— честь, богатство, веселую, беззаботную жизнь? Разве смел он хо1я бы в мыслях свернуть с пути, ведущего к цели? Смел ли он хотя бы в мыслях отступиться от своего слова, продать и невесту и самого себя? Разве он не мужчина, п легкомысленный мальчишка? Разве его трезвый, практический ум не освещает ему дорогу, по которой он решил?
— Пустые бредни! — прошептал он, сердито толкая ногой в спинку кровати.— Мастер, плут этакий, просто устроил испытание. А я, болван, попался в ловушку! Он считает, что это так. Я покраснел, как мальчишка, и но смог сказать ни слона. Нелепое подозрение свалилось на меня слишком неожиданно, внезапно, а покраснел я, что рассердился. Но мастер думает иначе, и это скверно, ужасно скверно! Тем более скверно, что он перед этим дал мне возможность, умышленно дал возможность прямо просить у него руки Берты, а я по глупости этого не сделал... Но это нужно загладить и исправить, это теперь моя главная забота. Я поправлю, да, да, я обязательно поправлю дело.
Приди к этому героическому решению, Матиас так резко повернулся на другой бок, что койка под ним затряслась, а спящий па верхних парах подмастерье что-то проворчал спросонок. Лутц натянул одеяло но самые уши, считая, что теперь он смоя^ет спокойно уснуть. Но тут-то было! Часы пробили два, потом три, четыре, а Матиас, почти не отдавая себе в том отчета, перебирал одни и те же мысли, а когда, как ему казалось, доводил их до конца, приходилось все опять начинать сызнова. Будь Матиас откровеннее с самим собой, не скрывай он от себя ничего, не пытайся он бороться со своими чувствами,— он скорее пришел бы к ясному выводу и спокойно уснул, несмотря на то, что его положение стало бы совсем иным. Но он продолжал воевать со скрытым врагом, и это его раздражало, угнетало, мучило. От этой борьбы все тело его покрылось испариной; когда он наконец уснул, было уже совсем светло.
Па другое утро мастер Виттольбач доложил супруге о полном успехе своей дипломатической миссии.
— Ты мною вечно недовольна, Сусанна,— начал он, передвигая дымящуюся утреннюю сигару из одного уголка рта в другой.— Но сегодня ты должна мне дать ручку и признать, что твой старик писколько не уступает тебе в искусной, тонко отшлифованной хитрости А может быть, даже превосходит тебя. Я боюсь, что ты не сумела бы гак ловко загнать крысу в ловушку, как я.
Мамаша Виттельбах никогда не понимала и не ценила добродушного юмора своего супруга. Она вопросительно посмотрела на него своим обычным хмурым взглядом.
— Я говорю, конечно, о Матиасе Лутце,— добавил мастер, уютно располагаясь на внушительном диване в стиле бидермейер.— И, чтобы быть откровенным, я сразу же хочу выразить свое изумление я восхищение твоей способностью читать в человеческих сердцах, точно в букваре. Ты права, мама, Матиас Лутц смотрит на Лену Паю необычными глазами,
— Ага! — И мамаша Виттельбах тотчас подсела к нему.
— Но забавно в этом деле вот что: парень, видно, и сам не знает, какими глазами он на нее смотрит. Он прямо как с неба свалился, когда я его ошеломил своим откровением. Перепугался, уставился па мспя, разинув рот, а потом покраснел, как мухомор... Что ты об этом скажешь, мама?
— Это вполне естественно,— ответила мамаша.— Оя сам еще не понял, что любит Лену. Он был убежден, что отдал свое сердце Берте, или, по крайней мере, у него было твердое намерение на ней жениться, чтобы осуществить свои честолюбивые планы. До сих пор в нем говорил лишь рассудок, а теперь вдруг и сердце сказало свое слово.
— Ты, по-видимому, права, Сусанна. Иначе почему бы он отверг руку Берты Виттельбах, которую я ему предложил. Тьфу, черт, мне и сейчас еще стыдно!
— Ты предложил ему руку Берты?
— Ну да. Так прямо и предложил, а он ее не принял.
— И это была твоя «тонкая хитрость»? Виттельбах засмеялся.
— А все же это была хитрость. Другим способом я бы ни за что не достиг полной ясности. Ты не бойся, я ему не выпалил прямо: «Лутц, я отдаю тебе в жены свою дочь!» Но я так повернул разговор, что Матиас мог бы тут же попросить у меня руки моей дочери. Он, однако, проглотил эти решающие слова.
— И не попросил?
— Молчал, как сурок.
— Значит, мое предположение было правильно... трижды правильно!
— Несомненно, правильно,— подтвердил мастер и до мельчайших подробностей передал жене весь разговор с Лутцем.
Однако он был немало удивлен тем впечатлением, какое произвел под конец его р-ассказ на мадам Виттельбах. До чего же противоречивые чувства мирно уживаются рядом в материнском сердце! До сих пор мадам Виттельбах считала, что для Берты б!удет спасением, если Лутц от нее откажется, и радовалась этой мысли. А сейчас, когда эта надежда должна была вот-вот сбыться, мадам рассердилась.
— Вы только посмотрите па этого мужлана! — с желчной горечью процедила она сквозь спои узкие губы.— Он пронобрещот дочерью Питтельбаха — и ради кого? Ради итой... :пой прислуги! Л же всегда говорила: мужик мужиком и останется!.. Ради бога, Георг, об этом никто в городе не должен знать! Это было бы еще ужаснее, чем если б мы отдали за него свою дочь!
Мастер снова разразился хохотом.
— Ну вот, теперь бедняга Лутц еще и виноват, что не хочет свататься к твоей дочке! А попробуй он посвататься — его бранили бы за эту наглость!.. Ну, скажи на милость, что ж ему, несчастному, делать, чтобы тебе угодить?
— Я понимаю, но это псе из-за Берты,— ответила мадам Ииттельбах, стараясь выйти из затруднения.— Хоть теперь бы вразумил ее господь, чтобы она поскорее покончила с этой историей! Я бы тогда прямо ожила...
Лицо мастера вдруг стало серьезным.
— Ты-то — конечно... а вот Берта? — промолвил он,— Ты же сама рассказываешь чудеса о власти и силе любви. Твоя дочь действительно любит этого человека, это несомненно; ты не боишься, что она, лишившись его, будет несчастна?
— Это уж предоставь мне, это моя забота!
— Гм, гм, твоя забота! — повторил Виттельбах, медленно поднимаясь.— По-моему, эту историю как ни поверни, все неладно. Черт его знает, я к этому парню всей ду-
, шой привязался, и не будь здесь, в проклятом Таллине, столько злых языков, Лутц давно мог бы преспокойно посвататься к моей дочери...
Он порывистым движением швырнул окурок сигары в пепельницу и быстро вышел.
Через несколько минут к матери явилась Берта. В своем светлом утреннем капоте, с небрежно подколотыми волосами, слегка напудренная — мадам Виттельбах была, кстати, близорука,— девушка действительно выглядела бледной и больной; к тому же она сумела придать своим глазам, движениям, всему облику такой усталый, изнуренный вид, что отзывчивое материнское сердце пронизала острая боль. Мадам Виттельбах с необычной нежностью обняла и поцеловала дочь.
— Ты опять плохо спала?
В ответ Берта утомленно махнула рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Пустые бредни! — прошептал он, сердито толкая ногой в спинку кровати.— Мастер, плут этакий, просто устроил испытание. А я, болван, попался в ловушку! Он считает, что это так. Я покраснел, как мальчишка, и но смог сказать ни слона. Нелепое подозрение свалилось на меня слишком неожиданно, внезапно, а покраснел я, что рассердился. Но мастер думает иначе, и это скверно, ужасно скверно! Тем более скверно, что он перед этим дал мне возможность, умышленно дал возможность прямо просить у него руки Берты, а я по глупости этого не сделал... Но это нужно загладить и исправить, это теперь моя главная забота. Я поправлю, да, да, я обязательно поправлю дело.
Приди к этому героическому решению, Матиас так резко повернулся на другой бок, что койка под ним затряслась, а спящий па верхних парах подмастерье что-то проворчал спросонок. Лутц натянул одеяло но самые уши, считая, что теперь он смоя^ет спокойно уснуть. Но тут-то было! Часы пробили два, потом три, четыре, а Матиас, почти не отдавая себе в том отчета, перебирал одни и те же мысли, а когда, как ему казалось, доводил их до конца, приходилось все опять начинать сызнова. Будь Матиас откровеннее с самим собой, не скрывай он от себя ничего, не пытайся он бороться со своими чувствами,— он скорее пришел бы к ясному выводу и спокойно уснул, несмотря на то, что его положение стало бы совсем иным. Но он продолжал воевать со скрытым врагом, и это его раздражало, угнетало, мучило. От этой борьбы все тело его покрылось испариной; когда он наконец уснул, было уже совсем светло.
Па другое утро мастер Виттольбач доложил супруге о полном успехе своей дипломатической миссии.
— Ты мною вечно недовольна, Сусанна,— начал он, передвигая дымящуюся утреннюю сигару из одного уголка рта в другой.— Но сегодня ты должна мне дать ручку и признать, что твой старик писколько не уступает тебе в искусной, тонко отшлифованной хитрости А может быть, даже превосходит тебя. Я боюсь, что ты не сумела бы гак ловко загнать крысу в ловушку, как я.
Мамаша Виттельбах никогда не понимала и не ценила добродушного юмора своего супруга. Она вопросительно посмотрела на него своим обычным хмурым взглядом.
— Я говорю, конечно, о Матиасе Лутце,— добавил мастер, уютно располагаясь на внушительном диване в стиле бидермейер.— И, чтобы быть откровенным, я сразу же хочу выразить свое изумление я восхищение твоей способностью читать в человеческих сердцах, точно в букваре. Ты права, мама, Матиас Лутц смотрит на Лену Паю необычными глазами,
— Ага! — И мамаша Виттельбах тотчас подсела к нему.
— Но забавно в этом деле вот что: парень, видно, и сам не знает, какими глазами он на нее смотрит. Он прямо как с неба свалился, когда я его ошеломил своим откровением. Перепугался, уставился па мспя, разинув рот, а потом покраснел, как мухомор... Что ты об этом скажешь, мама?
— Это вполне естественно,— ответила мамаша.— Оя сам еще не понял, что любит Лену. Он был убежден, что отдал свое сердце Берте, или, по крайней мере, у него было твердое намерение на ней жениться, чтобы осуществить свои честолюбивые планы. До сих пор в нем говорил лишь рассудок, а теперь вдруг и сердце сказало свое слово.
— Ты, по-видимому, права, Сусанна. Иначе почему бы он отверг руку Берты Виттельбах, которую я ему предложил. Тьфу, черт, мне и сейчас еще стыдно!
— Ты предложил ему руку Берты?
— Ну да. Так прямо и предложил, а он ее не принял.
— И это была твоя «тонкая хитрость»? Виттельбах засмеялся.
— А все же это была хитрость. Другим способом я бы ни за что не достиг полной ясности. Ты не бойся, я ему не выпалил прямо: «Лутц, я отдаю тебе в жены свою дочь!» Но я так повернул разговор, что Матиас мог бы тут же попросить у меня руки моей дочери. Он, однако, проглотил эти решающие слова.
— И не попросил?
— Молчал, как сурок.
— Значит, мое предположение было правильно... трижды правильно!
— Несомненно, правильно,— подтвердил мастер и до мельчайших подробностей передал жене весь разговор с Лутцем.
Однако он был немало удивлен тем впечатлением, какое произвел под конец его р-ассказ на мадам Виттельбах. До чего же противоречивые чувства мирно уживаются рядом в материнском сердце! До сих пор мадам Виттельбах считала, что для Берты б!удет спасением, если Лутц от нее откажется, и радовалась этой мысли. А сейчас, когда эта надежда должна была вот-вот сбыться, мадам рассердилась.
— Вы только посмотрите па этого мужлана! — с желчной горечью процедила она сквозь спои узкие губы.— Он пронобрещот дочерью Питтельбаха — и ради кого? Ради итой... :пой прислуги! Л же всегда говорила: мужик мужиком и останется!.. Ради бога, Георг, об этом никто в городе не должен знать! Это было бы еще ужаснее, чем если б мы отдали за него свою дочь!
Мастер снова разразился хохотом.
— Ну вот, теперь бедняга Лутц еще и виноват, что не хочет свататься к твоей дочке! А попробуй он посвататься — его бранили бы за эту наглость!.. Ну, скажи на милость, что ж ему, несчастному, делать, чтобы тебе угодить?
— Я понимаю, но это псе из-за Берты,— ответила мадам Ииттельбах, стараясь выйти из затруднения.— Хоть теперь бы вразумил ее господь, чтобы она поскорее покончила с этой историей! Я бы тогда прямо ожила...
Лицо мастера вдруг стало серьезным.
— Ты-то — конечно... а вот Берта? — промолвил он,— Ты же сама рассказываешь чудеса о власти и силе любви. Твоя дочь действительно любит этого человека, это несомненно; ты не боишься, что она, лишившись его, будет несчастна?
— Это уж предоставь мне, это моя забота!
— Гм, гм, твоя забота! — повторил Виттельбах, медленно поднимаясь.— По-моему, эту историю как ни поверни, все неладно. Черт его знает, я к этому парню всей ду-
, шой привязался, и не будь здесь, в проклятом Таллине, столько злых языков, Лутц давно мог бы преспокойно посвататься к моей дочери...
Он порывистым движением швырнул окурок сигары в пепельницу и быстро вышел.
Через несколько минут к матери явилась Берта. В своем светлом утреннем капоте, с небрежно подколотыми волосами, слегка напудренная — мадам Виттельбах была, кстати, близорука,— девушка действительно выглядела бледной и больной; к тому же она сумела придать своим глазам, движениям, всему облику такой усталый, изнуренный вид, что отзывчивое материнское сердце пронизала острая боль. Мадам Виттельбах с необычной нежностью обняла и поцеловала дочь.
— Ты опять плохо спала?
В ответ Берта утомленно махнула рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92