За длинным столом сидело шесть или семь господ, в том числе вице-губернатор Розен, советник фон Швебс и барон из поместья Ания — Унгерп-Штернберг,— он и позже присутствовал при избиении своих крестьян на Русском рынке.
Господин фон Швебс, руководивший допросом, несколько минут молча разглядывал мужиков, потом вдруг загремел:
— Вы бунтовщики! Самовольно бросили работу в поместье и явились в город жаловаться. Бунтовать задумали!.. Кто тут Биллем Кянд?
Биллем выступил вперед. У него па куртке поблескивали медные пуговицы, какие носили в то время солдаты-запасные, отпущенные «по билету».
— Откуда ты взял эти пуговицы? — спросил судья.
— В лавке купил.
— Служитель, срежь у него пуговицы!
Пуговицы срезали. Затем допрашивающий объявил решение:
— Ты, Биллем Кянд,— вожак бунтовщиков, подстрекатель народа; ты получишь триста ударов.
Вызвали Микка Ялакаса.
— Ты тоже один из зачинщиков, подбивал людей на мятеж. Получишь сто пятьдесят ударов.
Такой же приговор был объявлен Лгураюя. Затем последомал Литс Рога. Он со своим неповоротливым языком отвечал на вопросы немного невнятно.
— Ты что — лучше говорить не умеешь? — крикнул господин фон Швебс.— Экий лодырь! Рта не хочет открыть! Тебе тоже всыплют сто пятьдесят!
Остальным объявили, что все они бунтовщики в равной степени, и каждому назначили по сто ударов.
Хозяин Антс Кентман чуть прислонился к канцелярскому шкафу. Фон Швебс, проходя мимо, задел его, причем фуражка господина советника, лежавшая на столе, соскользнула на пол.
— Как ты смеешь меня толкать, негодяй! — закричал чиновник.— Получишь тоже сто пятьдесят ударов!
Особый гнев судей навлек на себя также Кянд. Он по привычке попытался было и здесь найти поддержку и помощь в Священном писании. Убедившись, что тут и речи нет о «вручении» или разъяснении нового закона и что людей, пришедших к начальству с покорной просьбой, да еще по совету помещика и по приказу старшины,— считают бунтовщиками, привлекают к ответственности и приговаривают к суровому наказанию, Кянд воскликнул, обращаясь к суду и приводя слова из Библии:
— Горе вам, власть имущие, чада сильных мира сего, комара и муху отцеживающие, а верблюда поглощающие!
Услышав что, господа вскочили, скрежеща зубами, и крикнули злобно — пусть, мол, он попридержит язык, пока его не спрашивают!
Судебное разбирательство было закончено. О новом законе хозяева не услышали ни слова, им заявили только, что они должны по-прежнему работать на помещика и повиноваться его приказаниям. Затем людей выпустили из канцелярии.
Перед замком тем временем была выстроена довольно крупная воинская часть. Как только крестьяне вышли на площадь, их окружили. Затрещали барабаны, заиграла музыка, и шествие обреченных двинулось к месту наказания...
Як Лутс и Микк Ялакас после перевязки часа два отдыхали на кроватях подмастерьев; но потом забота подмяла несчастных на ноги, как их ни уговаривали остаться.
— Бог знает, как там наши лошади,— говорили они,— а дома жены, ребятишки ждут, завтра на работу. Надо ехать.
— Переночуйте хоть сегодня в городе,— убеждали их Матиас и Лена.— Как же вы поедете в таком состоянии, дорога дальняя, еще помрете в телеге.
Но эти выросшие под палкой, подневольные труженики ответили:
— Ой, золотце, никак нельзя! Не вернемся мы к завтрашнему дню домой — господь знает* что с нами еще могут сделать. Велено ведь было сейчас же убираться отсюда. А вдруг барин усадьбу отнимет, вышвырнет тебя с женой да с ребятами — куда тогда денешься? Нет, люди добрые, если мы завтра сами не сможем выйти на работу, хоть семьи надо послать на мызу — хлеб убирать.
И они все же отправились в путь. Опираясь на Матиаса и Губера, мужики, стиснув зубы от боли, доползли кое-как до постоялого двора, где оставались их лошади. Матиас купил в аптеке и дал крестьянам с собой лекарство, заживляющее раны, и сунул отцу в карман несколько рублей и булок на дорогу.
Когда они с помощью молодых людей влезли на телеги и взяли в руки вожжи, хозяин Раудоя сказал с жалобной усмешкой:
— Домой-то, может, еще и доберемся живыми, по все ли мы потом в живых останемся и какие из нас будут работники — сказать трудно.
Его опасения оправдались.
Матиас впоследствии слышал, что избитые в Таллине люди хворали после этого зверского наказания целые месяцы и даже годы. Некоторые из них, например Антс Кент-ман, были до того истерзаны, что их приходилось переворачивать в постели на простыне. Несчастным не было оказано никакой врачебной помощи, и они долго болели. Многие умерли еще не старыми людьми; не будь их здоровье подорвано, они не сошли бы в могилу так рано. Да и те, кто дожил до старости, постоянно жаловались на тяжкие недуги. У Хиндрека Верло мышцы словно одеревенели, у Яна Леппа на ноге сделалась рожа и вся нижняя часть тела была поражена неизлечимой болезнью, у Антса Сукка раны загноились, в них завелись черви, и он всю жизнь хворал; Юри Кана и Ян Лепп жаловались, что у них после избиения стянуло жилы и это мешает им ходить и работать.
Итак, кто не умер, тот остался калекой.
За что с ними так поступили?
С точки зрения общечеловеческой морали, эти люди не совершили ни малейшего преступления, но они считались преступниками с точки зрения особой, юнкерской морали, гласившей: раб должен покорно повиноваться господину, даже когда тот творит ему зло. Лошадь везет воз, вол тащит плуг — кнутом их, если уже двигаться не могут! Раб тянет лямку, раб идет за плугом — палкой его, если он выбился из сил! Лошадь, вол, человек — для прибалтийского рыцаря было одно и то же даже во второй половине XIX века *.
После избиения на Русском рынке мызу Ания стали охранять войска. Помещик либо боялся мести со стороны крестьян, либо хотел придать больше правдоподобия своим лицемерным утверждениям, будто здесь действительно произошел «бунт». Ибо начальник жандармского управления Грессер, по всей вероятности, официально сообщил в Петербург об этом деле, и можно было опасаться, что оттуда поступят нежелательные запросы. Но расходы по охране мызы пришлось нести и крестьянам: всех хозяев обязали уплатить по полтора рубля. Таким образом, тот, кто якобы нуждался в охране, заставлял расплачиваться за нее людей, которых сам же и озлобил против себя. Цинизм поистине непревзойденный!
1 В русском историческом журнале «Русский архив», в № 12 за 1901 г., появилась статья об избиении крестьян из Ания, написанная по материалам бывшего члена Таллинской городской управы А. А. Чумикова и озаглавленная «Ревельское кровопролитие». В статье между прочим говорилось: «Тот, кто не знаком с порядком управления, царившим в прибалтийских губерниях до реформы, может удивиться, как могли чиновники, состоявшие на государственной службе, без всякого суда подвергнуть наказанию как величайших преступников ни в чем не повинных крестьян-хозяев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Господин фон Швебс, руководивший допросом, несколько минут молча разглядывал мужиков, потом вдруг загремел:
— Вы бунтовщики! Самовольно бросили работу в поместье и явились в город жаловаться. Бунтовать задумали!.. Кто тут Биллем Кянд?
Биллем выступил вперед. У него па куртке поблескивали медные пуговицы, какие носили в то время солдаты-запасные, отпущенные «по билету».
— Откуда ты взял эти пуговицы? — спросил судья.
— В лавке купил.
— Служитель, срежь у него пуговицы!
Пуговицы срезали. Затем допрашивающий объявил решение:
— Ты, Биллем Кянд,— вожак бунтовщиков, подстрекатель народа; ты получишь триста ударов.
Вызвали Микка Ялакаса.
— Ты тоже один из зачинщиков, подбивал людей на мятеж. Получишь сто пятьдесят ударов.
Такой же приговор был объявлен Лгураюя. Затем последомал Литс Рога. Он со своим неповоротливым языком отвечал на вопросы немного невнятно.
— Ты что — лучше говорить не умеешь? — крикнул господин фон Швебс.— Экий лодырь! Рта не хочет открыть! Тебе тоже всыплют сто пятьдесят!
Остальным объявили, что все они бунтовщики в равной степени, и каждому назначили по сто ударов.
Хозяин Антс Кентман чуть прислонился к канцелярскому шкафу. Фон Швебс, проходя мимо, задел его, причем фуражка господина советника, лежавшая на столе, соскользнула на пол.
— Как ты смеешь меня толкать, негодяй! — закричал чиновник.— Получишь тоже сто пятьдесят ударов!
Особый гнев судей навлек на себя также Кянд. Он по привычке попытался было и здесь найти поддержку и помощь в Священном писании. Убедившись, что тут и речи нет о «вручении» или разъяснении нового закона и что людей, пришедших к начальству с покорной просьбой, да еще по совету помещика и по приказу старшины,— считают бунтовщиками, привлекают к ответственности и приговаривают к суровому наказанию, Кянд воскликнул, обращаясь к суду и приводя слова из Библии:
— Горе вам, власть имущие, чада сильных мира сего, комара и муху отцеживающие, а верблюда поглощающие!
Услышав что, господа вскочили, скрежеща зубами, и крикнули злобно — пусть, мол, он попридержит язык, пока его не спрашивают!
Судебное разбирательство было закончено. О новом законе хозяева не услышали ни слова, им заявили только, что они должны по-прежнему работать на помещика и повиноваться его приказаниям. Затем людей выпустили из канцелярии.
Перед замком тем временем была выстроена довольно крупная воинская часть. Как только крестьяне вышли на площадь, их окружили. Затрещали барабаны, заиграла музыка, и шествие обреченных двинулось к месту наказания...
Як Лутс и Микк Ялакас после перевязки часа два отдыхали на кроватях подмастерьев; но потом забота подмяла несчастных на ноги, как их ни уговаривали остаться.
— Бог знает, как там наши лошади,— говорили они,— а дома жены, ребятишки ждут, завтра на работу. Надо ехать.
— Переночуйте хоть сегодня в городе,— убеждали их Матиас и Лена.— Как же вы поедете в таком состоянии, дорога дальняя, еще помрете в телеге.
Но эти выросшие под палкой, подневольные труженики ответили:
— Ой, золотце, никак нельзя! Не вернемся мы к завтрашнему дню домой — господь знает* что с нами еще могут сделать. Велено ведь было сейчас же убираться отсюда. А вдруг барин усадьбу отнимет, вышвырнет тебя с женой да с ребятами — куда тогда денешься? Нет, люди добрые, если мы завтра сами не сможем выйти на работу, хоть семьи надо послать на мызу — хлеб убирать.
И они все же отправились в путь. Опираясь на Матиаса и Губера, мужики, стиснув зубы от боли, доползли кое-как до постоялого двора, где оставались их лошади. Матиас купил в аптеке и дал крестьянам с собой лекарство, заживляющее раны, и сунул отцу в карман несколько рублей и булок на дорогу.
Когда они с помощью молодых людей влезли на телеги и взяли в руки вожжи, хозяин Раудоя сказал с жалобной усмешкой:
— Домой-то, может, еще и доберемся живыми, по все ли мы потом в живых останемся и какие из нас будут работники — сказать трудно.
Его опасения оправдались.
Матиас впоследствии слышал, что избитые в Таллине люди хворали после этого зверского наказания целые месяцы и даже годы. Некоторые из них, например Антс Кент-ман, были до того истерзаны, что их приходилось переворачивать в постели на простыне. Несчастным не было оказано никакой врачебной помощи, и они долго болели. Многие умерли еще не старыми людьми; не будь их здоровье подорвано, они не сошли бы в могилу так рано. Да и те, кто дожил до старости, постоянно жаловались на тяжкие недуги. У Хиндрека Верло мышцы словно одеревенели, у Яна Леппа на ноге сделалась рожа и вся нижняя часть тела была поражена неизлечимой болезнью, у Антса Сукка раны загноились, в них завелись черви, и он всю жизнь хворал; Юри Кана и Ян Лепп жаловались, что у них после избиения стянуло жилы и это мешает им ходить и работать.
Итак, кто не умер, тот остался калекой.
За что с ними так поступили?
С точки зрения общечеловеческой морали, эти люди не совершили ни малейшего преступления, но они считались преступниками с точки зрения особой, юнкерской морали, гласившей: раб должен покорно повиноваться господину, даже когда тот творит ему зло. Лошадь везет воз, вол тащит плуг — кнутом их, если уже двигаться не могут! Раб тянет лямку, раб идет за плугом — палкой его, если он выбился из сил! Лошадь, вол, человек — для прибалтийского рыцаря было одно и то же даже во второй половине XIX века *.
После избиения на Русском рынке мызу Ания стали охранять войска. Помещик либо боялся мести со стороны крестьян, либо хотел придать больше правдоподобия своим лицемерным утверждениям, будто здесь действительно произошел «бунт». Ибо начальник жандармского управления Грессер, по всей вероятности, официально сообщил в Петербург об этом деле, и можно было опасаться, что оттуда поступят нежелательные запросы. Но расходы по охране мызы пришлось нести и крестьянам: всех хозяев обязали уплатить по полтора рубля. Таким образом, тот, кто якобы нуждался в охране, заставлял расплачиваться за нее людей, которых сам же и озлобил против себя. Цинизм поистине непревзойденный!
1 В русском историческом журнале «Русский архив», в № 12 за 1901 г., появилась статья об избиении крестьян из Ания, написанная по материалам бывшего члена Таллинской городской управы А. А. Чумикова и озаглавленная «Ревельское кровопролитие». В статье между прочим говорилось: «Тот, кто не знаком с порядком управления, царившим в прибалтийских губерниях до реформы, может удивиться, как могли чиновники, состоявшие на государственной службе, без всякого суда подвергнуть наказанию как величайших преступников ни в чем не повинных крестьян-хозяев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92