» А — молчат! Фокусничают! Лазейку для отступления берегут!
Дай мне сейчас право навести порядок — за неделю б навел.
В первую ночь — арест пары сотен тысяч, на другой день — военно-полевые суды, в тот же вечер публичные расстрелы; на третий день — арест пары сотен тысяч бракоделов и лентяев, военно-полевые суды, немедленные расстрелы; на четвертый день — обращение миллиона трудящихся о необходимости ввести карточки и навсегда закрыть границы; специальные выпуски газет и журналов в поддержку этой инициативы рабочего класса; показательный процесс десяти-пятнадцати редакторов газет, журналов и телевидения с показом после программы «Время»: «Да, мы были агентами всемирного масонского союза и хотели реставрации капитализма, получали за это деньги от ЦРУ, Солженицына, Израиля, испанского наследника Романова, неонацистов и ЮАР, пообещав им отдать Украину, Литву и Абхазию».
После показа процесса — выступления рабочих, крестьян, писателей и поэтов, прилежных национальной идее: «Немедленная казнь иудушек! » На пятый день — указ о том, чтобы все носили одинаковую форму, никаких различий в одежде, все равны, нет ни бедных, ни богатых; на шестой день — телеграммы благодарности трудящихся за наведенный порядок и проклятие тому, что враги народа называли «перестройкой». Вот и все, чего проще?!
Ничего, ждать недолго, придет время справедливости, всех гнид на лесоповал отправим, десяток крикунов перекупим, перевертыши у нас в цене…
Только так и будет! Иначе никогда у нас не было и быть не может! Александр Первый двадцать лет свои реформы готовил, бумажки слюнявил, колебался, ждал, взвешивал, все думал, как дворяне к этому отнесутся, не отвернутся ли от него, ведь простолюдинам дается послабление, ну и кончилось Сенатской площадью; Александр Второй пятнадцать лет конституцию вертел, боялся, как аристократы к этому отнесутся, — ну и взорвали бедолагу, поделом… Столыпин, поняв, что Николашка испугался свободного мужика с собственной землей, тихо затаился, вместо того чтобы власть брать, — ну и шлепнули витязя! Решив действовать, — действуй! Да, видно, не в нашем это характере, в крови страх и рабство. Вот потому-то нам Сталин и нужен, вот потому только диктатура может заставить работать наше сборище пьяных лентяев, которые слова не понимают, только пистолет и дубину…
Западу теперь вопли против Сталина тоже поперек горла стали, они гарантий хотят, без гарантий кто ж деньги в дело вкладывает?! Я ж не за сталинскую диктатуру, он, дурак, жидов стал обижать, Запад против себя восстановил, они памятливые, Гитлера не забыли; я за то, чтоб Пиночет пришел, неужто у нас в армии ни одного сильного генерала не найдется?! Такую идею «штатники» примут! Вот что им надо вбивать! Вот на чем я себе имя сделаю! А Колчак — намек: даже ваш человек был ушлепан русскими. «Ты нам диктатуру подавай в полном объеме, что б мы притаилися, ты нам полумеры не суй, свалим, либо — либо! »
Сорокин вдруг услышал шум, подобный морскому прибою, он был шуршаще-галечным, глубинным, а после ему почудилось в этом мощном морском шуме свое имя, скандируемое невидимыми тысячами, «фаши», отряды штурмовиков, охранные батальоны партии фюрера, заградительные отряды Сталина, карабинеры Пиночета — вот она, единственная опора гарантий у нас, а вот я, кто смог сопрячь в себе прошлое с будущим, святую веру в вождя с умением охранять дело, вот я иду, я вернусь к вам, ждите, я вернусь оттуда, вы хотите меня, я дал вам желанный покой тихого равенства, я, я, я, я, я, я…
… Он поднялся с тахты, набрал номер своего помощника, имени и фамилии которого не знал никто, к его услугам прибегал редко, в самых крайних случаях, и сказал, чуть покашливая (обговоренный заранее сигнал срочности):
— Михалыч, помнишь, я тебе фото Славы показывал? Именно… Так вот Манюню его надо бы положить на обследование… Он ведь с ней тридцать лет прожил, душа в душу… Спаси бог, что с ней случится — с ума свернет, а кому псих нужен? Или сопьется, какая для всех нас утрата, а? Никто его не заменит, бедненького…
— Когда? — спросил Михалыч.
— Сегодня. Чего медлить-то? В таких делах промедление смерти подобно… Сегодня и клади…
21
Пшенкин приник к глазку: молодой мужчина в поношенном синем костюме стоял возле двери и медленными кругами массировал левую часть груди.
— Вы кто? — спросил Пшенкин.
— Из Литфонда, по поводу расширения жилплощади…
— А я не писал заявления…
— Я всех московских писателей обхожу, товарищ Пшенкин… В общем-то, как знаете, конечно…
Пшенкин отворил дверь, впустил человека и, подтолкнув ногой разношенные тапочки, пробурчал:
— Осматривайте.
— Спасибо… Только вам бы стоило поинтересоваться моим удостоверением. В городе, знаете ли, неспокойно, грабители шастают…
Пшенкин шарахнулся от него:
— Вы что такое говорите?!
— Правду, — ответил человек и, протянув Пшенкину муровское удостоверение, представился: — Полковник Костенко из розыска.
— А в чем дело? — Пшенкин обмер. Не ответив ему, полковник достал «воки-токи» и глухо пророкотал:
— «Второй», я у «Травкина», занимайте все точки, «мальчики» уже подъехали…
Пшенкин кинулся в комнату и сорвал трубку телефона.
— На Петровку звонить не надо, — полковник положил ладонь на рычаг телефона, — я только что оттуда. Сядьте, я же вам показал удостоверение… Я пришел, чтобы спасти вас…
— От к-к-к-кого?
— Вы догадываетесь, Борис Михайлович…
— Эмиль?
— Да.
— Я чу-в-в-ствовал…
— Вы же не заикались раньше…
— Со страху…
— Не бойтесь… Те, кого он прислал, чтобы вас убрать, под нашим контролем… Пожалуйста, соберите все черновики, заготовки, странички, которые у вас остались от работы над его рукописью…
— Да ведь у меня почти ничего нет, он все забрал, сейчас, одну минуточку… Я давно его п-понял, товарищ… Как вас, кстати? Память отшибло…
— Полковник Костенко… Начальник отдела по борьбе с особо опасными преступлениями… Давайте, Борис Михайлович, скоренько, я помогу вам… К двери, если позвонят, не подходите, я сам открою.
Конечно, конечно, товарищ Костенко… Я понимаю, спасибо вам… Как г-г-говорится, желтые лица, револьвер… Ах, это наоборот, красные лица, револьвер желт, моя, так сказать, милиция…
— Время, Борис Михайлович. — Начальник отдела по борьбе с особо опасными преступлениями положил руку на плечо Пшенкина. — Время дорого, давайте собирать документы…
— Сейчас… Одну минуточку, вы меня здорово н-н-на-пугали… Сигаретки нет?
— Я не курю. И вам не советую.
Пшенкин открыл створки книжного шкафа, достал две папки:
Здесь варианты… Разрозненные эпизоды… Нашел д-дурака… Думал, я не пойму, что это про нашу любимую родину… Тоже мне, маскировщик, считает, будто вокруг одни дураки живут…
— А что в других папках?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Дай мне сейчас право навести порядок — за неделю б навел.
В первую ночь — арест пары сотен тысяч, на другой день — военно-полевые суды, в тот же вечер публичные расстрелы; на третий день — арест пары сотен тысяч бракоделов и лентяев, военно-полевые суды, немедленные расстрелы; на четвертый день — обращение миллиона трудящихся о необходимости ввести карточки и навсегда закрыть границы; специальные выпуски газет и журналов в поддержку этой инициативы рабочего класса; показательный процесс десяти-пятнадцати редакторов газет, журналов и телевидения с показом после программы «Время»: «Да, мы были агентами всемирного масонского союза и хотели реставрации капитализма, получали за это деньги от ЦРУ, Солженицына, Израиля, испанского наследника Романова, неонацистов и ЮАР, пообещав им отдать Украину, Литву и Абхазию».
После показа процесса — выступления рабочих, крестьян, писателей и поэтов, прилежных национальной идее: «Немедленная казнь иудушек! » На пятый день — указ о том, чтобы все носили одинаковую форму, никаких различий в одежде, все равны, нет ни бедных, ни богатых; на шестой день — телеграммы благодарности трудящихся за наведенный порядок и проклятие тому, что враги народа называли «перестройкой». Вот и все, чего проще?!
Ничего, ждать недолго, придет время справедливости, всех гнид на лесоповал отправим, десяток крикунов перекупим, перевертыши у нас в цене…
Только так и будет! Иначе никогда у нас не было и быть не может! Александр Первый двадцать лет свои реформы готовил, бумажки слюнявил, колебался, ждал, взвешивал, все думал, как дворяне к этому отнесутся, не отвернутся ли от него, ведь простолюдинам дается послабление, ну и кончилось Сенатской площадью; Александр Второй пятнадцать лет конституцию вертел, боялся, как аристократы к этому отнесутся, — ну и взорвали бедолагу, поделом… Столыпин, поняв, что Николашка испугался свободного мужика с собственной землей, тихо затаился, вместо того чтобы власть брать, — ну и шлепнули витязя! Решив действовать, — действуй! Да, видно, не в нашем это характере, в крови страх и рабство. Вот потому-то нам Сталин и нужен, вот потому только диктатура может заставить работать наше сборище пьяных лентяев, которые слова не понимают, только пистолет и дубину…
Западу теперь вопли против Сталина тоже поперек горла стали, они гарантий хотят, без гарантий кто ж деньги в дело вкладывает?! Я ж не за сталинскую диктатуру, он, дурак, жидов стал обижать, Запад против себя восстановил, они памятливые, Гитлера не забыли; я за то, чтоб Пиночет пришел, неужто у нас в армии ни одного сильного генерала не найдется?! Такую идею «штатники» примут! Вот что им надо вбивать! Вот на чем я себе имя сделаю! А Колчак — намек: даже ваш человек был ушлепан русскими. «Ты нам диктатуру подавай в полном объеме, что б мы притаилися, ты нам полумеры не суй, свалим, либо — либо! »
Сорокин вдруг услышал шум, подобный морскому прибою, он был шуршаще-галечным, глубинным, а после ему почудилось в этом мощном морском шуме свое имя, скандируемое невидимыми тысячами, «фаши», отряды штурмовиков, охранные батальоны партии фюрера, заградительные отряды Сталина, карабинеры Пиночета — вот она, единственная опора гарантий у нас, а вот я, кто смог сопрячь в себе прошлое с будущим, святую веру в вождя с умением охранять дело, вот я иду, я вернусь к вам, ждите, я вернусь оттуда, вы хотите меня, я дал вам желанный покой тихого равенства, я, я, я, я, я, я…
… Он поднялся с тахты, набрал номер своего помощника, имени и фамилии которого не знал никто, к его услугам прибегал редко, в самых крайних случаях, и сказал, чуть покашливая (обговоренный заранее сигнал срочности):
— Михалыч, помнишь, я тебе фото Славы показывал? Именно… Так вот Манюню его надо бы положить на обследование… Он ведь с ней тридцать лет прожил, душа в душу… Спаси бог, что с ней случится — с ума свернет, а кому псих нужен? Или сопьется, какая для всех нас утрата, а? Никто его не заменит, бедненького…
— Когда? — спросил Михалыч.
— Сегодня. Чего медлить-то? В таких делах промедление смерти подобно… Сегодня и клади…
21
Пшенкин приник к глазку: молодой мужчина в поношенном синем костюме стоял возле двери и медленными кругами массировал левую часть груди.
— Вы кто? — спросил Пшенкин.
— Из Литфонда, по поводу расширения жилплощади…
— А я не писал заявления…
— Я всех московских писателей обхожу, товарищ Пшенкин… В общем-то, как знаете, конечно…
Пшенкин отворил дверь, впустил человека и, подтолкнув ногой разношенные тапочки, пробурчал:
— Осматривайте.
— Спасибо… Только вам бы стоило поинтересоваться моим удостоверением. В городе, знаете ли, неспокойно, грабители шастают…
Пшенкин шарахнулся от него:
— Вы что такое говорите?!
— Правду, — ответил человек и, протянув Пшенкину муровское удостоверение, представился: — Полковник Костенко из розыска.
— А в чем дело? — Пшенкин обмер. Не ответив ему, полковник достал «воки-токи» и глухо пророкотал:
— «Второй», я у «Травкина», занимайте все точки, «мальчики» уже подъехали…
Пшенкин кинулся в комнату и сорвал трубку телефона.
— На Петровку звонить не надо, — полковник положил ладонь на рычаг телефона, — я только что оттуда. Сядьте, я же вам показал удостоверение… Я пришел, чтобы спасти вас…
— От к-к-к-кого?
— Вы догадываетесь, Борис Михайлович…
— Эмиль?
— Да.
— Я чу-в-в-ствовал…
— Вы же не заикались раньше…
— Со страху…
— Не бойтесь… Те, кого он прислал, чтобы вас убрать, под нашим контролем… Пожалуйста, соберите все черновики, заготовки, странички, которые у вас остались от работы над его рукописью…
— Да ведь у меня почти ничего нет, он все забрал, сейчас, одну минуточку… Я давно его п-понял, товарищ… Как вас, кстати? Память отшибло…
— Полковник Костенко… Начальник отдела по борьбе с особо опасными преступлениями… Давайте, Борис Михайлович, скоренько, я помогу вам… К двери, если позвонят, не подходите, я сам открою.
Конечно, конечно, товарищ Костенко… Я понимаю, спасибо вам… Как г-г-говорится, желтые лица, револьвер… Ах, это наоборот, красные лица, револьвер желт, моя, так сказать, милиция…
— Время, Борис Михайлович. — Начальник отдела по борьбе с особо опасными преступлениями положил руку на плечо Пшенкина. — Время дорого, давайте собирать документы…
— Сейчас… Одну минуточку, вы меня здорово н-н-на-пугали… Сигаретки нет?
— Я не курю. И вам не советую.
Пшенкин открыл створки книжного шкафа, достал две папки:
Здесь варианты… Разрозненные эпизоды… Нашел д-дурака… Думал, я не пойму, что это про нашу любимую родину… Тоже мне, маскировщик, считает, будто вокруг одни дураки живут…
— А что в других папках?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91