На нашей вилле до глубокой ночи гремели битлы, танцы и жаркие споры. Если я неожиданно оказывался среди них, они давали мне понять, насколько они взрослы и умны и, уж во всяком случае, полны решимости устроить жизнь иначе и лучше. Казалось, они начинали понимать, что война проиграна. «Что же дальше?» — спрашивал кто-нибудь иногда, но этот вопрос тонул в общем гаме. Я охотно ответил бы им, хотя меня никто не спрашивал, не спрашивала и Бинь, которая однажды вечером объявила собравшимся: «Если придут коммунисты, все кончено, тогда и я покончу с собою».
Когда я рассказал об этом Хоа, которая теперь вместо меня ездила в Бангкок и редко бывала дома, она испугалась и сказала: «Ее необходимо отправить отсюда, и немедленно!» Мы договорились отослать ее за город, на фешенебельный курорт Вунгтау, хотя никаких школьных каникул не предвиделось. Я собрал все остатки своего отцовского авторитета, чтобы вырвать ее из Сайгона, колледжа имени Линкольна и ее круга, сам повез на машине в Вунгтау, чтобы быть совершенно уверенным; Хоа тоже поехала с нами. Редко случалось, чтобы мы позволяли себе подобную поездку, предоставив все остальное другим. В любой момент могло случиться что-нибудь такое, что делало необходимым наше пребывание или наше бегство. Было воскресенье, мы поздно выехали из Сайгона, после полудня, вскоре нас настигли сумерки, считанные минуты — и наступила тьма. В свете фар, на повороте шоссе у подножия невысокого холма я увидел несколько теней, военных с оружием, партизаны, они прострелили нам шину.
С трудом мне удалось остановить машину перед ними, выйти, но меня втолкнули обратно. Потом они занялись Хоа Хонг и требовательно спросили: «Что это ты с ним шатаешься? Кто это? Откуда вы? Это твоя дочь, метиска?» В поисках оружия мужчины осмотрели багажник, заглянули под сиденья, за подушки и в отделение для перчаток. Меня они не тронули, моя рука судорожно сжимала в кармане пиджака револьвер, который мне когда-то вручил партизанский майор. «Что вам нужно от нее, черт возьми?» — заорал я вне себя, когда они куда-то повели Хоа. «Нет, нет» — закричала Бинь. «Помоги же, они убьют ее! Сделай же что-нибудь, папочка!» Но я уже овладел собой и знал, что это наши люди, друзья. «Они ничего ей не сделают,— сказал я.— Ты можешь не беспокоиться».
Двое партизан остались на обочине шоссе, направили ружья на меня, Бинь рыдала и, судорожно вцепившись в меня, шептала, что нечего мне смотреть, ждать, когда они нас убьют. Мне нужно уехать, без шины, вообще двигаться дальше, раздавить этих мужчин, ведь это же убийцы, бандиты, коммунисты! «Мамочка, они убьют тебя, а потом и нас,— кричала она.— Они всех перебьют!» Один из партизан, кажется, понял, что она сказала, подошел к машине и приказал: «А ну замолчи, ты!»
Это были самые мучительные минуты моей жизни, хуже, чем во время пожара на Эльбе, Дьенбьенфу и ничегонеделанья после Бангкока. Я понял, что Бинь безвозвратно ускользнула от нас на сторону врага, по неведению, по глупости. «Посмотри!» — сказал я и указал на холм, с которого спускалась Хоа с партизанами, словно ничего не произошло. Но Бинь прижала ладони к
лицу, забилась за мою спину и всхлипывала: «Нет, я не хочу этого видеть, слышать! Это убийцы, они убьют нас!». Она не подняла глаз и тогда, когда я вылез из машины и с помощью партизан сменил колесо. Хоа беседовала с ними о пустяках: о ценах на бензин в Сайгоне, переполненных автобусах, о повышении цен за жилье, упомянула и о своем цветочном магазине на Рю Катина. «Теперь в большом спросе венки для могил,— сказала она.— И только для праздника Тэт покупают цветы с радостью, потому что обо всем хотят забыть, даже о войне. А мы как раз и едем в Вунгтау, чтобы обо всем забыть; во всяком случае, почти обо всем!» Улыбаясь, она распрощалась с мужчинами и подсела к Бинь, которая отшатнулась от нее, словно мать сразу стала ей чужой.
Без дальнейших происшествий мы добрались до Вунгтау, дорогой никто не произнес ни слова, так поражены мы были событием, которое должно было бы настроить нас на счастливый и радостный лад: наши с боями подошли к самому Сайгону, мир был близок. Мы расположились на террасе отеля, где должна была оставаться Бинь, пока мы не решимся открыть ей всю правду, которая все еще была смертельно опасна для нас. За бутылкой вина мы молчали каждый о своем, устремив взгляд на море, наконец Хоа Хонг собралась с духом высказать Бинь несколько наставлений — в том духе, что в шестнадцать лет надо бы войти в разум. «Знаешь, кто убил моих родителей, когда мне было столько, сколько тебе сейчас?» — спросила она дочь, хотя никогда прежде об этом не говорила. Только фотографии, украшенные цветами, стояли на алтаре на вилле среди плюша и палисандра. «Это были французы, не коммунисты, запомни это, Бинь».
На следующее утро я с Хоа возвращался в Сайгон, беспокойство о Бинь скорее возросло, чем уменьшилось. У холма, где нас задержали партизаны, мы переглянулись и кивнули друг другу. И как когда-то, когда я появился в цветочном магазине, я любил ее. Благодаря ей и этот холм, и прошедшая ночь, и даже непонимание Бинь обрели твердое значение, связавшее нас на жизнь и на смерть. «Мы скоро заберем Бинь»,— сказал я. «Скоро,— ответила она,— скоро имя Бинь обретет свой смысл: мир!»
В Сайгоне я тотчас же заглянул в бюро «Медтекса» и узнал от отца Тханга, который вел мои дела, что в городе объявился некий полковник О'Брайен и расспрашивая обо мне многих знакомых и совладельцев фирмы. Консульский отдел посольства настойчиво добивался меня по паспортному вопросу. Звонил мой старый друг атташе и советовал упаковывать чемоданы и передать фирму на его имя или имя моей жены, потому что у меня, по-видимому, есть несколько влиятельных врагов и завистников. «Теперь ты не можешь больше медлить, тебе необходимо сейчас же исчезнуть»,— сказала Хоа Хонг, когда я сообщил ей об этом. Почти все наши грузовики по перевозке товаров фирмы «Медтекс» были разрисованы краской и лозунгами: «Убивайте коммунистов, иначе они убьют вас!»
Да, было самое время исчезнуть, но не в Штаты, разумеется, как того хотел атташе, чтобы спасти свою долю капитала. Не увидевшись больше с Хоа Хонг, с которой я разговаривал лишь по телефону, я отправился на машине в партизанскую зону: находясь восточнее Вунгтау, она была, однако, много ближе, чем моя карьера в «Мед-тексе», которая теперь закончилась. Фронт со всех сторон близко подступил к городу, ночью он угадывался по минометной стрельбе, которая в последнее время часто радостно пробуждала нас от сна. «Наши люди, скоро отпразднуем праздник встречи!» Это была надежда Хоа Хонг, и это придавало ей спокойствие, мужество и уверенность, в которых она теперь так нуждалась. Я мог говорить с ней по радиосвязи, когда она готовилась к новой поездке в Бангкок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Когда я рассказал об этом Хоа, которая теперь вместо меня ездила в Бангкок и редко бывала дома, она испугалась и сказала: «Ее необходимо отправить отсюда, и немедленно!» Мы договорились отослать ее за город, на фешенебельный курорт Вунгтау, хотя никаких школьных каникул не предвиделось. Я собрал все остатки своего отцовского авторитета, чтобы вырвать ее из Сайгона, колледжа имени Линкольна и ее круга, сам повез на машине в Вунгтау, чтобы быть совершенно уверенным; Хоа тоже поехала с нами. Редко случалось, чтобы мы позволяли себе подобную поездку, предоставив все остальное другим. В любой момент могло случиться что-нибудь такое, что делало необходимым наше пребывание или наше бегство. Было воскресенье, мы поздно выехали из Сайгона, после полудня, вскоре нас настигли сумерки, считанные минуты — и наступила тьма. В свете фар, на повороте шоссе у подножия невысокого холма я увидел несколько теней, военных с оружием, партизаны, они прострелили нам шину.
С трудом мне удалось остановить машину перед ними, выйти, но меня втолкнули обратно. Потом они занялись Хоа Хонг и требовательно спросили: «Что это ты с ним шатаешься? Кто это? Откуда вы? Это твоя дочь, метиска?» В поисках оружия мужчины осмотрели багажник, заглянули под сиденья, за подушки и в отделение для перчаток. Меня они не тронули, моя рука судорожно сжимала в кармане пиджака револьвер, который мне когда-то вручил партизанский майор. «Что вам нужно от нее, черт возьми?» — заорал я вне себя, когда они куда-то повели Хоа. «Нет, нет» — закричала Бинь. «Помоги же, они убьют ее! Сделай же что-нибудь, папочка!» Но я уже овладел собой и знал, что это наши люди, друзья. «Они ничего ей не сделают,— сказал я.— Ты можешь не беспокоиться».
Двое партизан остались на обочине шоссе, направили ружья на меня, Бинь рыдала и, судорожно вцепившись в меня, шептала, что нечего мне смотреть, ждать, когда они нас убьют. Мне нужно уехать, без шины, вообще двигаться дальше, раздавить этих мужчин, ведь это же убийцы, бандиты, коммунисты! «Мамочка, они убьют тебя, а потом и нас,— кричала она.— Они всех перебьют!» Один из партизан, кажется, понял, что она сказала, подошел к машине и приказал: «А ну замолчи, ты!»
Это были самые мучительные минуты моей жизни, хуже, чем во время пожара на Эльбе, Дьенбьенфу и ничегонеделанья после Бангкока. Я понял, что Бинь безвозвратно ускользнула от нас на сторону врага, по неведению, по глупости. «Посмотри!» — сказал я и указал на холм, с которого спускалась Хоа с партизанами, словно ничего не произошло. Но Бинь прижала ладони к
лицу, забилась за мою спину и всхлипывала: «Нет, я не хочу этого видеть, слышать! Это убийцы, они убьют нас!». Она не подняла глаз и тогда, когда я вылез из машины и с помощью партизан сменил колесо. Хоа беседовала с ними о пустяках: о ценах на бензин в Сайгоне, переполненных автобусах, о повышении цен за жилье, упомянула и о своем цветочном магазине на Рю Катина. «Теперь в большом спросе венки для могил,— сказала она.— И только для праздника Тэт покупают цветы с радостью, потому что обо всем хотят забыть, даже о войне. А мы как раз и едем в Вунгтау, чтобы обо всем забыть; во всяком случае, почти обо всем!» Улыбаясь, она распрощалась с мужчинами и подсела к Бинь, которая отшатнулась от нее, словно мать сразу стала ей чужой.
Без дальнейших происшествий мы добрались до Вунгтау, дорогой никто не произнес ни слова, так поражены мы были событием, которое должно было бы настроить нас на счастливый и радостный лад: наши с боями подошли к самому Сайгону, мир был близок. Мы расположились на террасе отеля, где должна была оставаться Бинь, пока мы не решимся открыть ей всю правду, которая все еще была смертельно опасна для нас. За бутылкой вина мы молчали каждый о своем, устремив взгляд на море, наконец Хоа Хонг собралась с духом высказать Бинь несколько наставлений — в том духе, что в шестнадцать лет надо бы войти в разум. «Знаешь, кто убил моих родителей, когда мне было столько, сколько тебе сейчас?» — спросила она дочь, хотя никогда прежде об этом не говорила. Только фотографии, украшенные цветами, стояли на алтаре на вилле среди плюша и палисандра. «Это были французы, не коммунисты, запомни это, Бинь».
На следующее утро я с Хоа возвращался в Сайгон, беспокойство о Бинь скорее возросло, чем уменьшилось. У холма, где нас задержали партизаны, мы переглянулись и кивнули друг другу. И как когда-то, когда я появился в цветочном магазине, я любил ее. Благодаря ей и этот холм, и прошедшая ночь, и даже непонимание Бинь обрели твердое значение, связавшее нас на жизнь и на смерть. «Мы скоро заберем Бинь»,— сказал я. «Скоро,— ответила она,— скоро имя Бинь обретет свой смысл: мир!»
В Сайгоне я тотчас же заглянул в бюро «Медтекса» и узнал от отца Тханга, который вел мои дела, что в городе объявился некий полковник О'Брайен и расспрашивая обо мне многих знакомых и совладельцев фирмы. Консульский отдел посольства настойчиво добивался меня по паспортному вопросу. Звонил мой старый друг атташе и советовал упаковывать чемоданы и передать фирму на его имя или имя моей жены, потому что у меня, по-видимому, есть несколько влиятельных врагов и завистников. «Теперь ты не можешь больше медлить, тебе необходимо сейчас же исчезнуть»,— сказала Хоа Хонг, когда я сообщил ей об этом. Почти все наши грузовики по перевозке товаров фирмы «Медтекс» были разрисованы краской и лозунгами: «Убивайте коммунистов, иначе они убьют вас!»
Да, было самое время исчезнуть, но не в Штаты, разумеется, как того хотел атташе, чтобы спасти свою долю капитала. Не увидевшись больше с Хоа Хонг, с которой я разговаривал лишь по телефону, я отправился на машине в партизанскую зону: находясь восточнее Вунгтау, она была, однако, много ближе, чем моя карьера в «Мед-тексе», которая теперь закончилась. Фронт со всех сторон близко подступил к городу, ночью он угадывался по минометной стрельбе, которая в последнее время часто радостно пробуждала нас от сна. «Наши люди, скоро отпразднуем праздник встречи!» Это была надежда Хоа Хонг, и это придавало ей спокойствие, мужество и уверенность, в которых она теперь так нуждалась. Я мог говорить с ней по радиосвязи, когда она готовилась к новой поездке в Бангкок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43