Первый раз в жизни чувствую боязнь умереть до тех пор, пока я им больше не буду нужен.
Никогда не буду его наказывать. Забрался с ногами на обеденный стол. Стоит, топает и глядит с вызовом. Я велел сойти. Не слушает. Еще раз, – топает. Ноги маленькие, в белых ботиночках, а топает сильно, и какие-то дурацкие красные рейтузы на подтяжках. Я его снял со стола и повел в угол. Он завыл. А в углу протянул мне облезлое деревянное колесико, – «На, папа». Откупался, выходит, или жалел меня?
Я представил, как огромный великан хватает меня за руку и тащит в угол. Стоит надо мной, что-то грозно бурчит. И вдруг великана становится жалко, ведь он огорчен такой ерундой!
В редакции «Дружбы народов» попросили дописать еще главу – тринадцатую, чтоб не было намека на то, что герой умирает. «Просветлить». Юра сообщил мне об этом пожелании с какой-то странной кривой улыбкой.
Дело в том, что об этом же просила и я, но по другим причинам. Мне казался дурным предзнаменованием финал. Когда Юра прочел последнюю главу, я заплакала, такая охватила тоска.
Юра дописал еще одну главу, и Татьяна Аркадьевна Смолянская, верный друг и редактор, прочитав новую главу, сказала о герое: «Уж лучше бы он умер. Такая страшная жизнь». Вот так «просветлил».
Глава была написана в декабре и называлась «Пережить эту зиму».
...
23 сентября 1980 г. Переделкино
Милый Юра!
А ты все-таки свин!
Вчера мы виделись с тобой во дворе Союза, но я забыл тебе сказать об этом.
Я прочитал в № 9 «Нового мира» рецензию на тебя и подумал: а почему же ты не считаешь нужным подарить своего «Старика» хотя бы мне и нашим нурекчанам?[281]
Ведь, право, мы не последние в издании этого романа.
А нурекчане даже рвались дать тебе «рабочую премию» за него, но мы вовремя их остановили. Чтобы гусей не дразнить!..
Итак, будь любезен!
Я жду «совписовского» «Старика» для себя и для Нурека – с твоими автографами!
Что касается «Времени и места», то еще раз говорю тебе: поверь, с этим романом все будет хорошо.
Лишь приложи минимальные, даже не максимальные, усилия.
Всех-всех благ тебе!
Сердечный привет Оле!
Не пора ли все же и ей показаться когда-то со своей книгой в Нуреке?
Искренне твой С. Баруздин
Кажется, в декабре или в январе мы поехали в Будапешт по приглашению ПЕН-клуба. Там же находились в это время Алексей Николаевич Арбузов с женой. Это был замечательный сюрприз. Каждый вечер мы ходили в кино и смотрели недоступные в Москве фильмы западных режиссеров. Втянулись так, что даже днем стали ходить в венгерский фильмофонд смотреть ленты Янчо, Ковача, Марты Мессарож. Венгерское кино произвело на Юру очень глубокое впечатление. Он много говорил о нем, анализировал, восхищался стилистикой. А события вокруг нас вдруг стали разворачиваться с пугающей быстротой. В Польше объявили военное положение…
...
От Алексея Николаевича, как всегда, – мощный поток жизни и… нежелание видеть ее трагизм и жестокость.
Что-то будет в Польше? Объявили военное положение, множество поляков мечутся на окраине Будапешта, на перронах вокзала.
Это – начало распада соцлагеря, а может, и Союза. Впрочем, этот труп будет гнить долго.
Дома – ничего хорошего. Баруздин успокаивает, обещает, что поставят роман в летние номера. Но необходимы поправки, уточнения.
Подруга рассказала мне, что как-то увидела Юру в те дни из окна автобуса. По улице тяжело брел бесконечно усталый, издерганный, немолодой человек. Шел, опустив голову, по улице Воровского. Юра шел из редакции журнала «Дружба народов» после очередного обсуждения. Но дома он не подавал вида, как ему тяжело. Только однажды обмолвился: «Если уж этот роман непроходной, то об Азефе и думать нечего».
...
Одно спасение – частная жизнь.
Когда-то, в то счастливое лето, когда Ю. В. читал мне только что законченного «Старика», ударили болезненно несколько фраз. И не поняла почему: то ли глухая, неосознанная боязнь потерять, то ли сила, с которой они были написаны. Но – врезалось.
«…Люди не доживают до старости, болеют, умирают, и помочь не может никто. Но помогать надо. Внезапно все разрушается. Но все равно надо… Теперь они будут долго страдать, долго бороться, надеяться до последнего, и этот… начнет погружаться в свою погибель, как в топь, все глубже, все безвозвратней, пока макушка не исчезнет в свинцовой зыби».
Были хождения по врачам, анализы, рентгены. Одна знаменитость определила совсем нестрашный диагноз и настаивала на нем. Другой смотрел как-то странно, будто прощально, а в поликлинике и вовсе не волновались – идет камень, обычное дело.
Я попросила в Секретариате Союза писателей разрешения поехать за границу, проконсультироваться – отказали.
Носила какой-то тетке в Четвертое управление французские духи и конверты, чтоб допустили к компьютерному томографу на обследование в «Кремлевку», – не позволили. С огромным трудом добилась разрешения на спецкорпус Боткинской больницы. Ждали консультации знаменитого хирурга; он катался на лыжах в горах и вот-вот должен был вернуться.
Однажды, приехав как обычно, увидела Юру у входа в корпус. Стоял бледный решительный, со своим неизменным большим коричневым портфелем. И сразу:
– Увози меня, я здесь не останусь.
И сколько я ни просила, ни молила вернуться в палату – ни в какую, наотрез. Оказывается, сосед по больничному столу сказал за завтраком:
– Слишком много здесь чернявых, кудрявеньких. Понимаешь, о ком говорю? – и посмотрел с вызовом.
– Понимаю, – ответил Юра.
Встал, ушел в палату, собрал вещички и вышел на крыльцо ждать моего прихода.
А хирург, возвращения которого мы тогда не дождались, был Валерий Степанов – друг Аксенова. Но это выяснилось спустя два года. А тогда он, говорят, бушевал: как могли допустить побег Трифонова, да еще при таких зловещих анализах?
И снова мы мыкались от одной знаменитости к другой. Ничего определенного. Приступы боли становились все сильнее, приходили все чаще. Решили добиваться консультации самого Н. А. Лопаткина.
26 февраля Юра по просьбе сестры дал интервью сыну ее подруги С. Таску. И там есть фраза, выдающая его душевную боль: слова о том, что роман «Время и место» «слаб в художественном отношении», впились занозой.
...
«…А ведь многие современники Достоевского, даже такие гениальные, как Толстой, Тургенев, не поняли «Бесов», считали роман художественно слабым».
Дата публикации «Времени и места» по-прежнему не уточнялась. Юра знал, что Сергей Алексеевич Баруздин – друг и делает все возможное, чтобы переломить сопротивление некоторых членов редколлегии. Но вся эта неопределенность, недомолвки отдавали горечью и унижением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Никогда не буду его наказывать. Забрался с ногами на обеденный стол. Стоит, топает и глядит с вызовом. Я велел сойти. Не слушает. Еще раз, – топает. Ноги маленькие, в белых ботиночках, а топает сильно, и какие-то дурацкие красные рейтузы на подтяжках. Я его снял со стола и повел в угол. Он завыл. А в углу протянул мне облезлое деревянное колесико, – «На, папа». Откупался, выходит, или жалел меня?
Я представил, как огромный великан хватает меня за руку и тащит в угол. Стоит надо мной, что-то грозно бурчит. И вдруг великана становится жалко, ведь он огорчен такой ерундой!
В редакции «Дружбы народов» попросили дописать еще главу – тринадцатую, чтоб не было намека на то, что герой умирает. «Просветлить». Юра сообщил мне об этом пожелании с какой-то странной кривой улыбкой.
Дело в том, что об этом же просила и я, но по другим причинам. Мне казался дурным предзнаменованием финал. Когда Юра прочел последнюю главу, я заплакала, такая охватила тоска.
Юра дописал еще одну главу, и Татьяна Аркадьевна Смолянская, верный друг и редактор, прочитав новую главу, сказала о герое: «Уж лучше бы он умер. Такая страшная жизнь». Вот так «просветлил».
Глава была написана в декабре и называлась «Пережить эту зиму».
...
23 сентября 1980 г. Переделкино
Милый Юра!
А ты все-таки свин!
Вчера мы виделись с тобой во дворе Союза, но я забыл тебе сказать об этом.
Я прочитал в № 9 «Нового мира» рецензию на тебя и подумал: а почему же ты не считаешь нужным подарить своего «Старика» хотя бы мне и нашим нурекчанам?[281]
Ведь, право, мы не последние в издании этого романа.
А нурекчане даже рвались дать тебе «рабочую премию» за него, но мы вовремя их остановили. Чтобы гусей не дразнить!..
Итак, будь любезен!
Я жду «совписовского» «Старика» для себя и для Нурека – с твоими автографами!
Что касается «Времени и места», то еще раз говорю тебе: поверь, с этим романом все будет хорошо.
Лишь приложи минимальные, даже не максимальные, усилия.
Всех-всех благ тебе!
Сердечный привет Оле!
Не пора ли все же и ей показаться когда-то со своей книгой в Нуреке?
Искренне твой С. Баруздин
Кажется, в декабре или в январе мы поехали в Будапешт по приглашению ПЕН-клуба. Там же находились в это время Алексей Николаевич Арбузов с женой. Это был замечательный сюрприз. Каждый вечер мы ходили в кино и смотрели недоступные в Москве фильмы западных режиссеров. Втянулись так, что даже днем стали ходить в венгерский фильмофонд смотреть ленты Янчо, Ковача, Марты Мессарож. Венгерское кино произвело на Юру очень глубокое впечатление. Он много говорил о нем, анализировал, восхищался стилистикой. А события вокруг нас вдруг стали разворачиваться с пугающей быстротой. В Польше объявили военное положение…
...
От Алексея Николаевича, как всегда, – мощный поток жизни и… нежелание видеть ее трагизм и жестокость.
Что-то будет в Польше? Объявили военное положение, множество поляков мечутся на окраине Будапешта, на перронах вокзала.
Это – начало распада соцлагеря, а может, и Союза. Впрочем, этот труп будет гнить долго.
Дома – ничего хорошего. Баруздин успокаивает, обещает, что поставят роман в летние номера. Но необходимы поправки, уточнения.
Подруга рассказала мне, что как-то увидела Юру в те дни из окна автобуса. По улице тяжело брел бесконечно усталый, издерганный, немолодой человек. Шел, опустив голову, по улице Воровского. Юра шел из редакции журнала «Дружба народов» после очередного обсуждения. Но дома он не подавал вида, как ему тяжело. Только однажды обмолвился: «Если уж этот роман непроходной, то об Азефе и думать нечего».
...
Одно спасение – частная жизнь.
Когда-то, в то счастливое лето, когда Ю. В. читал мне только что законченного «Старика», ударили болезненно несколько фраз. И не поняла почему: то ли глухая, неосознанная боязнь потерять, то ли сила, с которой они были написаны. Но – врезалось.
«…Люди не доживают до старости, болеют, умирают, и помочь не может никто. Но помогать надо. Внезапно все разрушается. Но все равно надо… Теперь они будут долго страдать, долго бороться, надеяться до последнего, и этот… начнет погружаться в свою погибель, как в топь, все глубже, все безвозвратней, пока макушка не исчезнет в свинцовой зыби».
Были хождения по врачам, анализы, рентгены. Одна знаменитость определила совсем нестрашный диагноз и настаивала на нем. Другой смотрел как-то странно, будто прощально, а в поликлинике и вовсе не волновались – идет камень, обычное дело.
Я попросила в Секретариате Союза писателей разрешения поехать за границу, проконсультироваться – отказали.
Носила какой-то тетке в Четвертое управление французские духи и конверты, чтоб допустили к компьютерному томографу на обследование в «Кремлевку», – не позволили. С огромным трудом добилась разрешения на спецкорпус Боткинской больницы. Ждали консультации знаменитого хирурга; он катался на лыжах в горах и вот-вот должен был вернуться.
Однажды, приехав как обычно, увидела Юру у входа в корпус. Стоял бледный решительный, со своим неизменным большим коричневым портфелем. И сразу:
– Увози меня, я здесь не останусь.
И сколько я ни просила, ни молила вернуться в палату – ни в какую, наотрез. Оказывается, сосед по больничному столу сказал за завтраком:
– Слишком много здесь чернявых, кудрявеньких. Понимаешь, о ком говорю? – и посмотрел с вызовом.
– Понимаю, – ответил Юра.
Встал, ушел в палату, собрал вещички и вышел на крыльцо ждать моего прихода.
А хирург, возвращения которого мы тогда не дождались, был Валерий Степанов – друг Аксенова. Но это выяснилось спустя два года. А тогда он, говорят, бушевал: как могли допустить побег Трифонова, да еще при таких зловещих анализах?
И снова мы мыкались от одной знаменитости к другой. Ничего определенного. Приступы боли становились все сильнее, приходили все чаще. Решили добиваться консультации самого Н. А. Лопаткина.
26 февраля Юра по просьбе сестры дал интервью сыну ее подруги С. Таску. И там есть фраза, выдающая его душевную боль: слова о том, что роман «Время и место» «слаб в художественном отношении», впились занозой.
...
«…А ведь многие современники Достоевского, даже такие гениальные, как Толстой, Тургенев, не поняли «Бесов», считали роман художественно слабым».
Дата публикации «Времени и места» по-прежнему не уточнялась. Юра знал, что Сергей Алексеевич Баруздин – друг и делает все возможное, чтобы переломить сопротивление некоторых членов редколлегии. Но вся эта неопределенность, недомолвки отдавали горечью и унижением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105