ж, значит, все в порядке, значит, он поет именно то, что нужно! Как и всякий более-менее сносный панк-рокер, Джон-Том прилагал максимум усилий, чтобы оскорбить своих слушателей.
– Ну как? – спросил очередной голос. Джон-Тому показалось, что прутья невидимой клетки сжимаются и свободного пространства остается все-меньше и меньше. Он пошатнулся, но не упал.
– Осторожнее, – посоветовал кто-то из незримых наблюдателей. – Он может быть опасен.
– Кто, он? Не смеши меня! Это же овечка в овечьей же шкуре!
– Поет так, будто его заставляют из-под палки.
Джон-Том вновь попятился. Каждое оскорбление било точно в цель, обрушивалось на него, как и положено любому мало-мальски стоящему оскорблению, подобно удару тяжеленной кувалды. Он чувствовал себя боксером, который ведет бой продолжительностью в пятнадцать раундов.
Руки юноши словно прилипли к дуаре, однако он продолжал петь, ибо ничего иного ему не оставалось. Некая сила упорно оттесняла его назад.
«Мои оскорбления чересчур прямолинейны, – подумалось Джон-Тому, – вот почему они не очень эффективны». Выражениям, которые слетали с уст юноши, и вправду не хватало некой непристойной изысканности. Он как бы превратился в вооруженного топором варвара, которому противостоит с полдюжины быстрых как молния фехтовальщиков. Если бы только он смог нанести один-единственный приличный музыкальный удар, то наверняка бы сокрушил треклятую клетку! Но поток оскорблений, что изрекали обладатели насмешливых голосов, по-прежнему не иссякал, и Джон-Том чувствовал, что потихоньку проигрывает. Колкость там, язвительное замечание насчет телосложения сям, весьма нелестная характеристика всего рода Меривезеров – голоса упреждали буквально каждую фразу юноши.
– Он туп, – утверждал один голос, – туп, как валенок. Ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы стать тем, кем он стал, но такие штучки не проходят бесследно.
Джон-Том вновь рухнул на колени.
– Ну, не настолько все плохо, – возразил другой. – В конце концов, он, похоже, знает целых два аккорда.
Джон-Том повалился на спину. Он все еще пытался играть, все еще пробовал петь, но понял вдруг, что задыхается. Он увидел над собой встревоженные лица друзей.
– Передохни чуток, приятель, – Мадж посмотрел на Клотагорба. – Сотворите что-нибудь этакое, ваше чародейство. Он совсем выдохся.
– Я никогда раньше не встречался с подобным искажением реальности.
Поэтому мне трудно даже предположить, что тут можно сделать.
– Ну, я-то знаю, что делать! – воскликнул Мадж, вырывая из ослабевших рук Джон-Тома дуару.
– Подожди! – Юноша хотел было сесть, но не смог. – Подожди, Мадж!
Ты же не умеешь!
– Парень, тут не нужны ни чаропения, – отозвался выдр, – ни ваша распрекрасная магия.
Маджу приходилось нелегко, ибо дуара была высотой почти с него, однако выдр все же умудрился поставить инструмент перед собой и провел лапой по струнам. Раздались надрывные звуки, сильнее всего походившие на череду душераздирающих воплей.
– Это не музыка, – фыркнула Дормас.
– Ну уж нет, милашка, извини-подвинься. Я сам соображу, что к чему.
– Он что, собирается петь? – осведомился первый голос.
– Ну да, – подтвердил второй. – И ведать не ведает, бедняжка, что сядет в такую лужу, из которой уже не вылезет.
– Неужели? – высокомерно справился Мадж. – Ну ладно, слушайте, вы, грязные, вонючие, пердолбанутые задницы!
Он запел. Голос выдра примерно соответствовал аккомпанементу – и то и другое было просто ужасно. Однако значение имела не столько музыка, сколько, если можно так выразиться, текст. Пускай Джон-Том именовался чаропевцем, а Клотагорб – волшебником; когда речь заходила о ругательствах, оба они были сущими младенцами по сравнению с Маджем.
Лагерь захлестнула некая незримая волна. Содрогнулся сам воздух.
Джон-Том ощутил, что может дышать, и медленно сел. Боль, от которой раскалывалась голова, начала постепенно сникать. Голоса продолжали отпускать гнусные шуточки, но юноше почудилось, что в них проскальзывает растерянность.
– Какой слог! Неподражаемо!
– Не вздумай подражать, а то запачкаешься.
– И это все, на что вы способны? – прорычал Мадж. – Тоже мне, оскорбления! Слушайте дальше, дерьмо собачье!
Джон-Том обнаружил вдруг, что может встать. Он непрерывно моргал – вовсе не от оскорблений, которые, казалось, кишмя кишели в воздухе, а от жалобных звуков, срывающихся со струн дуары. Мадж, должно быть, учился когда-то играть на лире или каком-либо ином струнном инструменте, однако то, что он вытворял с дуарой, не снилось юноше даже в кошмарных снах. Тем не менее, хотя аккорды, которые брал выдр, относились к музыке точно так же, как бриллианты – к предметам первой необходимости, Маджу, похоже, удалось добиться определенного успеха.
– Пускай ваш хозяин разбогатеет, – пел выдр. – Пускай он станет знаменитым на весь мир, а потом узнает, что заболел неизлечимой болезнью.
Задул ветер, над кострищем взметнулся облаком пепел. То была последняя попытка справиться с путешественниками, и она окончилась неудачей. Мадж устремился к деревьям с таким видом, словно гнал удирающего во все лопатки врага – что он, впрочем, и делал.
– Давай, давай, – подначил его дрожащий голосок, тщетно старающийся вернуть себе былую надменность, – расскажи нам все, что знаешь. Пяти минут тебе достаточно?
– Я расскажу все, что знаем мы оба, – откликнулся Мадж, – и уложусь в две минуты!
– Если ты не замолчишь, – простонал голос, – я повешу тебя на первом же дереве.
– А если запоешь ты, – отпарировал Мадж, – я сам повешусь, лишь бы не слышать твоего мяуканья.
Наконец выдр прекратил терзать многострадальную дуару. Установилась тишина, которую нарушал лишь шелест ветра в кронах деревьев.
Путешественники подождали, однако ни через минуту, ни через две не последовало ни единого оскорбления, ни единого язвительного замечания.
Гнетущее ощущение того, что их вынуждают тесниться на все более узком клочке земли, исчезло без следа.
– Что, струсили, лизоблюды паршивые? То-то, нашли с кем тягаться! Я еще и не разошелся как следует! – Мадж снова ущипнул струны дуары. – По-вашему, вы умеете оскорблять? Да ни хрена вы не умеете! Послушали бы то, что доводилось слышать мне, – язык бы проглотили со стыда!
– Мадж, все кончилось! Ты молодец – сломал клетку и прогнал голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72