Это из речи защитника на процессе Мигулина.
Итак, несколько месяцев между журналом и цензурой длилась позиционная война. На какие-то мелкие поправки Ю. В. шел и одновременно уточнял, оттачивал текст, делал более лаконичным.
Оттого, возможно, «Старик» представляется мне чем-то похожим на китайскую непостижимую конструкцию, когда шар внутри другого шара, а внутри него тоже шар, и самый последний почти неразличим. Я перечитываю «Старика» снова и снова – и снова нахожу пронзительные открытия в человеческой психологии и тончайшие нюансы в историческом фоне.
А тогда редакция вела изнурительную борьбу за роман.
Ю. В. казался спокойным, сосредоточенно изучал какие-то ветхие бумаги, рылся в папках архива. Часто сиживал на кухне и, дробно постукивая ногой о пол, смотрел в окно.
И еще я помню вот что. Юру почему-то заколодило на Буденном: цензор попросил убрать портретные и биографические детали, прямо указывающие на прототип Маслюка – Буденного. Еще он потребовал убрать слова, которые сказал в романе Мигулин при аресте: «Ты, Сенька, не п…ди, а играй барыню». На самом деле эти слова сказал Буденному один красноармеец, когда после ареста Думенко Буденный объезжал строй.
Я помню, как мы ждали ответ из цензуры. Мы жили еще врозь, и вечером, как обычно, я засобиралась на Аэропортовскую улицу. Юра нарочито невозмутимо пил чай, тянул время. Я уже была в пальто, когда он вышел в коридор. Открыл дверь: «Ну – пока». На пустынной, с подтаявшими сугробами ледяной улице имени Георгиу-Дежа я опомнилась, поняла, что оставила его одного ждать решения судьбы. Не только романа – его судьбы тоже. Я вернулась от остановки троллейбуса. Он открыл дверь и сказал: «Если бы не вернулась, все было бы кончено. Сегодня ты не должна была уходить».
Не спали всю ночь, утром из редакции позвонил Леонид Арамович Теракопян и сказал, что роман разрешен к печати… с маленькими поправками.
Обсудили поправки и пришли к выводу, что и «Сенькой», и прямыми отсылками к Буденному можно пожертвовать. А что еще оставалось? Я поддакивала. Радости почему-то не было, то ли от бессонной ночи с разговорами, то ли от непонимания того, какое произошло чудо. Роман о трагедии целого народа, кровавой трагедии Гражданской войны будет напечатан!
Может, в этот день в его дневнике появилась запись:
...
Достоинство правды только в одном: в ее полноте. И ничего, никакие самые высокие побуждения, даже стыд, не могут быть причиной для ее ущербности.
Надо раздвигать рамки и никогда не отдавать завоеванного.
Роман «Старик» вызвал такой же резонанс, как и «Дом на набережной». Снова зачастили корреспонденты, без конца звонил телефон. В ту зиму Ю. В. часто встречался с итальянским корреспондентом Адриано Альдоморески. Красавец, умница, широко образованный интеллектуал Адриано был замечательным собеседником. Юру познакомила с Адриано Цецилия Исааковна Кин, подруга матери и почти родственница. Ее муж, писатель Виктор Кин, был арестован и погиб, Цецилия Исааковна много лет провела в лагерях. В рассказе «Голубиная гибель» человек, которого пришли арестовывать, говорит: «Разве вы не знаете, что я вчера убил человека?» Именно так при аресте ответил на причитания старой няньки «За что же вас!» Виктор Кин.
Цецилия Исааковна великолепно знала итальянский язык, историю и культуру Италии, писала интересные исследования. Хрупкая, изящная, властная, умная, она обладала массой достоинств и всего лишь двумя маленькими слабостями: недолюбливала жен друзей (помните Гертруду Стайн в «Празднике, который всегда с тобой» Хемингуэя?) и «очень ловко исключала дам из общей беседы». И вторая слабость – «Ц. И. не терпела, когда начинали «дружить помимо нее»«. То, что взято в кавычки, – из дневника Ю. В.
Адриано и Ю. В. как раз начали дружить «помимо». Ю. В. очень интересовал терроризм, и Адриано приносил ему вырезки из газет и всякие другие материалы по этой теме. Снова Ю. В. взялся за роман об Азефе.
Но в мае в дневнике появилась такая запись:
...
Меня тянет к старым записным книжкам. К тем временам, когда я ездил в командировки на Волгу, на Кубань. Все чаще вспоминаю ее и маленький клуб на Пресне, где на сцене она подбрасывала мое сердце и ловила его. Вчера заехали на заправку в Зачатьевский. Я рассказал Оле об общежитии, о том, как был безнадежно влюблен. Оля вспомнила стихотворение Ахматовой «переулочек, переул, горло петелькой затянул» и сказала: «Ты заметил, сколько в этом стихотворении букв с петлей?»
Старая любовь не отпускала, потому что была несчастливой, и еще потому, что та девушка, которую он во «Времени и месте», в своем будущем романе, назовет Наташей, не могла жить после смерти любимого, превратилась в другого человека. Нет, не так: не смогла превратиться в другого человека.
...
«…И на глазах слезы оттого, что бесконечная жалость, невозможно помочь, надо прощаться, жить дальше без нее…» («Время и место»)
Он прожил жизнь без нее для того, чтобы она осталась самым щемящим, самым непостижимым женским образом в его книгах. Может быть, Музой?
А вокруг «Старика» кипели страсти. Самые разные. Например, и такого рода. Как-то прихожу, Юра рассказывает: только что звонил один милый неглупый человек и сказал следующее: «Как тебе не стыдно, Юрочка, ведь у тебя мать еврейка, а ты кровожадных комиссаров евреями в «Старике» сделал».
...
– Да ведь действительно среди комиссаров было много евреев. Были и латыши, и венгры, и австрийцы. Бычин у меня русский – из иногородних.
Другой, тоже литератор, знавший отца Ю. В., писал в письме, что «Ваш батюшка, прочитав эту книгу, выпорол бы Вас». Мол, Валентин Андреевич плохо относился и к Думенко, и к Миронову, а к Буденному – хорошо.
...
«Старику изменила память. Отец действительно был в корпусе Миронова две недели, во многом не соглашался с ним, спорил, горячился, но никогда не считал его предателем. А Буденного в Маслюке узнал, хотя я «пошел в этом вопросе навстречу цензору», и это хорошо, что узнал, потому что – правда».
Но, конечно же, были и другие отзывы.
...
Дорогой Юра!
Когда ты будешь составлять список счастливчиков, которым подаришь свой двухтомник, – не забудь, пожалуйста, нас. Ибо мы не только давние твои знакомые, но и читатели, которые с каждым годом все больше любят тебя.
«Старик» прекрасен. Эта проза всех нас переживет. И главное – в «Старике» ВПЕРВЫЕ вся тема насилия, жестокости, крови, беззакония, расправ поднята на высоту взгляда непредвзятого, хмурого, но трезвого, способного все понять и ничего не простить.
До тебя никому еще не удавалось так посмотреть на гражданскую войну и на все наше прошлое. Можешь уверенно себе сказать: «Ай-да Юра, ай-да сукин сын!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Итак, несколько месяцев между журналом и цензурой длилась позиционная война. На какие-то мелкие поправки Ю. В. шел и одновременно уточнял, оттачивал текст, делал более лаконичным.
Оттого, возможно, «Старик» представляется мне чем-то похожим на китайскую непостижимую конструкцию, когда шар внутри другого шара, а внутри него тоже шар, и самый последний почти неразличим. Я перечитываю «Старика» снова и снова – и снова нахожу пронзительные открытия в человеческой психологии и тончайшие нюансы в историческом фоне.
А тогда редакция вела изнурительную борьбу за роман.
Ю. В. казался спокойным, сосредоточенно изучал какие-то ветхие бумаги, рылся в папках архива. Часто сиживал на кухне и, дробно постукивая ногой о пол, смотрел в окно.
И еще я помню вот что. Юру почему-то заколодило на Буденном: цензор попросил убрать портретные и биографические детали, прямо указывающие на прототип Маслюка – Буденного. Еще он потребовал убрать слова, которые сказал в романе Мигулин при аресте: «Ты, Сенька, не п…ди, а играй барыню». На самом деле эти слова сказал Буденному один красноармеец, когда после ареста Думенко Буденный объезжал строй.
Я помню, как мы ждали ответ из цензуры. Мы жили еще врозь, и вечером, как обычно, я засобиралась на Аэропортовскую улицу. Юра нарочито невозмутимо пил чай, тянул время. Я уже была в пальто, когда он вышел в коридор. Открыл дверь: «Ну – пока». На пустынной, с подтаявшими сугробами ледяной улице имени Георгиу-Дежа я опомнилась, поняла, что оставила его одного ждать решения судьбы. Не только романа – его судьбы тоже. Я вернулась от остановки троллейбуса. Он открыл дверь и сказал: «Если бы не вернулась, все было бы кончено. Сегодня ты не должна была уходить».
Не спали всю ночь, утром из редакции позвонил Леонид Арамович Теракопян и сказал, что роман разрешен к печати… с маленькими поправками.
Обсудили поправки и пришли к выводу, что и «Сенькой», и прямыми отсылками к Буденному можно пожертвовать. А что еще оставалось? Я поддакивала. Радости почему-то не было, то ли от бессонной ночи с разговорами, то ли от непонимания того, какое произошло чудо. Роман о трагедии целого народа, кровавой трагедии Гражданской войны будет напечатан!
Может, в этот день в его дневнике появилась запись:
...
Достоинство правды только в одном: в ее полноте. И ничего, никакие самые высокие побуждения, даже стыд, не могут быть причиной для ее ущербности.
Надо раздвигать рамки и никогда не отдавать завоеванного.
Роман «Старик» вызвал такой же резонанс, как и «Дом на набережной». Снова зачастили корреспонденты, без конца звонил телефон. В ту зиму Ю. В. часто встречался с итальянским корреспондентом Адриано Альдоморески. Красавец, умница, широко образованный интеллектуал Адриано был замечательным собеседником. Юру познакомила с Адриано Цецилия Исааковна Кин, подруга матери и почти родственница. Ее муж, писатель Виктор Кин, был арестован и погиб, Цецилия Исааковна много лет провела в лагерях. В рассказе «Голубиная гибель» человек, которого пришли арестовывать, говорит: «Разве вы не знаете, что я вчера убил человека?» Именно так при аресте ответил на причитания старой няньки «За что же вас!» Виктор Кин.
Цецилия Исааковна великолепно знала итальянский язык, историю и культуру Италии, писала интересные исследования. Хрупкая, изящная, властная, умная, она обладала массой достоинств и всего лишь двумя маленькими слабостями: недолюбливала жен друзей (помните Гертруду Стайн в «Празднике, который всегда с тобой» Хемингуэя?) и «очень ловко исключала дам из общей беседы». И вторая слабость – «Ц. И. не терпела, когда начинали «дружить помимо нее»«. То, что взято в кавычки, – из дневника Ю. В.
Адриано и Ю. В. как раз начали дружить «помимо». Ю. В. очень интересовал терроризм, и Адриано приносил ему вырезки из газет и всякие другие материалы по этой теме. Снова Ю. В. взялся за роман об Азефе.
Но в мае в дневнике появилась такая запись:
...
Меня тянет к старым записным книжкам. К тем временам, когда я ездил в командировки на Волгу, на Кубань. Все чаще вспоминаю ее и маленький клуб на Пресне, где на сцене она подбрасывала мое сердце и ловила его. Вчера заехали на заправку в Зачатьевский. Я рассказал Оле об общежитии, о том, как был безнадежно влюблен. Оля вспомнила стихотворение Ахматовой «переулочек, переул, горло петелькой затянул» и сказала: «Ты заметил, сколько в этом стихотворении букв с петлей?»
Старая любовь не отпускала, потому что была несчастливой, и еще потому, что та девушка, которую он во «Времени и месте», в своем будущем романе, назовет Наташей, не могла жить после смерти любимого, превратилась в другого человека. Нет, не так: не смогла превратиться в другого человека.
...
«…И на глазах слезы оттого, что бесконечная жалость, невозможно помочь, надо прощаться, жить дальше без нее…» («Время и место»)
Он прожил жизнь без нее для того, чтобы она осталась самым щемящим, самым непостижимым женским образом в его книгах. Может быть, Музой?
А вокруг «Старика» кипели страсти. Самые разные. Например, и такого рода. Как-то прихожу, Юра рассказывает: только что звонил один милый неглупый человек и сказал следующее: «Как тебе не стыдно, Юрочка, ведь у тебя мать еврейка, а ты кровожадных комиссаров евреями в «Старике» сделал».
...
– Да ведь действительно среди комиссаров было много евреев. Были и латыши, и венгры, и австрийцы. Бычин у меня русский – из иногородних.
Другой, тоже литератор, знавший отца Ю. В., писал в письме, что «Ваш батюшка, прочитав эту книгу, выпорол бы Вас». Мол, Валентин Андреевич плохо относился и к Думенко, и к Миронову, а к Буденному – хорошо.
...
«Старику изменила память. Отец действительно был в корпусе Миронова две недели, во многом не соглашался с ним, спорил, горячился, но никогда не считал его предателем. А Буденного в Маслюке узнал, хотя я «пошел в этом вопросе навстречу цензору», и это хорошо, что узнал, потому что – правда».
Но, конечно же, были и другие отзывы.
...
Дорогой Юра!
Когда ты будешь составлять список счастливчиков, которым подаришь свой двухтомник, – не забудь, пожалуйста, нас. Ибо мы не только давние твои знакомые, но и читатели, которые с каждым годом все больше любят тебя.
«Старик» прекрасен. Эта проза всех нас переживет. И главное – в «Старике» ВПЕРВЫЕ вся тема насилия, жестокости, крови, беззакония, расправ поднята на высоту взгляда непредвзятого, хмурого, но трезвого, способного все понять и ничего не простить.
До тебя никому еще не удавалось так посмотреть на гражданскую войну и на все наше прошлое. Можешь уверенно себе сказать: «Ай-да Юра, ай-да сукин сын!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105