Как выразить скорбь? Слов, адекватных таинству смерти, не существует… Больше всего он страшился тихих разговоров за спиной о том, как добираться на поминки, что удалось достать к столу, кто с кем поедет, где надо прихватить еще одну бутылку; в храме скорби бездумно включался суетный счетчик плотской жизни, словно бы сбросили груз — и айда дальше…
Костенко все же пересилил себя, набрал номер; все понял, услыхав женский голос: почему-то в доме, где случилась смерть, к телефону подходит именно женщина.
— Что? — спросил Костенко, ужасаясь нелепости своего вопроса. — Где Андрей Владимирович?
— Позвоните позже, — тихо ответила женщина, — он собирает отца…
— В госпиталь?
— Нет… Собирает… Одевает его… Владимир Иванович умер…
— Скажите, что Костенко звонил… Скажите… Я очень… Словом, скорблю… С ним я, скажите… Сердцем с ним… Я приеду…
Положив трубку, он явственно увидел лицо генерала, бездонные голубые глаза, скорбный рот с опущенными уголками и тщательно заштопанные рукава старенького свитера (а я даже не знаю, что случилось с женой капитана; почему развод; такой семейный человек; верно, «нежным дается печаль»; кто им стряпал, кто стирал; как поздно мы вспоминаем обо всех этих мелочах, которые и определяют жизнь). Именно эти заштопанные рукава, чиненая скатерть на столе и скрипучие кресла вспомнились сейчас ему особенно явственно; кто объяснит требовательную выборочность памяти?
Через «воки-токи» Костенко вызвал дежурного; тот словно бы понял, что интересует полковника.
— Никодимова и неизвестный с цветами стоят возле официальных делегаций…
— Хорошо… Пусть наша девушка попросит их срочно позвонить в Росконцерт… Дэйвида пригласите в депутатский, я туда подойду… Пусть товарищи смотрят за Никодимовой и ее спутником. После разговора с Росконцертом они будут с кем-то связываться, меня интересует этот номер… Никого из тех, чьи фото я показывал, в зале нет?
— Нет.
— А на стоянке?
— Тоже.
— Здесь должен быть кто-то еще… Смотрите в оба…
Через три минуты Костенко поднялся, надел темные очки и, пройдя через служебный вход, двинулся навстречу Дэйвиду, который, весело болтая с аэрофлотской девушкой, семенил в депутатский зал.
Костенко пристроился рядом, кивнул девушке: «Спасибо» — и, взяв Дейвида под руку, тихо спросил:
— С прибытием, Давыдов, припоминаете меня?
— В чем дело? Кто вы? — Дейвид испуганно повернулся к нему и, побледнев, попробовал выдернуть руку.
Костенко покачал головой.
— Десять минут назад ваши знакомые убили очень хорошего человека… Подельца Зои Алексеевны Федоровой… Пошли кофейку выпьем, здесь рядом… Люди кругом, не волнуйтесь; надо перемолвиться…
— Погодите, погодите! Вы товарищ Костенко?! — деланно изумился Дэйвид. — Рад вас видеть…
— По поводу радости — не надо.
— Нет, но вы меня ошарашили! «Мои знакомые», кого-то «убили». О чем вы?!
— Пошли присядем… Не надо на проходе толочься…
— Знаете что, товарищ Костенко, давайте расставим точки над «i». — Дэйвид полез за сигаретами, но никак не мог попасть в карман. — Я никакой не Давыдов, а Джозеф Дэйвид, гражданин США… И я нахожусь в международной зоне, а не в России! Я еще не перешел вашу границу… Поэтому я сейчас подниму такой крик, что Горбачеву с его перестройкой это не понравится, а уж нашему Бушу тем более…
— Вы-то не перешли границу, — согласился Костенко, — зато ваш паспорт перешел… Вы ж его сами аэрофлотской девушке отдали…
— Это провокация, — сказал Дэйвид упавшим голосом. — Я протестую…
— Против чего? Я приглашаю вас выпить чашку кофе… Только лишь… Разговор пойдет на людях, секретов особых нет… Хотя вы можете попросить меня перенести разговор в другое место, без свидетелей, — чтобы у вас не было неприятностей в Нью-Йорке… Это только кажется, что Двадцать третья улица и ресторан «Эль Кихоте» далеко от Шереметьева…
Дэйвид дрогнул:
— Откуда вы зна… Хорошо, я не против, давайте выпьем кофе, но я не понимаю, в чем дело? Меня люди ждут…
— Если хорошие люди — подождут.
Костенко подвел Дейвида к пустому столику, рассеянно кивнул на стул, отошел к стойке бара; шумная группа туристов, вылетающая «по трассе дружбы Москва — Берлин», толпилась возле бара; судя по одежде, туристы из провинции, цвет пиджаков и брюк удручающе коричнево-черен; когда ж мы оденем по-людски несчастных, чтобы в нас не тыкали пальцами? Где совесть у тех, кто обязан думать о престиже страны? встречают-то по одежке, не по чему еще…
Заказав кофе, бутерброды с колбасой и две рюмки водки, Костенко терпеливо ждал, пока все это поставят на поднос; не оборачивался, был убежден, что Дэйвид ждет его, готовясь к разговору, лихорадочно просчитывает варианты ответов, а вопросов-то может быть уйма, есть чем интересоваться; это хорошо, что он сейчас бьется жопой об асфальт, пусть себе, в а с и л е к…
Костенко расплатился с неохватной буфетчицей (бедненькие, со страху ведь толстеют, норовят сразу же утолить вековечный голод, наесться от пуза, боятся, что завтра отнимут место, закроют бар, запретят торговлю, у нас всего можно ждать); повернулся, увидел Дэйвида, который стремительно и жадно, как урка перед допросом, затягивался «Кэмэлом» без фильтра, ободряюще кивнул ему и снова сразу же — высверком, грохотом — увидел лицо генерала Строилова, когда тот медленно, р у ш а щ е, словно старая сосна, падал на пол в прихожей…
Медленно опустившись рядом с Дэйвидом, полковник потер веки; снова появилось лицо Строилова — близкое, прекрасное, живое.
Достав «воки-токи», Костенко вызвал «девятого».
— Слушайте-ка, свяжитесь с нашими, пусть выяснят, где тело генерала… И объясните сыну — это надо сделать архитактично, — что необходимо отправить покойника в морг… Для вскрытия… Меня интересует лобная часть, особенно правый висок… Если там набухла гематома от удара, значит, он не умер, а его убили…
Спрятав «воки-токи», Костенко поднял наконец глаза на Дэйвида; тот сжимал окурок, не чувствуя, видимо, боли, хотя тлеющий огонек явственно жег кожу.
— Погасите, — сказал Костенко. — Пальцы будут болеть…
— Что? Ах да, спасибо… Вы меня ошеломили, — товарищ Костенко… Эта встреча… Смерть… Я в полнейшей растерянности… Столько лет прошло, отвык от всего этого…
— Со времени нашей последней встречи прошло двенадцать дней, мистер…
— Вы что-то путаете… Я же помню, когда мы встречались… Это восемьдесят первый год… Вскоре после трагедии с Зоечкой…
— Вы же тогда отрицали свое знакомство с Федоровой… Почему теперь — «Зоечка»?
— Она для всего советского народа была и останется «Зоечкой», ее свято хранят в памяти…
— Не паясничайте… А то зачитаю показания, которые дал на вас Борис Иванович Буряца… Помните такого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Костенко все же пересилил себя, набрал номер; все понял, услыхав женский голос: почему-то в доме, где случилась смерть, к телефону подходит именно женщина.
— Что? — спросил Костенко, ужасаясь нелепости своего вопроса. — Где Андрей Владимирович?
— Позвоните позже, — тихо ответила женщина, — он собирает отца…
— В госпиталь?
— Нет… Собирает… Одевает его… Владимир Иванович умер…
— Скажите, что Костенко звонил… Скажите… Я очень… Словом, скорблю… С ним я, скажите… Сердцем с ним… Я приеду…
Положив трубку, он явственно увидел лицо генерала, бездонные голубые глаза, скорбный рот с опущенными уголками и тщательно заштопанные рукава старенького свитера (а я даже не знаю, что случилось с женой капитана; почему развод; такой семейный человек; верно, «нежным дается печаль»; кто им стряпал, кто стирал; как поздно мы вспоминаем обо всех этих мелочах, которые и определяют жизнь). Именно эти заштопанные рукава, чиненая скатерть на столе и скрипучие кресла вспомнились сейчас ему особенно явственно; кто объяснит требовательную выборочность памяти?
Через «воки-токи» Костенко вызвал дежурного; тот словно бы понял, что интересует полковника.
— Никодимова и неизвестный с цветами стоят возле официальных делегаций…
— Хорошо… Пусть наша девушка попросит их срочно позвонить в Росконцерт… Дэйвида пригласите в депутатский, я туда подойду… Пусть товарищи смотрят за Никодимовой и ее спутником. После разговора с Росконцертом они будут с кем-то связываться, меня интересует этот номер… Никого из тех, чьи фото я показывал, в зале нет?
— Нет.
— А на стоянке?
— Тоже.
— Здесь должен быть кто-то еще… Смотрите в оба…
Через три минуты Костенко поднялся, надел темные очки и, пройдя через служебный вход, двинулся навстречу Дэйвиду, который, весело болтая с аэрофлотской девушкой, семенил в депутатский зал.
Костенко пристроился рядом, кивнул девушке: «Спасибо» — и, взяв Дейвида под руку, тихо спросил:
— С прибытием, Давыдов, припоминаете меня?
— В чем дело? Кто вы? — Дейвид испуганно повернулся к нему и, побледнев, попробовал выдернуть руку.
Костенко покачал головой.
— Десять минут назад ваши знакомые убили очень хорошего человека… Подельца Зои Алексеевны Федоровой… Пошли кофейку выпьем, здесь рядом… Люди кругом, не волнуйтесь; надо перемолвиться…
— Погодите, погодите! Вы товарищ Костенко?! — деланно изумился Дэйвид. — Рад вас видеть…
— По поводу радости — не надо.
— Нет, но вы меня ошарашили! «Мои знакомые», кого-то «убили». О чем вы?!
— Пошли присядем… Не надо на проходе толочься…
— Знаете что, товарищ Костенко, давайте расставим точки над «i». — Дэйвид полез за сигаретами, но никак не мог попасть в карман. — Я никакой не Давыдов, а Джозеф Дэйвид, гражданин США… И я нахожусь в международной зоне, а не в России! Я еще не перешел вашу границу… Поэтому я сейчас подниму такой крик, что Горбачеву с его перестройкой это не понравится, а уж нашему Бушу тем более…
— Вы-то не перешли границу, — согласился Костенко, — зато ваш паспорт перешел… Вы ж его сами аэрофлотской девушке отдали…
— Это провокация, — сказал Дэйвид упавшим голосом. — Я протестую…
— Против чего? Я приглашаю вас выпить чашку кофе… Только лишь… Разговор пойдет на людях, секретов особых нет… Хотя вы можете попросить меня перенести разговор в другое место, без свидетелей, — чтобы у вас не было неприятностей в Нью-Йорке… Это только кажется, что Двадцать третья улица и ресторан «Эль Кихоте» далеко от Шереметьева…
Дэйвид дрогнул:
— Откуда вы зна… Хорошо, я не против, давайте выпьем кофе, но я не понимаю, в чем дело? Меня люди ждут…
— Если хорошие люди — подождут.
Костенко подвел Дейвида к пустому столику, рассеянно кивнул на стул, отошел к стойке бара; шумная группа туристов, вылетающая «по трассе дружбы Москва — Берлин», толпилась возле бара; судя по одежде, туристы из провинции, цвет пиджаков и брюк удручающе коричнево-черен; когда ж мы оденем по-людски несчастных, чтобы в нас не тыкали пальцами? Где совесть у тех, кто обязан думать о престиже страны? встречают-то по одежке, не по чему еще…
Заказав кофе, бутерброды с колбасой и две рюмки водки, Костенко терпеливо ждал, пока все это поставят на поднос; не оборачивался, был убежден, что Дэйвид ждет его, готовясь к разговору, лихорадочно просчитывает варианты ответов, а вопросов-то может быть уйма, есть чем интересоваться; это хорошо, что он сейчас бьется жопой об асфальт, пусть себе, в а с и л е к…
Костенко расплатился с неохватной буфетчицей (бедненькие, со страху ведь толстеют, норовят сразу же утолить вековечный голод, наесться от пуза, боятся, что завтра отнимут место, закроют бар, запретят торговлю, у нас всего можно ждать); повернулся, увидел Дэйвида, который стремительно и жадно, как урка перед допросом, затягивался «Кэмэлом» без фильтра, ободряюще кивнул ему и снова сразу же — высверком, грохотом — увидел лицо генерала Строилова, когда тот медленно, р у ш а щ е, словно старая сосна, падал на пол в прихожей…
Медленно опустившись рядом с Дэйвидом, полковник потер веки; снова появилось лицо Строилова — близкое, прекрасное, живое.
Достав «воки-токи», Костенко вызвал «девятого».
— Слушайте-ка, свяжитесь с нашими, пусть выяснят, где тело генерала… И объясните сыну — это надо сделать архитактично, — что необходимо отправить покойника в морг… Для вскрытия… Меня интересует лобная часть, особенно правый висок… Если там набухла гематома от удара, значит, он не умер, а его убили…
Спрятав «воки-токи», Костенко поднял наконец глаза на Дэйвида; тот сжимал окурок, не чувствуя, видимо, боли, хотя тлеющий огонек явственно жег кожу.
— Погасите, — сказал Костенко. — Пальцы будут болеть…
— Что? Ах да, спасибо… Вы меня ошеломили, — товарищ Костенко… Эта встреча… Смерть… Я в полнейшей растерянности… Столько лет прошло, отвык от всего этого…
— Со времени нашей последней встречи прошло двенадцать дней, мистер…
— Вы что-то путаете… Я же помню, когда мы встречались… Это восемьдесят первый год… Вскоре после трагедии с Зоечкой…
— Вы же тогда отрицали свое знакомство с Федоровой… Почему теперь — «Зоечка»?
— Она для всего советского народа была и останется «Зоечкой», ее свято хранят в памяти…
— Не паясничайте… А то зачитаю показания, которые дал на вас Борис Иванович Буряца… Помните такого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91